И об отъезде Василия с Мишкой узнала Парашка сразу, как увидела только, что Таисья вешает во дворе сушить вымытые котомки, а Мишка смазывает дегтем Васильевы и свои сапоги.
Но вот своего горя не могла загодя предвидеть Парашка: застало оно ее врасплох.
В день, как Василию с Мишкой уезжать, нарочно осталась Парашка дома, хоть и надо ей было лен за гумнами стелить. Принялась с утра репу убирать в огороде, откуда весь зоринский двор, как на ладошке, виден.
Вот дядя Тимофей Бурку запрягает в дроги. Видно, Василий с Мишкой в лес хотят напоследок съездить. И Таисья с ними увязалась вместо Алеши. Уехали. Совсем стало тихо у Зориных. Только вышла раз тетя Соломонида за водой с ведерком. А потом до самого обеда по двору одни куры бродили.
«Отчего же это Алеши не видно сегодня? — раздумывала Парашка и вздыхала горестно: — Тяжело ему, сердешному, будет, как братья уедут. Совсем задавит его отец, такого молоденького, работой!»
И так жалко паренька становится Парашке, что из глаз ее капают прямо на руки, смывая с них черную грязь, теплые слезы.
Пусть! Все равно никто не увидит. Никто и не узнает, что она так об Алеше думает. И сам он ничего об этом не знает. А одной-то как хорошо про него думать!
Вытаскивает Парашка желтую репу из грядки одну за другой, обрезает ботву, а ничего перед собой не видит кроме глаз Алешиных да чуба его лохматого.
«И в кого, он, Алешенька, уродился только: улыбчивый такой, разговорчивый да ласковый?! В тетю Соломониду, верно. Счастливый будет, раз в мать!»
Вышла на крылечко Парашкина мать, села на ступеньку, закашлялась, держась худыми руками за грудь.
— Парашка-а!
Сама думает вслух:
«И куда это она запропастилась, подлая?! Люди сегодня лен пошли стелить, а ей и заботы мало. Прямо никакого сладу с девкой нет! Уж не она ли это в огороде поет, бессовестная?!»
— Парашка-а!
Не слышит ничего Парашка, не до матери ей сейчас. Одну песню кончает, другую заводит, да все на соседский двор поглядывает.
А время уж к обеду. «Вон и Зорины из леса едут! Кто это навстречу им с крыльца сбегает? Алеша, верно! Да что это с ним? Как увидел братьев — бегом на задворки!»
Только принялась гадать, зачем бы это он, — хрустнула сзади изгородь. Оглянулась Парашка, а в огороде — Алеша. Лицо у него в крови, и глаза перед собой ничего не видят. Зашлось у Парашки сердце: «Уж не беда ли какая?»
Опустился Алеша на траву, зовет к себе тихонько:
— Иди-ка сюда, Параня!
Сам голову опустил, глаз не поднимает.
— Меня тятя из дома выгнал.
Кинулась к нему в испуге Парашка.
— Ой, да как же это?!
Села рядом, обняла за голову, у самой слезы ручьем.
— Беда-то какая! Да за что же?
Молчит Алеша, только губы кусает, чтобы не зареветь.
— В город он меня с Василием не отпускал, а как я на своем стоял, он меня и выгнал…
Парашка волосы ему гладит, в глаза заглядывает.
— Зачем тебе в город-то, Алешенька?
Отвернулся от нее сердито Алеша.
— Не понимаешь, дурочка. Женить он меня ладит на Маньке Гущиной. Приданого, говорит, у ней много и девка, говорит, хорошая. А мне ее не надо. Я на тебе женюсь. А что до приданого, так я тебе его сам заработаю…
Залилась Парашка румянцем, закрыла лицо руками.
— Ой, что ты говоришь-то, Алешенька! Стыдно мне.
— То и говорю. Не маленькая, чего стыдиться-то. Я бы и не сказал сейчас, кабы тятя меня не выгнал…
— Как же ты теперь, Алешенька? — в страхе подняла на него измазанное землей лицо Парашка.
Вскочил на ноги Алеша, лицо злое, брови нахмурил, сказал упрямо:
— Уеду я. Не буду с тятей жить.
Где-то на задворках напрасно кричал и звал брата Мишка. Парашка только и помнила, как обнял ее Алеша, поцеловал в щеку да сказал, уходя:
— Ты меня жди, Параня. Не ходи замуж ни за кого. Ладно?
— Ладно, — прошептала Парашка.
От радости, что любит ее Алеша, не сразу поняла она свое горе. Села на траву, залилась счастливыми слезами. А как опомнилась, бегом кинулась к Зориным. Думала с тревогой об Алеше: «Что с ним сталося? Может, одумался да вернулся домой? Только упрямый он, на своем выстоит, не пойдет к отцу. Тогда где же он теперь?»
С упавшим сердцем вошла к Зориным в избу, села на голбец, не может слова сказать.
Не было Алеши дома.
7
У Зориных сидели, как на поминках, сват со сватьей да дядя Григорий. Тетя Соломонида собирала на стол, уливаясь слезами; Таисья, окаменев и сложив руки на коленях, сидела на лавке, а дядя Тимофей посреди пола стоял столбом, словно забыл что или потерял.
Только Василий с Мишкой ходили веселые по избе, пересмеиваясь меж собой.
Сели все за стол. Тимофей на жену глянул, крякнул.
— Вина-то, Соломонида, осталось ли после праздника?
— Есть маленько.
Когда выпили по рюмке, Василий, мигнув Мишке, огляделся, спросил:
— Где же Олешка?
Мать с отцом переглянулись молча. Не сразу отец ответил хмуро:
— Должно, вышел куда. Догонит, как пойдем.
Сват Степан, косясь на плачущую дочь, осторожно сказал зятю:
— Ладно ли, мотри, Василий, делаешь? Не промахнуться бы! Чем ехать, пожил бы у меня, пока своего угла нет…
Василий промолчал, пощипывая усы. А дядя Григорий сказал непонятно:
— Под капель избы не ставят.
Сыновья поднялись из-за стола, начали собираться. Тимофей озабоченно им наказывал:
— В дороге не разевайте рты-то. Враз могут деньги вытащить. А без денег на чужой стороне куда? Зимогорить только. Да у меня, смотрите, баловства не допускать там. Слышишь, Василий?
— Слышу.
И в пятый раз, наверное, напомнил ему, сердито взглядывая на веселое лицо Мишки:
— За Мишкой гляди. Не давай ему воли-то! Он, кобелина, только и знает, что за девками бегать да по вечеркам шататься…
Молча присели все на лавки. Тимофей поднялся, перекрестился.
— Ну, с богом!
Мишка потянул за ремень гармонию из угла и первым шагнул в сени. Василий вышел из избы последним.
На улице братья пошли рядом, впереди всех, оба ладные, крепкие.
«Экие молодцы!» — думал Тимофей, любуясь сыновьями и горько жалея, что Василий уезжает совсем. Вслух же сказал:
— Не ревите, бабы! Не на войну провожаем.
Глотая слезы, Парашка, не званная никем, лишняя тут, потихонечку плелась сзади. Она не знала, что и думать об Алеше, где искать его теперь.
Мишка лихо вскинул на плечо ремень гармонии. Всколыхнув сердце, она залилась в руках его тонко и весело. Словно сговорившись, братья разом гаркнули:
По тебе, широка улица,
Последний раз хожу.
На тебя, моя зазнобушка,
Последний раз гляжу.
Из-под ног их во все стороны шарахнулись с дороги перепуганные насмерть куры. На улицу повыбегали бабы и девки.
Оглядываясь назад и скаля белые зубы, Мишка толкнул брата в бок. Гармонь перевела дух и запела вместе с Мишкой по-новому:
Как родная меня мать
Провожала-а-а…
Василий, наливаясь от натуги кровью, поддержал брата могучим ревом:
Тут и вся моя родня
Набежала-а-а.
— Будет вам, охальники! — закричала им сквозь слезы мать. — Постыдились бы людей-то!
Сыновья, не слушая, пели:
Ах, куда ты, паренек?
Ах, куда ты?
Тимофей хмурился все больше. Песня обидно напоминала ему о ссоре с сыновьями, о сегодняшнем разговоре с Алешкой:
Лучше б ты женился, свет,
На Арине.
С молодой бы жил женой,
Не ленился.
