– Боюсь, что до меня не доходит. Но я вот о чем: вы не могли бы научить меня, как вести себя с девушками? Дядя Гэс говорит, что ему просто страшно вывести меня на какую-нибудь вечеринку.

– Ну-у-у, я попробую. Обязательно. Уолдо, но я заскочил повидаться с вами по вопросам, которые возникли у нас на централи. Касательно теории двух пространств, о которой вы мне рассказывали…

– Это не теория, это факт.

– Пускай так. Но я хочу знать вот что: когда вы рассчитываете вернуться во «Фригольд» и возобновить исследования? Нам нужна кое-какая помощь.

– Вернуться во «Фригольд»? Понятия не имею. Я не собираюсь возобновлять исследования.

– Как, вообще не собираетесь? Но, бога ради, вы даже наполовину не закончили исследований, которые наметили в разговоре со мной.

– Ребята, вы и сами можете справиться. Разумеется, я всегда помогу, проконсультирую.

– Что ж, может быть, нам удастся привлечь Грэмпса Шнайдера… – с сомнением в голосе произнес Стивенс.

– Не советую, – ответил Уолдо. – Позвольте, я вам покажу письмо, которое он мне прислал.

Вышел ненадолго и вернулся с письмом:

– Читайте.

Стивенс пробежал взглядом текст.

«…Ваше великодушное предложение об участии в проекте «Новая энергия» я ценю, но, правду сказать, у меня нет интереса к подобным вещам и такую ответственность я почел бы для себя бременем. Новость о вашем выздоровлении меня крайне обрадовала, но не удивила. Мощь Иномира принадлежит тому, кто на нее притязает…» И дальше о том же. Писано было отменным старинным каллиграфическим почерком чуть дрожащей рукой; в тексте не было и следа простонародных выражений, которые Шнайдер употреблял в разговоре.

– Н-да-а-а. Кажется, я понял, что вы имеете в виду.

– Полагаю, он считает нашу возню со всякими гаджетами неким ребячеством, – задумчиво сказал Уолдо.

– Видимо, да. Но скажите, а вы-то чем собираетесь заняться?

– Я-то? Да точно еще не знаю. Одно могу сказать: повеселиться хочу. Причем повеселиться всласть. И пока только присматриваюсь, насколько это веселое дело – быть таким же человеком, как все.

Костюмер надел ему правый штиблет.

– А насчет того, как я увлекся танцами, это долгая история, – продолжал он.

– Хотелось бы поподробней.

– Из клиники звонят, – раздался в уборной чей-то голос.

– Скажите, что скоро буду. А что, если бы вы заглянули ко мне, скажем, завтра во второй половине дня? Найдется время? – обратился он к журналистке.

– Лады.

Сквозь стеснившихся вокруг репортеров и фотографов плечом прокладывал себе дорогу какой-то человек. Уолдо поймал его взгляд.

– Привет, Стенли. Рад видеть.

– Привет, Уолдо.

Глисон вынул из-под плаща какие-то бумаги и шлепнул их на колени танцору:

– Погляди, и принесешь мне их на следующий концерт, поскольку я все равно там буду. Хочется еще раз посмотреть.

– Понравилось?

– Нет слов!

Уолдо улыбнулся и подхватил бумаги:

– Где тут подпись проставить?

– Глянул бы вперед, – предупредил Глисон.

– Да ни к чему. Что тебе хорошо, то и мне. Ручку не одолжишь?

К нему пробился озабоченный коротышка:

– Уолдо, я насчет той записи…

– Мы уже говорили об этом, – отрезал Уолдо. – Я выступаю только перед публикой в зале.

– Так мы совместим запись с бенефисом в Уорм-Спрингс.

– Это другое дело. Конечно.

– Пока суд да дело, киньте глазом на эскизик.

Образец был уменьшенный, в двадцать четвертую долю листа:

На месте даты и названия театра пока стояли прочерки, но была фотография Уолдо в костюме Арлекина, взмывшего высоко в воздух.

– Отлично, Сэм, отлично! – радостно кивнул Уолдо.

– Опять из клиники звонят.

– Я уже готов, – отозвался Уолдо и встал. Костюмер накинул плащ на его литые плечи. Уолдо резко свистнул:

– Бальдур! Ко мне. Пошли.

У двери на миг приостановился и помахал рукой:

– Доброй ночи, ребята!

– Доброй ночи, Уолдо.

Ну все как на подбор чудо-парни!

Неприятная профессия Джонатана Хога[13]

Повесть

– Это что, кровь?

Джонатан Хог нервно облизнул пересохшие губы и подался вперед, пытаясь прочитать, что написано на лежащем перед врачом листке бумаги.

Доктор Потбери пододвинул бумажку к себе и взглянул на Хога поверх очков:

– А почему вы, собственно, думаете, что у вас под ногтями кровь? Есть какая-нибудь причина?

– Нет. То есть… Ну, в общем, нет. Но ведь это все-таки кровь?

– Нет, – с каким-то нажимом сказал Потбери. – Нет, это не кровь.

Хог знал, что должен почувствовать облегчение. Но облегчения не было. Было внезапное осознание: все это время он судорожно цеплялся за страшную догадку, считая коричневатую грязь под своими ногтями засохшей кровью, с единственной целью не думать о чем-то другом, еще более невыносимом.

Хога слегка затошнило. Но все равно он обязан узнать…

– А что это, доктор? Скажите мне.

Потбери медленно смерил его взглядом.

– Вы пришли ко мне с вполне конкретным вопросом. Я на него ответил. Вы не спрашивали меня, что это за субстанция, вы просили определить, кровь это или нет. Это не кровь.

– Но… Вы издеваетесь надо мной. Покажите мне анализ.

Приподнявшись со стула, Хог протянул руку к лежащей перед врачом бумаге.

Потбери взял листок, аккуратно разорвал его пополам, сложил половинки и снова разорвал их. И снова.

– Да какого черта!

– Поищите себе другого врача, – сказал Потбери. – О гонораре можете не беспокоиться. Убирайтесь. И чтобы ноги вашей здесь больше не было.

Оказавшись на улице, Хог направился к станции надземки. Грубость врача буквально потрясла его. Грубость пугала его – точно так же, как некоторых пугают змеи, высота или тесные помещения. Дурные манеры, даже не направленные на него лично, а только проявленные при нем, вызывали у Хога тошноту, чувство беспомощности и крайний стыд.

А уж если мишенью грубости становился он сам, единственным спасением было бегство.

Поставив ногу на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к эстакаде, он замялся. Даже при самых лучших обстоятельствах поездка в надземке была суровым испытанием: толчея, давка, жуткая грязь и каждую секунду – шанс нарваться на чью-либо грубость, сейчас ему этого просто не выдержать. Хог подозревал, что, услышав, как вагоны визжат на повороте, он завизжит и сам.

Он развернулся и тут же был вынужден остановиться, оказавшись нос к носу с каким-то человеком, направлявшимся к лестнице.

– Поосторожней, приятель, – сказал человек, проходя мимо отпрыгнувшего в сторону Хога.

– Извините, – пробормотал Хог, но человек был уже далеко.

Фраза, произнесенная прохожим, звучала резковато, но отнюдь не грубо, так что случай не должен был обеспокоить Хога, однако обеспокоил. Его вывели из равновесия одежда, лицо, даже сам запах этого человека. Хог прекрасно понимал, что поношенный комбинезон и кожаная куртка – совсем не повод для упрека, равно как и слегка запачканное лицо с полосами засохшего трудового пота. Козырек фуражки встречного украшала овальная кокарда с номером и какими-то буквами. Хог решил, что этот человек – водитель грузовика, или механик, или монтажник – словом, представитель одной из тех квалифицированных профессий, благодаря которым бесперебойно крутятся колесики и шестеренки нашей цивилизации. Скорее всего, добропорядочный семьянин, любящий отец и хороший кормилец, а самые большие его отклонения от добродетели – лишняя кружка пива да склонность поднимать на пятицентовик, имея на руках две пары[15].