Земля, которую орошает пахарь — будь то таджик, сарт или киргиз, — дает обильные урожаи во всех оазисах. Земледельческие орудия в стране самые простые, грубые, но почва так аккуратно вспахивается, переворачивается и напитывается водой, что вознаграждает труд земледельца, как нигде. В некоторых оазисах, как, например, в Бухаре, садов и огородов больше, чем полей, которые встречаются на большом пространстве, лишь по скатам холмов и гор.
Дерево в Туркестане редкость; для построек нет другого материала кроме глины, из которой лепят катышки или кирпичи и потом сушат на солнце. Кровли делаются из тростника, прикрывая его сверху той же глиной, а не то дерном. Пока сухо, все хорошо, но во время сильных дождей разбухшая земля проламывает жидкую настилку, и все разом проваливается. Осенью надо зорко следить за такой крышей, чтобы не остаться под открытым небом, тем более что у сартов нет ни печей, ни дымовых труб. Огонь раскладывается так же, как у хивинцев — на полу. Если нужно погреться, то в яму кладут угли, сверху ставится табуретка, которую покрывают ватным одеялом, и вся семья садится кругом, засовывая ноги под табуретку, на перекладины ножек. Дым выходит через окно или дверь; полы в домах или смазаны глиной, или вымощены плитками кирпича. С прибытием русских зимы в крае стали суровее, и туземцы видят в этом благоволение Аллаха, которому ведомо, что «урус» любит снег, без мороза жить не может.
Чистотой нравов население городов, отчасти и деревень, не может похвастаться, а главным образом это происходит оттого, что женщине нет места среди мужчин. Закутанная с ног до головы, в длинном синем халате, с лицом, покрытым черной сеткой, она, точно воронье пугало, скрывается от взоров людских и точно боится самое себя. Мужчины, не находя развлечений дома, в семье, ищут их на улицах, площадях, базарах. Здесь горожанин готов толкаться целый день, слушать под открытым небом какого-нибудь мудреца или повествователя былых времен. Базар для туземца — клад; чай-ханэ (чайная), особенно с балагуром да балалайкой — сущий рай. Чай-ханэ всегда битком набиты. Там развлекаются песнями, плясками, фокусами; едят пилав с морковью и изюмом, пельмени, сушеный урюк, каленые фисташки, изюм, финики, дыню вялеными ломтиками, миндаль и прочие сласти. В таких развлечениях коротают дни и ночи праздные горожане.
В ту пору, как мы стали на рубеже страны, в ней была неурядица: повсюду бродили шайки коканских войск; такие большие города, как Ташкент, пользовались независимостью; хан коканский ополчался против русских, а эмир бухарский собирал свои войска против коканцев… Между тем русские вступили в край с несколькими линейными батальонами. Опаленные знойным ветром киргизских степей, суровые лица старых солдат говорили ясно, что они прошли тяжелую школу. Как поучительна, например, история 4-го Оренбургского батальона! Еще во время графа Перовского он выступил из Оренбурга и более не возвращался на родину. Прошли десятки лет, а батальон медленно, шаг за шагом, подвигался от Оренбурга вглубь киргизских степей, работая то штыком, то лопатой. Сегодня линеец лежит в канаве с ружьем, отстреливается от коканцев, завтра становится землекопом, роет рвы, насыпает бруствера, рубит деревья. Сегодня по зыбкой лестнице он штурмует высокие стены коканской крепости, а завтра месит глину, делает кирпич, выводит стены, кладет своды. На длинной линии фортов и укреплений встречаются пароходные пристани, церкви, госпитали, казармы, сады — все это построено или насажено солдатскими руками. Каждый камень, каждая щепотка земли — дело их рук. Так прошла жизнь наших линейцев, трудовая, исполненная лишений и подчас страданий. Им приходилось голодать, терпеливо сносить зной и жажду, холод и зимние вьюги. Зато каких-нибудь 7 линейных батальонов не только покорили, а обстроили пограничную линию от Урала до китайской границы. Рядом с линейным солдатом шел казак, этот его вернейший друг, окрещенный именем «Гаврилыча». Последний никогда не отказывал поделиться хлебушком или подвезти усталую «крупу» — так называют пехотного солдата — на своей лошаденке. Казак берег его сон, указывал ему путь, добывал баранину, рядом с ним ковырял землю, стоял на валу. Верные стражи далеких русских окраин, казаки сроднились со степью, знали все ее невзгоды, изучили все сноровки хищных соседей и теперь явились верными сподвижниками и вожаками линейцев.
Надо заметить, что вслед за войском шли в Туркестан мирные поселенцы, выбирали себе места попривольнее, селились и принимались за хозяйство. Со стороны Сибири заселение шло шибче, чем от Оренбурга. Здесь надо было копать арыки, чтобы добыть из почвы посев, а в Семиреченском крае — места более годные для земледелия по обилию угодий, лугов и лесов. Вот, например, Лепсинская станица на реке Лепсе, населенная бывшими алтайскими казаками. Кругом нее еловые и березовые леса; низкие лесистые долины покрыты черноземным суглинком; орошения не требуется, потому что перепадают частые горные дожди. Сенокосов много, есть и пашни — весенние ниже лесной полосы, а летние выше лесов. Но лучшее угодье сибирских казаков — это обилие цветов и дуплистых деревьев, потому что казаки охотники до пчел. И в прочих местах казаки, занятые службой, не так охотно пашут землю, а отдают предпочтение пчеловодству. Зато великоруссы и малороссы садятся прочнее. Многие являются сюда без гроша денег и поступают на работы; скопивши деньжонок, ставят мельницы, хутора; сначала они нанимают землю у киргизов, потом приобретают ее за бесценок в собственность. Ретивые поселенцы сами учатся, как орошать поля, а своих работников, из киргизов же, приучают пахать землю по-русски, сохой или плугом. Обжившись, устроившись, они вызывают с родины земляков и односельчан. Так из маленьких хуторов или поселков возникают большие села, с Божьими храмами. Первые поселенцы со стороны Урала занимались больше промыслом, рыболовством.
Пока в этих дальних углах Туркестана укреплялось русское население, вся страна, как уже сказано, терпела от неурядицы, и вступление русских войск являлось благодеянием. Настоящими владетелями страны считались не хан коканский или эмир бухарский, а их беки, которым отдавались богатые многолюдные города как бы на откуп. Они вносили в ханскую казну положенную сумму, и всю ее выбирали потом с народа, причем не соблюдали никакой меры: брали вдвое, втрое, сколько вздумается. Богачи привыкли скрывать свое добро, выходили на улицу всегда оборванцами; разве бек позовет кого-либо из них в гости, тогда уж поневоле приходилось облекаться в нарядный, чаще жалованный халат. По праздникам все богачи являлись сами к нему на поклон. День восшествия хана на престол праздновался всеобщим угощением на счет тех же богачей; бек в этот день ездил с богатыми подарками к хану. Вместо него празднеством распоряжались чиновники. В одном месте плясуны маршировали по канату, в другом фокусники выделывали разные штуки на шесте, козлы ходили по канату; там боролись, здесь бегали взапуски или джигитовали. По мере занятия края эти зрелища прекращались, но с другой стороны перестали резать людям носы и уши, не рубили у них пальцев. Прекратились стоны и крики несчастных, которых прежде таскали по улицам, как приговоренных к истязаниям или смертной казни; перестали сажать людей в ямы, перестали обирать их до нитки, а требовали лишь того, что полагается по закону. В прежнее время услышит, бывало, сарт, что бек желает его посетить, сейчас же отправляется к нему с приглашением и знает наверно, что получит ответ: «Ладно, будет свободно, приеду!» Еще раза четыре он должен явиться с приглашением, пока не назначат ему день и час. Тогда в доме сарта начинается приборка: все, что подороже, прячется по соседям, а оставляют лишь подарки для бека и его челяди. На первых порах и Черняев посещал сартов, не брезгая их угощением, но от него ничего не прятали, зная, что русский «джандарал» (генерал) не возьмет подарков. Быстрое движение русских вглубь Азии породило множество слухов, усердно распространяемых муллами, казнями и ханскими чиновниками, вообще всеми теми, которые могли лишиться своего завидного положения. Они говорили, например, будто русские насильно обращают мусульман в христианскую веру. Когда же один сарт обратился в Ташкенте к благочинному отцу Малову с просьбой окрестить его, то батюшка наотрез ему отказал, потому что сарт, не зная русского языка, не может понять, в чем заключаются обязанности христианина. Другой слух, что будут брать рекрут, также скоро перестал пугать население: сарты сами убедились, что, по сравнению с нашими солдатами, они к военной службе не годны. Затем еще рассказывали на базарах, что будут увеличены подати: Черняев же первым делом по занятии края объявил, что русские будут брать лишь десятую часть доходов: прежде взималась половина, треть. О чем не перестали говорить, так это то, что русские не удовольствуются Туркестаном, а непременно отнимут у «инглисов» (англичан) Индию. Кроме того, у сартов, как и вообще у всех среднеазиатских народов сохранилось древнее сказание о подчинении всего Востока Белому Царю. «Настанут дни, когда два народа соберутся у семи ручьев и сразятся. На первый раз урус будет побежден инглисом (англичанином); но подойдут новые рати, и он, урус, нагрянет всею своею силою на инглиса в том самом месте, где семь рек сливаются в одну большую реку. Будут они резаться семь дней, и река обагрится кровью неверных: инглисы побегут, урус станет править миром…» Таким образом, можно сказать, что воины Белого Царя являлись долгожданными, желанными гостями. Они вносили в страну, обуреваемую безначалием, блага мира — порядок, тишину, довольство, охрану личности и нажитого добра.
