Особенно диковинно киргизы прокармливают свои стада зимой. Сначала они пускают лошадей, которые разгребают копытами снег и сгрызают верхи; за лошадьми на то же пастбище выгоняют верблюдов и скот; они съедают траву без малого до корешков; наконец овцы доедают остальное. Такой способ зимовки называется тебеневкой.
Отбить от стада верблюдов, угнать овец или заарканить лучшего в табуне аргамака всегда считается у хищных азиатов делом удальства, подвигом. Награбить и не быть пойманным, разбогатеть на добыче и заслужить почет от соплеменников — значит прославить себя батырем, о котором заговорит вся степь; в честь его складывалась песня — правда, заунывная, как все киргизские песни, но подробно исчислявшая все его наезды и количество добычи. По возвращении с набега у киргизов был обычай одарять всех родичей частью добычи. И если, например, джигиту удалось сорвать карманные часы, он, недолго думая, взламывал их и раздавал всем по колесику. Стада киргизские, в свою очередь, возбуждали жадность их соседей-хивинцев. А близость русской границы вызывала нападение соединенных сил тех и других на наши караваны, рыбные ловли и передовые укрепления. В последний год царствования императора Александра I огромный русский караван с военным прикрытием в 600 человек был окружен на Яныдарье киргизами и хивинцами вместе. Две недели отбивались русские солдаты от скопища хищников, наконец, выбившись из сил, покинули товары — а их было на 600 тыс. — и вернулись на Линию. Другой раз 2 тыс. хивинцев переправились через Сырдарью, напали и разграбили до тысячи кибиток; через месяц та же партия явилась в песках Кара-кум, перерезала стариков и увела в неволю всех женщин, разбросав по степи трупы младенцев. Русские власти, оберегавшие границу, не могли спокойно смотреть на эти бесчинства, да и сами киргизские султаны, не видя иного исхода, стали обращаться к нам за помощью, даже просили занять часть их земель. Явилась необходимость углубляться в киргизскую степь как со стороны Сибири, так и со стороны Урала.
Через 6–7 лет после похода Перовского построено укрепление Копальское, ныне город Копал, в Семиреченской области, а в устье Сырдарьи — Казалинское. Тут на Сырдарье наши столкнулись с коканцами, у которых на этой реке были построены свои укрепления, между прочим Ак-Мечеть, самое сильное. Прикрываясь ими, коканцы свободно проникали в земли подвластных нам киргизов, брали с них зякеш (подати), в случае сопротивления жгли, грабили, убивали, а прослышав о приближении русских войск, немедленно скрывались. В 1850 году они угнали до 20 тыс. голов скота, в другой раз еще 26 тыс., в следующем году 75 тыс. — и так без конца. Обнищавшие киргизы взмолились о защите, и тогда решено было идти вверх по Сырдарье, а семиреченским войскам двинуться навстречу, чтобы таким образом замкнуть обширное степное пространство. Начало этому сближению было положено со стороны Оренбурга графом Перовским, а со стороны Сибири — отважным и тогда еще молодым офицером Колпаковским.
В 1853 году Перовский осадил Ак-Мечеть, где было сосредоточено главное управление всех коканских крепостей. Здесь постоянно кочевали до 5 тыс. киргизских кибиток да приходило на зиму из русских пределов до 3 тыс. Все они подвергались насилиям и поборам. Хотя эта глиняная крепостца имела всего 300 защитников, но осада ее затянулась дольше, чем она того стоила. Перовский, изведав неудачу в хивинском походе, действовал весьма осторожно, вел осаду по всем правилам военной науки, точно брал сильную европейскую крепость. Это ободрило коканцев; среди же киргизов прошел слух, что русским никогда не взять Ак-Мечети. Сначала они упорно отказывались доставлять скот, отчего оказался недостаток в мясе. Киргизы думали, что если русские и возьмут крепость, то разорят ее и уйдут себе за Линию, а коканцы всю злобу выместят на них. Они успокоились только тогда, когда Перовский приказал заготовлять для крепости запас сена и топлива, значит, имел намерение оставить ее за собой. После этого распоряжения киргизы начали пригонять скот, 150 человек даже нанялись на земляные работы. От скуки солдаты забирались в крепостной ров и там в прохладе располагались на отдых; один солдат 4-го линейного батальона, по фамилии Григорьев, работавший постоянно с саперами, заметил, что на откосе обвала лежат мешки с землей. Среди бела дня, под выстрелами коканцев, он взобрался на обвал, преспокойно выпорожнил мешки и благополучно возвратился с ними в траншею. Когда его притянули к ответу, он оправдался тем, что мешки понадобились ему для исподних. Бывшие при отряде калмыки еще меньше обращали внимания на грозных защитников: днем они совсем открыто ходили между траншеями (ровики с присыпкой из земли) или забирались в коканские огороды под самой крепостью, где воровали арбузы и дыни; от выстрелов с крепости калмыки закрывались лопатой: деревянную лопату держали плашмя, а железную ребром, чтобы коканец «не испортил казенную вещь». И наших солдат они учили так закрываться. По ночам коканцы освещали наши ночные работы факелами из деревянных шестов, обмотанных насаленными тряпками. Перовский приказал освещать таким же способом крепостные стены, чтобы заранее приготовиться к встрече. Дело в том, что коканцы оказались мастера на вылазки. Первую вылазку они сделали днем: спустились по веревкам со стены и бросились с саблями на головную (ближайшую) траншею: двух солдат успели зарубить.
После трех недель осады Перовский пустил солдат на штурм: они взяли Ак-Мечеть в 20 минут. По высочайшему повелению крепость переименована в форт «Перовский» — название, под которым она известна и теперь. Два раза пытались коканцы вернуть свой оплот на Сырдарье. В том же году стало известно через лазутчиков, что правитель Ташкента Сабдан-Ходжи выступил с семитысячным скопищем по направлению к Ак-Мечети. Отсюда выслали уральского старшину Бородина с командой в 275 человек, при трех орудиях. За 25 верст, при урочище Кум-Суат, Бородин встретил коканцев. Едва наш отряд успел выстроиться, как был атакован толпой конницы. Их отразили картечью и дружным залпом из ружей. С 11 часов утра вплоть до сумерек коканцы повторяли свои наезды, наконец, утомленные боем, потеряв много раненых и убитых, расположились на ночь кругом русской позиции. Наши потери были невелики: 5 убитых да 2 раненых. Бородин вырядил ночью трех киргизов с двумя казаками, чтобы дать знать в крепость, и действительно, наутро уже показалось подкрепление; завидя его, коканцы поспешно стали сниматься. В декабре того же года приблизилось к крепости скопище уже в 12 или 13 тыс., с 17 пушками. Три дня коканцы палили в крепость, пытаясь в то же время со всех сторон ее окружить. На 4-й день комендант выслал 550 человек, с 4 орудиями и 2 ракетными станками, под начальством майора Шкупа. В густом тумане он придвинулся к неприятельскому лагерю и, заняв песчаные бугры, открыл беглый артиллерийский огонь. Коканцы отвечали из своих орудий, после чего стали кидаться то с одной, то с другой стороны. Скоро маленький отряд, окруженный сильными конными толпами, очутился в крайности. Но старый и опытный майор не потерялся. Заметив, что число неприятельской прислуги при орудиях сильно поубавилось, он приказал ударить бой к атаке и под мерный такт барабанов двинул вперед две роты, сбил стрелков, захватил все 17 орудий и обоз, потом зажег коканский лагерь. В это же время из крепости вышли на выручку два небольших отряда. Около 12 часов дня коканцы быстро отступили, покинув все свои пушки и 130 пудов пороха.
Потерпев неудачу на этом конце, коканцы стали тревожить сибирскую границу, в окрестностях озера Иссык-Куль, куда русские незадолго перед тем проникли и по просьбе самих киргизов построили укрепление Верное (1854 г.). Коканцы, желая утвердиться здесь более прочно, в свою очередь, построили на степной р. Чу, впадающей в названное озеро, ряд укреплений, или так называемых курганов, на расстоянии 50–70 верст одно от другого. Прикрываясь ими, они дерзко вторгались в аулы подвластных нам киргизов, брали с них зякет и открыто поддерживали между ними баранту. В начале 1860 года разошелся слух, что с восходом трав будет сделано нападение на нашу границу. Действительно, в укрепления подвозили запасы; их гарнизоны были увеличены. Кроме Верного, мы имели здесь форт Кастек, с небольшим гарнизоном. В конце августа полковник Циммерман с отрядом пехоты и конницы в 1750 человек, при 15 орудиях, перешел реку Чу и появился перед курганом Токмак. С приближением отряда гарнизон разбежался, осталось 70 защитников. На требование сдачи комендант отвечал, что драться ему нет охоты, но сдать укрепление все-таки не может и просит два дня срока, чтобы списаться с начальством. Через час после ответа Циммерман приказал открыть пальбу. Тогда появился на стене парламентер с известием, что комендант по требованию гарнизонных баб сдает укрепление… Глиняные стены Токмака были разрушены, оружие отобрано, 2 чугунные пушки сняты, а что составляло собственность жителей — осталось нетронутым. Это последнее не мало удивило азиатцев, не привыкших к подобному обращению. Другое коканское укрепление, Пишпек, готовилось к отпору. Хотя по размерам оно было гораздо больше, чем Токмак, имело стены около 2 саженей высотой и до 5 саженей толщиной, гарнизона же — 500 человек, однако после пятидневной осады также сдалось. Но коканцы не унялись: они вновь построили свои курганы, а в следующем году в числе 20 тыс. появились в Заилийском крае; в половине октября их передовые части окружили Узун-Агачский пост, охраняемый сибирскими казаками. На защиту края выступил из Верного подполковник Колпаковский, имея под начальством 3 роты пехоты, 4 сотни сибирских казаков, 6 орудий и 2 ракетных станка. В Узун-Агач был послан хорунжий Ростовцев с 60 казаками передать спешное приказание. Не доезжая пяти верст, Ростовцев был окружен толпами конницы, только что отхлынувшей от поста. У казаков была с собой простая телега, которую они мигом превратили в пушку. Как только неприятель наезжал, Ростовцев зычным голосом командовал: «Орудие с передков!» Казаки раздвигались, снимали задок телеги с передка и поворачивали его, так же как поворачивают артиллеристы орудие, жерлом к неприятелю. В этот страшный момент коканцы рассыпались. Благодаря этой хитрости казаки благополучно добрались до Узун-Агача, потеряв лишь трех человек раненых. Между тем, потерпев неудачу здесь, коканцы расположились около речки Кара-Кастек на местности волнистой и пересеченной широкими логами. Как только наш отрядец сблизился на пушечный выстрел, капитан Обух открыл огонь из шести орудий, чем заставил коканцев отступить за речку. Колпаковский сейчас же двинул весь отряд по их следам. В одно и то же время наши увидели вправо, на ближайшей высоте густую колонну сарбазов (коканская пехота), толпу всадников, а сзади из боковой лощины высыпала еще толпа пеших коканцев, которые насели на роту Сярковского. Он быстро повернул свою роту налево — кругом, рассыпал ее в цепь и открыл пальбу. Коканцы, сверх всякого ожидания, настойчиво лезли вперед. Тогда солдаты собрались в кучки, к ним подоспела сотня казаков с ракетными ставками — и коканцы были отброшены. Теперь весь отрядец вытянулся уже лицом к неприятелю: в 1-й линии 2 роты пехоты, 3 сотни казаков, 6 орудий; рота Сярковского с сотней казаков стала против лощины на случай появления коканцев отсюда. Это был редкостный бой, когда приходилось сражаться на два фронта, в одно время и наступать, и обороняться. После усиленной пальбы по высотам Колпаковский повел отрядец вперед: сарбазы не выдержали, бежали. Тогда наши втащили почти что на руках 4 орудия на гору и открыли огонь по отступавшим. Но вот с соседней высоты спустилась другая колонна пеших сарбазов, с барабанным боем, трубными звуками, распущенными знаменами и, смело наступая, приближалась к правофланговой роте. Линейцы остановились, дали залп и бросились в штыки. После короткой рукопашной схватки сарбазы стали отходить сначала медленно, потом бросились врассыпную и в конце концов попали под огонь орудий. Вообще, в этом памятном бою коканцы действовали смело, настойчиво, несколько раз бросались врукопашную, По случаю сильного утомления войск преследования не было, тем не менее по словам лазутчиков коканцы потеряли до 1,5 тыс. человек, у нас же был убит один и ранено 26; сам Колпаковский получил контузию. Когда государь узнал из донесения подробности Узун-Агачского боя, то собственноручно изволил написать: «Славное дело. Подполковника Колпаковского произвести в полковники и дать св. Георгия 4-й степени». Обух получил тогда же золотую саблю.
