Грут обдумал это, затем произнес:

— А вторая производная еще хуже, не так ли? Процент увеличения ваших потерь растет быстрее, чем собственно потери. А если рассмотрим третью производную — скорость, с которой увеличивается период потерь, — то из ваших данных следует, что вы не протянете даже до зимы.

Фельдмаршал признал, что так оно и есть.

— Однако, — добавил он, — мы хорошо окопались и удерживаем стратегическое положение почти стабильным. У нас есть время, чтобы решить, что со всем этим делать. И тут ваш выход, доктор: мы нуждаемся в каком-то радикально новом оружии или технике, которые будут способны изменить соотношение потерь в нашу пользу. Иначе нам конец. Я могу удерживать эту ситуацию с очень небольшими изменениями еще шесть недель или около того. Если вы пойдете в свою лабораторию и сумеете создать за это время некое новое мощное наступательное вооружение, вы спасете свою страну.

Грут насмешливо посмотрел на него:

— Вот как? И чего бы вы хотели? Быть может, сжигающий луч из портативного генератора? А как насчет бомбы, которая непрерывно взрывается и продолжает нести разрушение многие дни и недели? Или, может, вы хотите заполучить средство, способное выводить из строя их самолеты в воздухе?

Военный нетерпеливо закивал:

— Это хорошие идеи, доктор, нам подойдет любая из названных вами вещей. Если вы сможете сделать хотя бы одну из них, вы станете величайшим героем в истории нашей страны. Но способны ли вы дать нам такое оружие?

Грут небрежно кивнул:

— Ну разумеется. Любая из этих вещей вполне реальна. Если бы вы предоставили мне деньги и помощь, я мог бы снабдить вас подобным или лучшим оружием в самые сжатые сроки.

— Все, что вы пожелаете, доктор, абсолютно все, — вмешался политик. — Я дам указание министру финансов предоставить вам неограниченный банковский счет. Любой персонал, который вам потребуется, будет направлен сюда немедленно. Теперь, видимо, я оставляю вас вдвоем, чтобы вы могли обсудить наиболее срочные дела. — Он поднялся и потянулся за своими перчатками и шляпой. — Я могу обещать, доктор, что награда будет соразмерна вашим заслугам. Ваша страна этого не забудет.

Грут жестом вернул его назад в кресло:

— Не будьте так поспешны, друг мой. Я вовсе не говорил, что буду этим заниматься. Я только сказал, что способен это сделать.

— Вы хотите сказать, что вы не можете…

— На самом деле я не хочу. Я не вижу причин помогать вам в уничтожении нашего соседа…

Фельдмаршал уже был на ногах.

— Это измена! — бушевал он. — Ваше превосходительство, разрешите мне сейчас же его арестовать. Я заставлю его работать или расстреляю!

Тон Грута был спокойным и мягким:

— Вы действительно думаете, что человек в моем возрасте боится умереть? И позвольте заметить, друг мой, человеку с вашим кровяным давлением не следует впадать в ярость — это с большой вероятностью влечет за собой тромбоз, который может привести к смерти.

Годы практики в сдерживании эмоций и умение держать себя в руках не дали политику потерять почву под ногами. Он положил руку на плечо фельдмаршала и произнес:

— Сядь, Джон, и не шуми. Ты не хуже меня знаешь, что мы не сможем заставить доктора Грута работать, если он откажется. Угрожать ему будет совсем глупо.

Он повернулся к Груту:

— Доктор, а вам не кажется, что, в то время как ваши соотечественники находятся на краю гибели, стоит хотя бы объяснить, почему вы отказываете им в помощи.

Грут откровенно развлекался, наблюдая эту небольшую сценку. Тем не менее он вежливо ответил:

— Разумеется, ваше превосходительство. Я не буду помогать в этом массовом убийстве, потому что не вижу причины, по которой одна из сторон должна победить. У нас схожие культуры и в той же степени сходный расовый состав. Какая разница, кто победит?

— Разве вы не питаете никаких патриотических чувств или хотя бы лояльности к своей родине?

Грут пожал плечами:

— Только к роду человеческому как таковому. Не к отдельно взятой стае.

— Я так понимаю, что нет никакого смысла обсуждать с вами вопрос о том, какая из сторон имеет нравственное превосходство?

Грут покачал головой:

— Боюсь, что ни одна из сторон.

— Я так и думал. — Премьер снова взял свои перчатки. — Будем реалистами, доктор. Я сделаю все, что смогу, чтобы защитить вас от результатов вашего же решения, но политическая необходимость может… форсировать события. Думаю, в этом случае вы меня поймете.

— Подождите! — Грут вновь его остановил. — Я отказался помочь вам выиграть эту войну. Что, если я помогу вам избежать поражения?

— Но это то же самое! — взорвался фельдмаршал.

Премьер-министр вопросительно приподнял брови.

Грут продолжал:

— Я не стану помогать вам воевать. Нет, я не буду вам помогать выиграть эту войну. Но если хотите, я покажу вам, как ее прекратить без победы какой-либо из сторон, если… — Он сделал паузу. — Если вы согласитесь на мой вариант мирного решения.

Он прервался, ожидая реакции на сказанные слова. Премьер-министр кивнул:

— Продолжайте. По крайней мере, мы вас выслушаем.

— Если война будет закончена без победителей и побежденных, если по условиям мира будет установлено новое правительство, которое объединит две страны в единую нацию, неразделимую, свободную и равную, то я буду удовлетворен. Если вы мне это гарантируете, я помогу вам, в противном случае — нет.

Политик прошел в дальний конец помещения и встал, уставившись за окно. Указательным пальцем он чертил треугольник на правой щеке и повторял это движение до бесконечности, его брови сошлись от напряженных мыслей.

Старый солдат встал и, присоединившись к нему, шепотом убеждал: «…дикая утопия… непрактично!.. языковые различия, иные традиции…»

Политик внезапно оставил военного и оказался перед ученым:

— Я согласен на ваши условия, доктор. Что вы планируете предпринять?

— Сначала ответьте на вопрос: почему мужчины хотят сражаться и умирать на войне?

— Почему? Ради своей страны, из чувства патриотизма. О, я полагаю, что некоторые относятся к ней как к приключению.

— Собственно, никакая причина и не нужна, — вставил фельдмаршал, — когда есть воинская повинность. А она есть.

— Но даже при наличии воинской повинности, — сказал Грут, — нужен боевой дух, готовность умереть в бою, иначе вам пришлось бы постоянно сталкиваться с мятежами. Не так ли?

— Мм… ну, в-общем, да. Вы правы.

— Доктор, а как вы думаете, почему мужчины хотят умирать на войне? — спросил премьер-министр, и Грут торжественно произнес:

— Желание умирать на войне никак не соотносится с личным самосохранением. Отправка на войну — самоубийство для отдельно взятого человека. Мужчины хотят быть убитыми на войне только по одной причине — чтобы после них продолжало жить их племя. То есть они сражаются за своих детей. Для нации без детей война является бессмысленной, никчемной заварушкой. Это первичный базис массовой психологии!

— Продолжайте.

— Я предлагаю похитить у них детей!

— Это постыдный замысел. Я не дам на это согласия.

— Это гуманно.

— Это противоречит международному праву.

— Разумеется. Международное право определяет юридически законные способы убивать людей. Я предлагаю незаконный способ их убийства.

— Это нарушение всех правил цивилизованного ведения войн!

— Успокойтесь, Джон! Вы сделаете все, что вам прикажут!

Глубоко позади линии фронта, в средних размеров городке жизнь спокойно текла вперед. Правда, мужчин на улицах было маловато, а те немногие из них, кого можно было увидеть, как правило, несли на себе отметки сражений. Общественным транспортом управляли женщины; женщины работали клерками; даже дворники и мусорщики были женщинами. В предместьях города, на холме, стояла большая школа-интернат, приют для военных сирот. Здесь тоже царил матриархат, но тут он был естественной вещью.

Шла перемена. Хорошо ухоженная детская площадка роилась и кипела молодой жизнью. Звенели юные голоса, раздавались крики и оклики, которыми всегда сопровождались традиционные детские игры: салки, игра в мяч и тому подобное.