— Тетка Дарья, не гони в гору-то! — услышал Трубников сердитый крик мальчика. — Тяжело ведь коням-то.

— Бабоньки! — ахнула на втором возу молодуха в белой шали. — Указчик какой нашелся!

— Ишь ты, сопливик! — зло удивился бородач с третьего воза. — Командир какой! Думаешь, председателев сын, так и кричать на людей можешь?

— Неладно, братцы, делаете! — вступился за Ромку мужик в кошачьей шапке. — Так и лошадей спортить недолго.

— Свою бывшую жалеешь, дядя Тимофей? — засмеялась молодуха в белой шали. — Она теперь не твоя, обчая. Не расстраивайся зря.

Обоз повернул на задворки, должно быть, к скотному двору. Мальчик вышел на дорогу и бегом пустился с горы, а мужик зло плюнул, махнул рукой и, крупно шагая, стал догонять Трубникова.

Не успел Трубников обмести в сенях веничком сапоги, как мужик тоже поднялся на крыльцо правления и быстро вошел в сени. Лицо его было угрюмо и решительно. Но, уже взявшись за скобу, он вдруг увидел чужого человека и, будто желая дать ему дорогу, остановился в нерешительности у двери.

— Проходите вперед, папаша! — вежливо сказал ему Трубников.

В правлении сидело на лавках и просто на полу много людей. За столом рылся в бумагах черноусый костлявый человек в выцветшем пиджаке и полосатой синей рубахе.

Должно быть, это и был Синицын.

Все разом смолкли, увидев Трубникова. Он поздоровался и поискал глазами место, где бы сесть. Краснолицый мужичок с курчавой русой бородкой живо поднялся с лавки:

— Присаживайтесь.

Трубников поблагодарил и сел. Минуты две никто не говорил ни слова. Все настороженно и несколько неприязненно ждали, что скажет приезжий, желая узнать, откуда он и что ему здесь нужно. Но приезжий не торопился разговаривать. Он снял шапку и положил ее на подоконник, потом закурил папиросу, громко щелкнув портсигаром, и сам принялся с интересом оглядывать людей.

— Откуда будете? — начальственно спросил Синицын, устав ждать.

— Командирован сюда.

— Документы есть?

Все молча, любопытно следили за лицом председателя, пока тот читал командировочное удостоверение. Но вот он поднял голову, усы его шевельнулись в улыбке, а глаза приветливо блеснули.

— Данный товарищ послан партией на подмогу нам из города. Трубников Андрей Иванович.

Люди оживленно загалдели, полезли в карманы за кисетами, уже доверчиво взглядывая на приезжего.

— Может, отдохнуть желаете с дороги? — участливо предложил Синицын. — У нас тут заседание правления с активом. Не скоро управимся.

— Не беспокойтесь, — отмахнулся гость, — продолжайте, пожалуйста. Я тоже послушаю.

Синицын перевел посторожевший сразу взгляд на мужика, вошедшего вместе с Трубниковым.

— Тебе чего, Тимофей Ильич? Говори, да скорее. Видишь — некогда нам сейчас.

Мужик достал из-за пазухи какую-то бумажку, положил ее на стол и опять отошел к порогу.

Взглянув на нее, Синицын посуровел еще больше и быстро поднял голову.

— Кто писал тебе это заявление?

— Так ведь сам я грамотный, Иван Михайлович.

— Врешь. Не твоя это рука. Меня не обманешь, я вижу. Кулацкая рука писала тебе данное заявление!

Мужик ничего не ответил, глядя угрюмо в угол. Грозно сверкнув на него глазами, Синицын бросил заявление на край стола.

— Ты поддался злостной кулацкой агитации! Бери сейчас же его обратно. Пока не поздно, одумайся. Иди.

Но мужик не взял заявления, а, держась уже за скобку, сказал решительно:

— Так что, Иван Михайлович, прошу меня из колхоза выключить. А силой держать — нет у вас такого права…

— Значит, по-твоему, силой тебя заставили в колхоз вступить? — уставился на него красными глазами Синицын.

— Силой не силой, а все ж таки…

— Ну, ну, договаривай.

— Понужали, все ж таки.

У Синицына лицо покрылось багровыми пятнами.

— Вас не понужать, так вы до самого коммунизма на своей полосе будете сидеть. А нам ждать некогда. Хватит, пожили в нужде-то!

С трудом уняв дрожь в руках, он сел и глухо спросил мужика:

— Какая же твоя причина? Говори.

— Не могу я, Иван Михайлович, без сыновей на такое дело решиться. А как они будут не согласны? Тогда что?

— Опять врешь. Сыновья у тебя все трое на заводе работают в городе. Нам это известно. Не будут они препятствовать тебе. Бери заявление-то!

— Нет уж, выключайте, — надевая шапку, сказал мужик, но без прежней уверенности.

— Н-ну, смотри, Тимофей Ильич! — постучал пальцем по столу Синицын. — Раз ты на кулацкую сторону подался, то и у нас другой разговор с тобой будет.

Ни на кого не глядя, мужик постоял недвижно у двери в тяжелом раздумье, вздохнул и вышел, медленно закрыв за собою дверь.

Все долго и тягостно молчали, только слышно было, как сердито ворошил Синицын бумаги на столе.

— Саботажники! — исступленно закричал он, хватая со стола в горсть кучу затасканных и мятых листков и потряхивая ими. — Поддались кулацкой агитации! Ведь это что же, товарищи? Развал колхоза! Шесть заявлений о выходе. И все от середняков! Они разваливают, а мы тут слюни распускаем…

Вытерев мокрый лоб рукавом, Синицын сел, тяжело дыша.

— Что будем делать?

Не ожидая ответа, вскочил опять и рубанул по столу ребром ладони, тонко и протяжно крича, словно отдавая команду к атаке:

— Данных злостных саботажников немедленно вызвать всех сюда поодиночке и каждому строго внушить. Ежели который не послушает добром, обложить твердым заданием. Хватит нам нянчиться и с такими, которые уклоняются от колхоза под видом своей малой сознательности. Тоже сюда вызвать.

Красные, воспаленные глаза его остановились на Трубникове, требуя одобрения и поддержки.

— …А приезжий товарищ — Андрей Иванович поможет нам. Что касаемо кулацкой агитации, то ее пресечь в корне. Этим вопросом теперь займется гепеу. Не допустим, чтобы кулаки и поддавшиеся им некоторые середняки разваливали нам колхоз. Пусть привлекут их по всей строгости. Возражения есть?

— Согласны! — выкрикнул торопливо мужичок с курчавой маленькой бородкой, уступивший давеча Трубникову место.

Остальные молчали, глядя в разные стороны.

— Послушать бы, что скажет приезжий товарищ, — словно вслух подумал сидевший у окна большелобый, чисто побритый молодой мужик в старой кожанке и круглой финской шапке, по виду мастеровой.

— Верно, Елизар Никитич, — несмело поддержал его кто-то от порога.

— Ну что ж, послушаем, — разрешил Синицын, вопросительно и одобряюще поглядывая на Трубникова.

Пройдя к столу, Трубников очень уж долго приглаживал рукой смолисто-черный чуб на правую сторону, тяжело хмуря брови.

Краснолицый мужичок с курчавой бородкой, не мигая, уставился ему в лицо, Синицын беспокойно заскрипел сзади стулом, а сидевшие на полу люди торопливо подобрали ноги, устраиваясь поудобнее.

Вскинув голову и обведя всех спокойными рыжими глазами, Трубников сказал тихо и твердо:

— Я не согласен, товарищи.

Из правления давно уже ушли все, кроме мужика с курчавой бородкой, а Синицын как сидел за столом, уронив на правую руку серую от проседи голову, так и не ворохнулся ни разу.

— Вот что, товарищ Трубников, — после долгого раздумья заговорил он глухо и спокойно, — хоть вы и на подмогу нам присланы, а в делах наших, как вижу, разбираетесь плохо и партийную линию понимаете неправильно.

Запавшие от усталости и тревог темные глаза его остро сверкнули вдруг, а усы торчком встали на худом, измученном лице.

— Закрой дверь на крюк, Савел Иванович! — понизив голос, приказал он. — Огня зажигать не надо, посумерничаем. Да от окошек-го подальше сядьте, за простенки.

Смахнул со стола шапку, лежавшую перед ним, и, подперев щетинистый подбородок обеими руками, подозрительно и строго спросил Трубникова в упор:

— Вы до сего где работали?

— На фабрике, на кондитерской. А что?

— Рабочим?

— Лет пятнадцать рабочим, а последние два года мастером.

— По сладкому делу, значит? — усмехнулся Синицын.