— Знамо, жалко! — согласилась Ефросинья.

— Хороший больно мужик-то! — растроганно продолжала старуха. — Ходовый такой да великатный, слова черного от него не услышишь. И по хозяйству помочь старается: то дров наколет, то воды принесет. А раз хворала я, так щи сам сварил, ей-богу. Хорошие щи вышли, такие наварные…

— Диво-то какое! — всплеснула руками Ефросинья. — И не стыдится нисколько?

Матрена махнула рукой на нее.

— Что ты! А на той неделе, как ясли эти самые открывать, пошел туда. Бабы там стряпают, накануне-то. Поглядел он, говорит: «У вас там немного белой муки есть да сахару. Пряники ребятишкам сделать надо». — «Да как их, Андрей Иванович, делать-то?» — «А я, — говорит, — научу вас». Надел, слышь-ко, фартук да стал сам пряники делать. Вот те и мужик.

— Матушки мои! — все больше дивилась Ефросинья. — На фабрике-то, видно, всему научат…

Тимофей бросил окурок и поднялся, глядя из-под руки в ту сторону, где шуршала и шипела под косами мокрая трава.

Словно солдаты на учении, косари, развернувшись в цепь, наступали из редкого кустарника ступенчатым строем по открытой широкой поляне. Всю цепь вел за собой мужик в синей рубахе с расстегнутым воротом. Мерно взмахивая сверкающей косой, он чуть не кругом поворачивался вместе с ней и после каждого взмаха подвигался мало не на полшага вперед.

Тимофей сразу, по ухватке, признал в нем Елизара. Мастер был косить Елизар! Уж ежели возьмет прокос, так в целую сажень шириной, да так чисто сбреет любую траву, что после него на пожне хоть в бабки играй. Лучше-то косаря не было, пожалуй, не только в колхозе, а и во всей деревне.

Вон и сейчас увязался за ним Савелка, тяпает, тяпает косой-то, да куда ему: не только Елизара догнать не может, а и другим ходу не дает. Вторым-то надо бы не Савелке, а Гущину Косте идти; тот, ежели раскачается, может еще за Елизаром тянуться. А за Костей Ефима Кузина поставить бы — он от Кости не отстанет. За Ефимом пускай бы Семка Даренов шел, а уж за Семкой-то и пустить бы Савела, чтобы он подгонял его, лодыря, пятки бы ему резал…

Выбившись, видно, совсем из сил, Савел остановился, вытер лицо рукавом и второй раз подряд начал неторопливо точить косу, чтобы передохнуть хоть немного. Поневоле остановились и другие и тоже начали раньше времени точить косы.

«На Савела равняться, так немного скосишь!» — раздумывал Тимофей, спеша стороной к своей пожне.

Меж редких кустов, у самого березняка, он неожиданно наткнулся на Андрея Ивановича с Ромкой Синицыным. Оба старательно тяпали косами на маленькой лужайке.

— Бог в помощь! — снял картуз Тимофей.

Ромка, не останавливаясь, сурово ответил:

— Без бога обойдемся.

Трубников же улыбнулся Тимофею смущенно.

— Косить вот учимся. На людях-то неловко, так мы уж сюда ушли…

Плюнул в ладони и снова замахал косой, не поворачивая головы и плеч, выпятив смешно грудь и вышагивая длинными ногами, как журавль.

— Дай-ка сюда косу-то! — хмуро потребовал Тимофей. — Эдак ты часу не покосишь, как из тебя и дух вон.

Встал на прокос, попробовал, крепко ли косьевище.

— Гляди, как надо. Пятку косы плотнее к земле прижимай, а сам наклонись маленько, а то больно уж гордо держишь себя. Да шагать-то не спеши — траву оставляешь. Ну-ко, становись!

Трубников покорно встал, как учил его Тимофей, начал косить.

— Смотри-ка, пошло! — обрадованно закричал он, уже не останавливаясь и не глядя больше на Тимофея, чтобы не сбиться.

— Опять торопишься! — сердито закричал ему Тимофей. — Переступай на пол-лаптя, не больше, гребни оставляешь.

Подошел к Ромке, показал и ему, как держать и точить косу.

Тот приладился скорее Трубникова и, сияя всем лицом, стал догонять его.

Как раз в это время, переходя на другой участок, около них задержались на минуту все косари.

Бабы тут же принялись вышучивать Трубникова.

— Андрей Иванович! — кричала ему Парашка. — Заднюю-то ногу подальше отставляй, а то она вперед у тебя забегает.

— Ой, бабоньки, до чего мужик старательный! — хвалила его другая баба. — Ни травинки не оставил.

— От Ромки и то не отстает! — удивлялась Настя.

— За таким мужиком не пропадешь!

Трубников, весь красный от смущения, бросил косу и стал закуривать. К нему подошли Елизар с Савелом. Виновато водя утиным носом из стороны в сторону и взглядывая недовольно на Тимофея, Савел сказал:

— Не управимся мы тут за три-то дня, Андрей Иванович…

— Пожалуй, не успеть, — угрюмо поддержал его Елизар. — Трава ноне густая, уборки много будет.

— Как же это так, товарищи дорогие? — широко открыл сердитые рыжие глаза Трубников. — Плануем одно, а делаем другое. Да мы через три дня должны в Луговом уж быть. К тому времени у Синицына там уборки много будет, не справятся они без нас. А ну как дождь зарядит — пропадет ведь сено-то!

Все приумолкли, не глядя друг на друга. Собираясь уже уходить, Тимофей несмело сказал:

— Мое дело — сторона, конечно. А только гляжу я — косари у вас поставлены неладно. Друг дружке ходу не дают. Кабы разойтись им на разные участки человек по пять, да каждой пятерке хорошего косаря дать, чтобы за ним все другие тянулись…

Савел перебил его, зло скаля зубы:

— Ты, Тимофей Ильич, есть мелкий собственник и судишь по-единоличному, толкаешь нас на подрыв колхоза, чтобы мы опять врозь, а не сообча работали…

— Сохрани бог! — испугался Тимофей. — Хотел я как лучше, от чистого сердца. А вы, Савел Иванович, глядите сами, вам виднее, вы — хозяева…

— Хотел как лучше, а советуешь как хуже! — обрезал его Савел.

Елизар, покосившись на него, сердито засопел.

— А ведь Тимофей-то Ильич верно говорит! — улыбнулся неожиданно Трубников. — Разведем людей, как он советует, на разные участки, задание им установим. Живей дело-то пойдет. И бояться тут нечего: хоть и на разных участках, а на колхоз же будут работать люди, да еще лучше. Какой же это подрыв?

— Опять, значит, к чересполосице переходить будем? — усмехнулся зло Боев. — Опять межи делать? Знаю, что и Синицын будет на это несогласный.

Тимофей, не дослушав спора, пошел прочь, вяло думая: «Канитель одна. Народу много, а порядка нет. Того гляди, передерутся!»

Соломонида уже давно распрягла Бурку и косила одна. Тимофей звонко поточил литовку и, приминая сырой мох, так что он пищал и чавкал под ногами, пошел за ней следом. За голенища сапог посыпалась с подрезанной травы холодная тяжелая роса. В одной рубахе было свежо. Но скоро Тимофей разогрелся и, привычно водя косой, весь ушел в хозяйские думы.

Косили, не отдыхая, пока солнце не поднялось над лесом и не начало припекать спины. После завтрака Тимофей нарубил кольев, сделал два остожья. Вечером опять косили по росе дотемна, а трава не убывала.

«Эх, кабы ребята были дома! — жалел Тимофей. — А одни-то мы со старухой пропутаемся тут ден пять!»

На третий день поставили один стожок и прилегли отдохнуть, но даже под березой, в тени, было до того душно и жарко, что не могли поспать и часу. Только встали, как за лесом сердито прокатился гром.

«Хорошо, что успели застоговать до дождя-то!» — радовался Тимофей, поглядывая на небо. Серо-синяя туча тихо и грозно поднималась из-за еловой гривы в знойное небо.

— Глянь-ко, отец, — засмеялась Соломонида, — скоро дождь будет, а колхозники копны разбили, да спать улеглись. Не жаль, видно, добра-то…

— Они по своему уставу живут, — равнодушно оглянулся Тимофей. — Мы-то свое сено убрали сухое, чего нам о людях горевать.

Но когда сверху упала на лицо холодная капля, не вытерпел, поднялся на ноги. Обеспокоенно глянул опять на небо.

— И то: сгноят ведь сено-то!

Ругаясь, кинулся чуть не бегом на колхозную пожню. Соломонида постояла, постояла одна, взяла грабли и пошла следом за мужем.

Около растрясенных копен спали под солнцем, раскинув руки и открыв рты, двое парней. В сторонке, под ракитой, белели платки девок.

Тимофей пощупал сено, покачал головой.