Колонны и входная арка исчезли, исчезли руины и даже лес. Все четверо стояли на плоской поверхности каменной скалы, и небо над ними перестало быть голубым. Теперь его затягивали тяжёлые тёмно-серые тучи, больше похожие на дым.

Вскинувшись, Игре первой принялась оглядываться по сторонам.

Санъяра, напротив, обнаружив перемену, прикрыла глаза и прислушалась к своим чувствам.

— Никого… — тихо сказала она, вовсе неуверенная в том, что её поймут. — Никого живого уточнила она. Ни деревьев, ни травы, ни даже червячка.

Открыв глаза, она увидела, что Наран движется по направлению к утёсу, и последовала за ним.

Там, внизу, раскинулась каменистая поверхность земли. Даже если не думать об исчезнувших деревьях, Санъяра с трудом могла поверить, что это была та же благодатная равнина, по которой они шли весь прошлый день. Поверхность земли была изломана, как будто её рвали на части гигантскими когтями.

И в то же время, повернувшись к спутникам, Санъяра увидела, что бассейн всё ещё на месте и над ним по-прежнему клубится таинственный туман. А очертания плоскогорья полностью повторяют контуры той лесистой горы, где они находились минуту назад.

— Что происходит? — спросила валькирия, чувствуя, как в голос пробирается предательская паника. Никакие навыки катар не подсказывали, что могло случиться и как вести себя в подобной ситуации.

— Это другой мир, — тихо сказал Вейде.

Санъяра взволновано обернулась на Нарана, но тот молчал. Стоял спиной к бассейну и как будто бы вообще никого не замечал. Тогда она снова повернулась к Вейде и переспросила:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мир до Звездопада, — спокойно откликнулся талах-ир и задумчиво, неторопливо огляделся по сторонам — скалистая пустошь распростёрлась вокруг горы со всех сторон.

— Что за чушь? — спросила Игре. Санъяра отметила, что впервые с начала путешествия в голосе талах-ан появился страх. — Не понимаю. Ничего не могу понять!

— Другой мир… — повторила Санъяра и повернулась к крылатому, который привёл их в это странное место. — Наран! — с нажимом окликнула она. — Скажи, мы сможем вернуться назад?

Вейде всегда тяготел в тому, чтобы рассуждать последовательно. Что братьям по Крылу всегда казалось ужасно странным. Он долго определялся с направлением, которому хочет посвятить жизнь. В то время как большинство талах-ир с детства знали, хотят ли они стать скульпторами или живописцами, танцорами или музыкантами, Вейде ощущал склонности сразу к нескольким видам искусства и в то же время ни к какому в отдельности. Откровенно говоря, больше всего ему нравилось читать истории древних и, оживляя замершие в древних словесных оборотах образы, слагать новые вирши, наделять всем известных героев характеров и мотивами, которые были бы понятны ему самому, и рассказывать свои версии старых легенд.

Но никакого подобного вида искусства у валькирий не было.

Можно было пытаться облечь его выдумки в картины — плоские, на старинный манер, или волновые, с симуляцией запахов и объёма. Можно было пытаться выразить посетившие его чувства в танце… Можно было пытаться перенести их в музыку.

Вейде всё это пробовал и у него даже получалось неплохо, но он чувствовал, что создаёт только что-то вроде дополнений, иллюстраций к тому, что творится у него в голове.

Он рассказывал о своей проблеме разным учителям, но никто и ничего не мог ему подсказать. И только Наран оказался первым, кто дослушал его до конца и всерьёз. Правда, вместо того, чтобы дать совет, Наран покивал и заинтересовано спросил, что ещё Вейде думает о решении Просветлённого создать касты, чем, по его мнению, можно объяснить это желание и почему Вейде считает, что соратников Просветлённого не могло быть ровно двенадцать человек.

Вейде не заметил смены темы разговора. Все эти вопросы были ему действительно интересны, и он с жаром принялся рассказывать о том, что, по его мнению, не клеится в каноническом своде летописей. Постепенно, слово за словом, он приходил к выводу, что кроме двенадцати рукописей, которые изучают в каждом храме, должны быть ещё.

И понеслось.

Разговаривая с Нараном по лучу, Вейде выражал то, чего никак не мог выразить в музыке и рисунках. Его понимание легенд развивалось по мере того, как он рассказывал их, и постоянно углублялось. А Наран слушал. И в какой-то момент Вейде поймал его на том, что собеседник записывает.

А потом, спустя время, Наран предложил отправиться в путешествие.

Не проработанность концепции этого путешествия Вейде немного удивила. Он вообще-то думал, что у талах-ар всегда есть план.

Сам он, хоть и был талах-ир, никогда бы не вышел в дорогу, не удостоверившись в точности координат и ещё в некоторых вещах, которые Наран как будто пропустил мимо внимания.

А теперь, когда они оказались в абсолютно незнакомом — и вообще, не существующем, с точки зрения здравого смысла — месте Вейде с ужасом видел, что Наран просто стоит и как будто бы вовсе не готов сказать, что им делать дальше.

Первые несколько минут это казалось естественным, но время шло. Игре уже успела облазить все окрестности — ту их часть, которую можно было достичь, не спускаясь с горы — и, вернувшись назад, объявила:

— Тропинка перебита.

— Что? — только после этого Наран сменил позу и озадачено посмотрел на спутницу. Вейде даже показалось на секунду, что друг вообще забыл о том, что прибыл сюда не один.

— Тропинка перебита, — по слогам повторила Игре. — То есть она когда-то была, но часть давно уже обвалилась вниз. Там, где мы шли теперь просто отвесная скала.

На лице Нарана отразилось беспокойство, Вейде догадался, что планы талах-ар, если они всё же были, были связаны с тем, что находилось внизу.

— Пройти можно, — ответила Санъяра после нескольких секунд размышлений. — Я так точно пройду. Просто перекину верёвку на другой край.

— Уверена? — поинтересовалась Игре, которой явно не понравилось, что её открытие опровергли.

— Нет, но чтобы сказать точно, надо попробовать. Вопрос в другом. Что мы собираемся там делать?

Она посмотрела на Нарана явно ожидая ответа в основном от него. От взгляда Вейде вообще не укрылось, что катар здесь в основном из-за обаяния белокрылого, и это вызывало у него лёгкую тревогу. Любовь — это, конечно, красиво, когда её описывают в поэмах, но ведь у них тут хватало других проблем.

Наран потёр глаза. Его поведение всё ещё казалось Вейде несколько странным, но теперь ему стало казаться, что дело попросту в том, что Наран встретил здесь совсем не то, что ожидал.

«У него был план», — понял он вдруг абсолютно отчётливо. «Был, только нам он о нём не сказал. И, видимо, правильно, потому что выглядел бы сейчас как дурак».

— Что ж… — проговорил тот медленно. — Мы можем попытаться спуститься по тропе или искать здесь… Но хотя это место, безусловно, требует подробного и детального изучения, насколько мы можем судить, наш Тринадцатый всё же писал свои поэмы, когда странствия Просветлённого подходили к концу. И это было в «нашем» мире.

Наран помолчал.

— Думаю, мы всё-таки ошиблись. Вспышки, которые мы наблюдали, видимо, были связаны с этим странным перемещением, а само сооружение, возможно, предназначалось для перехода… Но к нашему делу они не имеют отношения.

— Серьёзно?! — выпалила Игре. И одновременно с ней Вейде:

— Вспышки?

Они переглянулись.

— Мы ночью видели вспышки, — подала голос Санъяра, — но ничего конкретного об этом сказать не могли и потому решили промолчать.

Вейде открыл рот чтобы прокоментировать этот момент, но чувство такта заставило его замолкнуть. А вот Игре не сдержалась:

— Это что вы делали ночью, аж до вспышек?

— Игре! — всё-таки подал голос Вейде.

— По-моему, это не имеет отношения к ситуации, — возразила Санъяра и, посмотрев на Нарана, добавила: — Мы что, серьёзно не попытаемся здесь осмотреться?

Наран покачал головой и внимательно, но в то же время как-то просяще посмотрел на неё.