Уже минут десять втроем сидим в машине напротив моего дома. Из кафе мы ушли сразу после разговора и направились сюда. Иришка, не слушая никаких возражений, поехала с нами.

Делаю глубокий вдох и тянусь к ручке двери.

— Может я все — таки с тобой? — в очередной раз предлагает Макс. Он всерьез обеспокоен, как пройдет этот разговор.

— Нет, я хочу сама. — Мотаю головой.

Есть же такая вещь, как предчувствие. Никогда в такое не верила, но сейчас такое ощущение, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. И рада бы выбросить все из головы, да вот только в груди печет от непонятного беспокойства.

«Да глупости какие-то. Что может случиться? Это ж моя мама!»

Выхожу из машины и направляюсь в сторону нашего коттеджа. Здесь все так, как будто я никуда и не уходила, но откуда тогда чувство, будто все здесь чужое.

Иду по тропинке к крыльцу и останавливаюсь. Именно на этом месте я стояла почти четыре месяца назад.

— «Ты позор семьи. Шл@ха. Проваливай, что бы мы тебя больше не видели». — Бьет по голове, память о том дне. Хочу быстрее пройти к дому, слишком сильные и болезненные воспоминания, но не успеваю сдвинуться с места — на пороге стоит мама. Хочу кинуть к ней на шею и расплакаться, как маленькой, чтобы ее руки на моих волосах успокоили, согрели и спрятали от всех невзгод. Но попытавшись сделать шаг вперед, вижу, как мама вскидывает руку в жесте «стоп».

Стою и не знаю, что делать дальше. Запал поговорить пропал, а весь мой хваленый настрой накрылся медным тазом.

— Привет, — произношу неуверенно. Ничего лучше этого, в нашей ситуации, идиотского слова, подобрать не смогла.

Мама на это лишь усмехнулась. Глядя на эту усмешку я вдруг осознала, что не знаю эту женщину. Последние месяцы своей жизни, я просто не узнаю ее. Где та, что была со мной все девятнадцать лет?

— Что ты здесь делаешь? — Ее резкий тон, как хлесткая пощечина, заставляет сделать шаг назад и замереть в непонимании.

— Я пришла к тебе. Я пришла домой. — И это, правда. Где-то в уголке души теплится надежда, что вот сейчас она меня обнимет, и все, что произошло, станет не важным. Мама поможет перешагнуть через боль произошедшего, и мы пойдем дальше.

Но этому не суждено сбыться.

— Куда ты пришла? У тебя больше нет дома. Ты шл@ха и дрянь. Ты опозорила всю семью.

— Мама, но меня изнасиловали, — кричу во все горло, надеясь достучаться до нее.

— Это не имеет значения, — сухо отрезает она. — На каждом углу судачат о нас. О нашей распущенной дочери. Митенькин бизнес из-за этого пострадал, — говорит, про нынешнего своего мужа, — никто не хочет работать с человеком, у которого дочь шлюха, хоть она ему и не родная. Все мои знакомые смотрят на меня с пренебрежением и отвращением. Вот до этого ты довела нашу семью.

Слова бьют больно. Удар, удар, еще удар. Любовь к матери, сейчас как маленький зверек, после схватки с хищником — все тело истекает кровью, удары сердца не равномерные, попытки уцепиться за жизнь, но понимания того, что не выживет, уже начинает приходить, потому, что хищник еще здесь и будет добивать.

— И если бы не этот со шрамом, — Продолжает мать, взмахивая рукой у своей шеи, — братец твоего тр@харя с его деньгами, мы бы не смогли оправиться. — А потом смеется в голос. — Как удачно все сложилось. Он посчитал, что его братец с этим чертовым видео, нанес непоправимый вред нашему моральному состоянию, — произносит с издевкой, будто пытаясь повторить чью-то речь. — Удалось убедить, что сумма с некоторым количеством нулей, поможет нам это пережить. Показали ему тебя, ошивающуюся с наркоманами и под дурью. Получилось очень убедительно. Дочь наркоманка, раздвигающая ноги перед всеми подряд и убитые горем родители, которым нужна очень большая сумма денег, что бы вылечить ее. Так что в какой-то степени ты даже помогла, — заканчивает речь с хищной улыбкой на лице.

А я стою, хватая ртом воздух. В голове сплошной шум.

И у меня остается только один вопрос, который я задаю внезапно охрипшим голосом:

— За что?

— За все! — Выплевывает слова, будто яд. Хотя не будто, это и есть я, который травит меня. — За все мои годы, потраченные на тебя. Только встретив Митю поняла, сколько всего в жизни упустила. А ведь считала, что должна обеспечить дочь, должна заботиться о ней. Но Митя, он показал, что все может быть по другому — вот только твои родительские собрания, кружки, про простуды вообще молчу — приходилось изображать из себя любящую мамочку — люди бы не поняли. Отличница в школе, победительница конкурсов, бюджетное место в университете, вся такая идеальная. И только я знала кто ты на самом деле — избалованная девчонка, загубившая мою молодость и здоровье. Я знала, что однажды ты покажешь свое истинное лицо.

Этот удар был последним. Неужели со своей детской любовью к матери я была настолько слепа.

Говорят, дети все чувствуют. Почему же я ничего не почувствовала? Почему не увидела этой ненависти? Почему не заметила фальши в ее заботе?

Сейчас по мне будто проехали товарным поездом. Все разбито в хлам. Эти осколки уже не собрать.

Брат был прав. Меня здесь больше ничего не держит.

— Иришка, ну не плачь, солнце, — стоя на перроне в ожидании отправления поезда, пытаюсь успокоить подругу, решившую затопить этот город в слезах.

После разговора с матерью, все, на что хватило сил — это дойти до ворот, возле которых я упала в руки подбежавшего брата. Он увез нас на свою съемную квартиру, где полночи с подругой пытался прекратить поток моих слез. Я так и уснула на груди у Макса под убаюкивающие поглаживания подруги.

Проснулась резко, как от толчка. С минуту приходила в себя, пытаясь вспомнить, что происходит, и где я нахожусь. Открыла глаза и аккуратно приподнялась. Рука брата, удерживающая меня на его груди, соскользнула на диван. Он спал полусидя второй рукой придерживая Иришку, которая вцепившись в футболку, сопела на его ногах.

Я усмехнулась. Нельзя упускать такой шанс, это исторический момент, и он должен быть запечатлен для потомков. Огляделась и взяла телефон брата, быстро сделав их снимок. От щелчка камеры оба пошевелились и открыли глаза.

— Эй, какого черта разложил свои ласты? — Иришка, скинув с себя руку брата, отползла от него на другой конец дивана.

— Я по крайне мере не пускал на тебя слюни всю ночь, — возмутился Макс, вгоняя подругу в краску.

Эти двое спали от силы часа три-четыре. Устали морально от моих слез и грязи истории, которую я на них вылила. Они оба этого не говорят, но по ним видно как тяжело они переживают произошедшее со мной. Это только начало и дальше будет не просто, но в обоих вижу решимость идти со мной, не смотря ни на что.

Они не злятся, не говорят о том, чем жертвуют ради меня, не говорят, что все будет хорошо, что время лечит, что многие так живут (за что отдельное им спасибо), вместо этого они в очередной раз начинают цеплять друг другу. А я искренне смеюсь возмущающегося брата и пыхтящей от негодования подруги. Они просто рядом, не знаю почему, но верю, что они не бросят.

— Вера, — они оборачиваются на мой смех. — Ты в порядке?

В глазах беспокойство. Я улыбаюсь им:

— Я в норме. ТЕПЕРЬ в норме. — И закусываю губу, — Только не Вера. Ника, зовите меня Никой.

Может это по-детски и глупо — какая разница Вера или Ника, когда в паспорте написано «Вероника», но мне нужна была эта маленькая перемена.

Вера была идеальной девочкой, пытающейся во всем угодить своей маме. Я говорила о том, что не заметила ее не любви ко мне — это не так, я замечала, только не знала, что это она. В школе отличница — со слезами на глазах сидела за учебником физики, которую я никак не могла понять — лишь бы она гордилась. Танцевальная студия и соревнования, в которых только первые места — я должна быть лучшей во всем для нее. С 12 лет, с появлением отчима, черная краска для волос, что бы быть меньше похожей на отца, которого она, не переставая, говорила, что ненавидит. На высшие баллы сданы все экзамены и бюджетное место в институте — отчим и мама теперь не последние люди в городе и нужно им соответствовать.