— Подготовиться к немедленному внедрению в избранную память воспоминаний о другой жизни.
Затем, повернувшись к главному исполнителю, Гларун сказал:
— Экстраполяция показывает, что в течение двух дней он совершит побег. И наша программа потерпела поражение из-за того, что вы не обеспечили тогда дождь не только с фасада, но и с тыльной стороны его дома. Впредь работайте более тщательно над выбором средств.
— Если бы мы понимали мотивы его поведения, нам было бы проще.
— В моей должности доктора Хейварда я часто думал об этом, — отпарировал Гларун, — но если бы мы понимали мотивы, мы стали бы частью его. Воскресите в памяти договор! Он и так почти вспомнил.
Существо, игравшее Элис, заговорило:
— Может, попробовать программу «Тадж-Махал»? Она ему почему-то нравится.
— Вы уже уподобляетесь ему!
— Может быть. Я не боюсь. Так что, попробуем?
— Посмотрим.
Гларун продолжал отдавать команды:
— Держите структуры наготове до изменения программы. Нью-Йорк и Гарвардский университет уже не нужны. Начинайте очистку памяти.
Вперед!
В скрюченном домишке[80]
Рассказ
Во всем мире американцы слывут чокнутыми. Обычно они даже не спорят с этим — ну, может, уточнят, что очагом инфекции является Калифорния.
Калифорнийцы же твердо убеждены в том, что своей дурной репутацией они обязаны исключительно обитателям округа Лос-Анджелес. Житель Лос-Анджелеса, если на него надавить, упрек примет, однако поспешит объяснить: «Это все Голливуд. Мы не виноваты — мы его не строили. Он как-то сам вырос».
Голливудцы безумия своего не стыдятся — для них оно предмет гордости. Если проявите интерес, вас свозят в Лорел-Каньон — «здесь мы держим самых буйных». Каньонитяне — женщины с загорелыми ногами и мужчины в шортах — бесконечно строят и перестраивают свои экстравагантные коттеджи, и с легким презрением относятся к занудам, что ютятся в многоквартирниках, и свято верят, что на всем белом свете только они знают, как надо жить.
Лукаут-Маунтин-авеню — так называется извилистое ущелье, ответвляющееся от Лорел-Каньона. Другие каньонитяне не любят о нем упоминать — в конце концов, даже у безумия должны быть границы.
В конце Лукаут-Маунтин-авеню, в доме номер 8775, через улицу от лачуги Отшельника — настоящего голливудского отшельника[81] — жил Квинтус Тил, дипломированный архитектор.
На юге Калифорнии даже архитектура не от мира сего. Взять хотя бы киоски для торговли хот-догами, которые называются «Щенок» и выглядят соответствующе. За мороженым надо идти к гигантскому гипсовому рожку, а неоновая вывеска «Возьми в привычку миску чили» сияет на крыше постройки, где, конечно же, эти самые миски вас дожидаются. Бензином, моторным маслом и бесплатной автодорожной картой можно разжиться под крыльями трехмоторного транспортного самолета, который, между прочим, является сертифицированной гостиницей с персоналом, ежечасно навязывающим сервис гостям. Туристов подобные диковинки восхищают и забавляют, а для местных жителей, разгуливающих с непокрытой головой на знаменитом калифорнийском солнцепеке, все эти изыски в порядке вещей.
Но не для Квинтуса Тила. Своих коллег по архитектуре он не уважал, считая их несмелыми и неумелыми ремесленниками.
— Что такое дом? — задал он однажды вопрос другу.
— Дом? — с опаской переспросил Хомер Бейли. — Я всегда считал, что это прежде всего укрытие от дождя.
— Какая чушь?! Да ты ничем не лучше их всех!
— Я не сказал, что это исчерпывающее определение…
— Исчерпывающее?! Оно и близко не лежало! С таким взглядом на проблему мы могли бы до сих пор сидеть на корточках в пещерах. Но ты, конечно, не виноват, — великодушно оговорился Тил. — Ты ведь даже не один из болванов, называющих себя архитекторами. Возьмем модернистов — какой от них прок? Ну отреклись от стиля «свадебный торт» ради стиля «автозаправка», вместо глазированных пряников у них теперь всюду хромированная сталь, но в душе они остались консервативными и косными, как сельский судья. Нойтра![82] Шиндлер![83] Что дали миру эти никчёмы? Что есть у Фрэнка Ллойда Райта[84], чего нет у меня?
— Заказы, — кратко ответил друг.
— А? Что… что ты сказал? — Тил слегка запнулся, но растерянность продлилась лишь миг. — Ты прав, заказов мне не дают. А почему? Да потому, что для меня дом — нечто большее, чем меблированная пещера. Дом — это машина для обеспечения жизни, это динамичный живой организм, меняющийся вместе с настроением хозяина, а не громадный статичный гроб без души. Зачем нам держаться за косные концепции предков? Любой остолоп, хоть чуть-чуть смыслящий в начертательной геометрии, способен спроектировать традиционный дом. Но ведь статическая евклидова геометрия — это далеко не вся математика! А как быть с теорией Пикара — Вессио?[85] Делать вид, что ее не существует? Модульные системы тоже игнорировать? Не говоря уже о перспективах, которые перед нами открывает стереохимия? Разве не найдется в архитектуре места трансформациям, гомоморфизму и динамическим структурам?
— Да будь я проклят, если знаю, — ответил Бейли. — С таким же успехом ты можешь спросить, как я себе представляю четвертое измерение.
— И спрошу! Зачем нам ограничиваться… Стоп! — прервал себя на полуслове Тил и уставился в пустоту. — Хомер, кажется, есть идея. Ну а почему бы и нет? Для архитектурного членения, для соотношения размеров четвертое измерение открывает бесконечные возможности. Вот это будет дом! — Он стоял, будто окаменев, лишь задумчиво моргал светлыми глазами навыкате.
Бейли потеребил его за плечо:
— Очнись. Какое еще четвертое измерение, о чем ты говоришь? Четвертое измерение — это время. Гвозди в него не забьешь.
Тил стряхнул его руку.
— Конечно, конечно. Время — четвертое измерение. Но я имею в виду пространственное четвертое измерение, вдобавок к длине, ширине и толщине. Для экономии материалов, для оптимального конфигурирования ничего лучше не придумать. А застраиваемая площадь? Да на участке, занимаемом однокомнатным жилищем, поместится восьмикомнатное! Как тессеракт…
— Что еще за тессеракт?
— Да ходил ли ты в школу? Тессеракт — это гиперкуб, многогранник с квадратными гранями, имеющий четыре измерения, тогда как у куба их три, а у квадрата два. Сейчас покажу.
Тил сбегал на кухню за пачкой зубочисток, рассыпал их на столе, небрежно отодвинув стаканы и почти пустую бутылку голландского джина.
— Еще нужен пластилин. На прошлой неделе вроде был. — Он порылся в ящике письменного стола, занимавшего угол его столовой и заваленного всякой всячиной, и добыл ком маслянистого скульптурного пластилина.
— Что ты затеял?
— Сейчас покажу. — Тил торопливо отщипывал вязкие кусочки и катал их в шарики размером с горошину. Четыре шарика соединил зубочистками. — Вот! Это квадрат.
— Вижу, что квадрат.
— Еще такой же. И еще четыре зубочистки. Теперь у нас есть куб.
Зубочистки, удерживаемые пластилином, образовали многогранник, куб.
— Делаем второй куб, такой же, как первый, и вместе они составят две стороны тессеракта.
Бейли взялся лепить шарики для второго куба, но сразу отвлекся — очень уж приятно было мять в пальцах податливую массу.
— Смотри, — показал он получившуюся фигурку, — Джипси Роуз Ли[86].
— Больше на Гаргантюа смахивает. Узнает Джипси — в суд на тебя подаст. А теперь внимание! Раскрываем с угла первый куб, вводим в отверстие второй и снова скрепляем зубочистки пластилином. Берем еще восемь зубочисток и соединяем нижнюю грань первого куба с нижней гранью второго, наискось, вот так. То же и с верхними гранями. — Все это Тил проделал быстро, пока объяснял.
