В его голос прорезалась боль. Он усаживается на стул возле кровати и рассматривает руки скованные ремнями.

— Пообещай мне, — говорит глухо, — что ничего с собой не сделаешь. Пообещай, как обещала, что не будешь больше плакать из-за отца. Как обещала, что окончишь школу на «отлично». Как обещала, что поступишь в универ и я буду тобой гордиться. Пообещай мне, как тогда. Ты всегда держала свое слово. — Смотрит в глаза, будто надеясь прочитать в них ответ, а потом протягивает руки и начинает отстегивать ремни.

— Я же ничего не пообещала.

— Я просто надеюсь, сестренка, что ты меня любишь так же сильно, как и я тебя и не захочешь сделать мне больно.

Освободившись от ремней, сажусь и откидываюсь на стенку. Растираю руки. Все тело затекло и теперь болит и покалывает, а еще ужасная слабость.

Он прав, я не смогу сделать ему больно. Сейчас он самый близкий мне человек, да и если вспомнить всегда таким был.

— Как ты узнал? И как ты смог приехать? Тебе вроде до окончания контракта не близко было.

— Не близко, — соглашается, встав и снова устремив взгляд в окно, — как, не странно, меня отпустили. А узнал, — он поворачивается ко мне лицом, — Иришка, подружка твоя меня разыскала. Уж не знаю, как она умудрилась, но нашла номер, дозвонилась и все рассказала. Все рвется к тебе сюда, грозится отфигачить меня дубинкой, если в ближайшие дни я ее к тебе не проведу. У нее она и правда есть? — спрашивает с вялым любопытством.

— Бита. Баскетбольная, — подтверждаю. Он усмехается. — Что дальше?

— А что дальше?

— Я хочу сделать аборт. Я обещаю, что ничего с собой не сделаю. Закончу лечение и больше не вернусь к наркотикам, но это… — указываю на живот, — я рожать не буду.

— Тебе нельзя делать аборт. — Повторяет, уже произнесенное ранее.

Такой бред. Как шутка или насмешка судьбы. Разве наркоманам не делают аборты по медицинским показаниям? Да и если подумать откуда это во мне взялось… мне не могут отказать в аборте.

— Я много думал эти дни. Я женюсь на тебе.

— Тебе нельзя делать аборт. — Повторяет, уже произнесенное ранее. — Мы просто поженимся и все.

Просто. Просто?

Какие, однако, хорошие успокоительные в этой больнице. В такой ситуации я должна бы наорать на него, передать весь спектр моего негодования и отвращения к подобному предложению, ведь он, черт его подери, мой брат, как он вообще мог такое предложить, но все слова, которые удается сказать, произношу убийственно без эмоциональным тоном, мне сейчас на все плевать:

— Ты несешь бред.

— Это не бред, я обо всем подумал…

— О чем ты подумал? — Перебиваю его, — Ты мой двоюродный брат по крови. Какие из нас муж и жена? Да меня будет тошнить от одной мысли о постели с тобой. — А еще тошнит от невозможности передать свои чувства, от чего все аргументы звучать неубедительно. Но благодаря лекарствам я сейчас руководствуюсь логикой, а не эмоциями. Но брат же и сам должен понимать, что это бред.

Судя по последовавшему дальше рыку, это я чего-то недопонимаю:

— Ты дура что ли? — Таращит на меня глаза. — Ты че там нах навыдумывала? Какая постель? Ты за кого меня вообще принимаешь? Да я лучше всю жизнь с рукой под душем простою, чем коснусь тебя. Фу, бл@! — отворачивается и морщится, будто увидел, что-то мерзкое.

— Тогда объясни. — Прошу.

— Не хочешь оставлять ребенка дело твое, отговаривать не буду, ты взрослая девочка. Но тебе нельзя делать аборт, — в сотый раз повторяет, успокоившись, в голосе прорезаются стальные ноты, — и я не позволю тебе рисковать здоровьем из-за этого. Поэтому ты родишь и отдашь ребенка мне. Будет проще, если мы будем супругами. Не надо доказывать, что я родственник, да и вообще, кто отдаст ребенка одинокому мужику, а так, я типа отец, при разводе решили, что ребенок останется со мной и все.

— А ты готов стать отцом? — не замечала за ним таких порывов. Он, как ни странно, любит детей. Много раз наблюдала, как он с ними играет, но вот разговоров о собственных детях он никогда не заводит, да и отношения с девушками, одно название… провел ночь и до свидания.

— Нет. — Отвечает честно. — Но и бросить племянника или племянницу не могу. Будем считать, что ты суррогатная мать.

Смотрю на него. Передо мной стоит мой брат, которого я знаю с детства. Нос, глаза, щеки, брови — все знакомо, но что-то в нем есть такое, чего я не узнаю. В глазах мудрость, которую я никогда не замечала в этом шалопае, а он хоть и старше, но всегда был таким. В нашем тандеме брат-сестра, я всегда была более собрана и ответственна, а он балагур и гуляка — всегда, пока это не касалось семьи.

— Я употребляла наркотики, этот ребенок обречен, он родится больным, если вообще переживет роды. — Я конечно не врач, но про больных детей от алкоголиков и наркоманов наслышана.

— Ну, значит вообще тебе не о чем заморачиваться. Умрет, избавишься и будешь спокойно жить дальше, — выплевывает и вылетает из палаты. А я отшатываюсь как от пощечины.

Я не знаю на кого я сейчас похожа и какой меня видят окружающие, но я не бездушная мразь. Мне нравятся дети. В старших классах в школе я помогала на продленке, сидела с сыновьями соседки, когда ей не с кем их было оставить, я крестная дочери подруги и считаю своим долгом помимо подарков и посильной помощи, ставить свечку на каждый ее день рождения за здравие, хоть я и не глубоко верующая. Но тот ребенок, который будет у меня… я не уверена, что смогу его полюбить, он будет постоянно напоминать мне о том, что со мной произошло, а значит, я превращу его жизнь в ад — такой участи ни один ребенок не заслуживает.

Возможно, стоит принять предложение брата. Хоть он и говорит, что не готов, но все за что бы он ни брался, он выполняет ответственно, а значит и с ребенком справится, приложив усилия, а со временем найдет и мать для него.

А я… даже не хочу думать сейчас о своем будущем. Вылечусь. Рожу ребенка. А что потом? Отдам брату. Смогу ли жить спокойно? Смогу ли заглушить совесть из-за брошенного ребенка? Или… Смогу ли не замечать той грязи, которая будет съедать меня? Ааааа…. Все чувства и эмоции начинают возвращаться… Я обхватываю голову руками и начинаю раскачиваться, пытаясь успокоиться, выгнать все из головы.

— Сестра! — не проходит и секунды как она заходит в палату, будто караулила под дверью, — я хочу уснуть, можно мне снотворное?

Через десять минут я уже отправляюсь в царство морфея.

Следующие несколько дней я провела в жутких болях. В те дни, когда я общалась с братом, была ремиссия перед следующим этапом восстановления организма. Лекарства способные облегчить мое состояние, в связи с беременностью, нельзя было использовать. Виктор Семенович убеждал, что мое желание вылечиться способствует более быстрому восстановлению, но от боли это не спасало.

Но восстановление продолжалось, и на физическом уровне я чувствовала себя лучше. С эмоциями же все обстояло сложнее. Нет, я не билась в истериках и не пыталась покончить с собой, я дала слово брату и я его держала — меня стали одолевать кошмары.

Закрываешь глаза и ты снова там — тебя снова затягивает эта грязь, снова больно, снова мерзко. Просыпалась и неслась в душ. Жесткая мочалка единственная помощница в моменты, когда я в остервенении пыталась отскрести эти отвратительно липкие прикосновения, которые въелись под кожу и чувствовались так, будто это происходит сейчас. К моменту выписки, я на них уже просто перестала обращать на них внимание — от этого не отмыться.

Макс, который к слову, каждый день сидит со мной, пытается свести с психологами и психиатрами, но я наотрез отказываюсь — я не готова ничего и ни кому рассказать, даже он знает только то, что написано в заключениях врачей.

А я до сих пор спрашиваю, кого мне благодарить за такого брата. За то, что общался и общается со мной, не смотря ни на что, за то, что он именно такой — весельчак и балагур с очень серьезным взглядом и стальными нервами, за то, что он рядом здесь и сейчас.