*Драккар — деревянный корабль древних скандинавов, длинный и узкий, с высоко поднятыми носом и кормой.

Анна потянулась было к чашке, но она пустой оказалась, а я так заслушалась, что забыла о гостеприимстве и этикете. Вскочила, чтобы на кухню сбегать, но царица остановила:

— Пустое. Недолго рассказывать осталось. — Собираясь с мыслями, оправила кружево на рукаве, серьгу яркую в ушке покрутила и, вздохнув, продолжила. — Хоть и осень пришла уже, но дни стояли тёплые, солнечные. Мне такое дивно и непривычно было. Дома-то уже и заморозки ночные в это время, и солнышко за тучами часто не видно, а тут днём на пригреве жарко. Вышли мы с нянюшкой на балкончик с рукоделием, тихо сидим. Слышим, внизу под нами бабы устроились с работой какой-то. Руки заняты, а языки что помело. Вот и болтают всё, что на ум взбредёт. Тут я и услышала грустную историю о любви царевича Василия и юной травницы Беляны. Как встретились в лесу дремучем, как благословил их Ла́до любовью неизбывной, как решили они с того дня идти рука в руку до костра погребального. Да только где избушка травницы, а где палаты царские. Не рады были такой невестке отец с матерью Васины, отказали в благословлении родительском. Разобиделся царевич и ушёл за любимой. Жили у реки на берегу крутом, хоть и небогато, но в любви и радости. Сыночка родили через год. Жили-не тужили. Может, со временем сладилось бы, полюбили бы царь с царицей внука, кабы не беда страшная. Ссора ссорой, но от дел царевича никто не освобождал — командиром чародейского отряда он служил. А тут вести дошли, что набег большой степняки готовят — вот и отправился Василий ворогов воевать. Как он там сражался, рассказчица умолчала, но о том, как получил грамотку, в которой прописано было, что Беляна его с сыном в огне вместе с домом сгорели, поведала. И о том, что взъярился царевич от такого известия горького, и бросился на врагов в одиночку, и положил всех, но и сам упал бездыханным. Тётка та умела душевно сказывать. После слов её рыдали все. И служанки, что работу внизу справляли, и мы с нянюшкой на балкончике своём. Но сказительница, видно, привыкла к такому, поэтому продолжила повествовать о том, как привезли царевича домой. Слабый — руки поднять не может, ноги не держат, но рвётся к избушке, где они с Беляной жили. Отвезли его туда в телеге, чтобы смог сам пепелище узреть, убедиться, что не обманывают его. Насилу целители чародейские выходили Василия. Долго лечили, а когда оправился немного, стал виновных искать. Не поверил, что молнией дом поразило. И нашёл ведь! Сильным он воем был, боялись его враги. Решили, что если не могут тело ранить, то душу ему порвать надо. Не скрывал царевич любви своей к Беляне и сыну, все знали, как дороги они ему. Этим и воспользовались злодеи. Подкупили девку, что помогала травнице по хозяйству, научили, что и как сделать. Вот в ночь на Ивана Купала и подожгла. Вроде как костров много, искру занесло, дом и вспыхнул. Да не учла дура, что чародеи могут и в шары свои посмотреть, и вода рядом речная, которая ничего не забывает, а чародеи водные с неё говорить могут. Всё увидели, всё тайное прознали. Кроме одного — куда сынок малолетний исчез.

Анна встала, чуть заметно потянулась, разминая спину, прошлась по салону, а потом вдруг спросила:

— Ты почему не сказала Ерофею, чей он сын?

Я встала. Хоть и нет особого пиетета у меня перед коронованными особами — не в то время и не в том мире моё сознание сформировалось, — но понимаю, что сидеть, когда царица стоя тебе вопрос задаёт, невместно.

Хороший вопрос «почему». Да только как ответить? На деда сослаться, что, мол, он запретил, так сама уже девочка взрослая, умею за свои поступки отвечать.

— Мне тоже хочется узнать, почему?

— И мне…

Василий с Ерофеем смотрели на меня вопрошающе с совершенно одинаковым выражением лиц. «Двое из ларца» — мелькнуло в сознании, а потом уже попеняла себе, что не заметила, как они вышли из комнаты визажисток.

— Не была твёрдо уверена в этом. Не хотела понапрасну от учёбы отвлекать. И до сих пор не представляю, чем это может закончиться, — мысленно ответила, глядя в глаза студиозусу.

— Даша говорит, что не была уверена в правдивости догадки, — озвучил часть моего ответа «переводчик».

Но похоже, что такого ответа было достаточно. Анна передала мне выбранный эскиз карнавальных костюмов и последовала за Василием к выходу. Я присела в глубоком реверансе, Мезислав Жданович мгновенно «проснулся», вскочил и вытянулся во фрунт, Ерофей почтительно склонил голову. Еще через минуту ушли расставленные Грегом охранники. Визит царской четы, изменивший наши судьбы, закончился.

— Чаю бы… — жалобно посмотрел на меня парень, и я, согласившись, пригласила его на кухню.

— Даш, ты не подумай чего… — наблюдая, как на столе появляются вазочки и мисочки с печеньем, сладкими сухариками, вареньем и мёдом, заявил Ерофей. — То, что Василий признал меня сыном, не отменяет нашего договора. Так ему и сказал, что жениться ни на ком другом не намерен. Правда, — жених виновато заглянул мне в глаза, — это года через два будет. Не раньше. Понимаешь, я когда учиться начал, понял, что наука чародейского воя мне не очень интересна, что ли… Не знаю, как сказать. Тесно мне в этом как-то. Переговорам не учат. Ведь не всегда обязательно драться. Прежде чем кровь людскую проливать, можно вначале попробовать договориться. Целительских знаний тоже мало. Учат переломы сращивать, раны заживлять, ожоги лечить, но я ещё хочу разобраться, как проклятия снимать. — Сказал и покосился на меня, а я на него уставилась. — Тебя же прокляли на немоту, да? — кивнула, соглашаясь. — И целоваться ты со мной из-за этого не можешь? — пожала плечами. — Скорее всего, так. Вот и надо учиться, чтобы не догадки строить, а точно знать, как убирать гадость эту. Потому-то я и принял решение закончить боевой курс не за шесть лет, а за четыре. А познав основы чародейства и умея управлять Силой, в оставшиеся два года целительство расширенно изучить и ещё что-нибудь полезное. — Ерофей потянулся рукой через стол, аккуратно положил свою большую неухоженную — с мозолями, заусенцами, сломанными ногтями — ладонь на мою. — Ты прости, что долго не навещал. Когда ты рядом, хочу схватить, прижать к себе и не отпускать долго-долго. Чтобы и дыхание твое слышать, и стук сердечка, и вкус губ твоих с пыльцой одуванчика чувствовать… Так сильно хочу, что сдерживаться больно. Но дважды видел, как корчит тебя от такого. Первый раз не понял, и во второй раз не сразу дошло. Вот и решил, что пока не найду способ проклятие снять, не буду тревожить тебя… И себя тоже. Наверное, сказать надо было, предупредить, да всё как-то… Прости, Даш? — парень слегка сжал мою руку. Я кивнула. И уже немного успокоившись, жених спросил: — А что с шапкой-то не так? Случайно услышал отголосок эмоций сильных, с подарками связанный, но не понял причины.

Пришлось вытащить из дальнего угла памяти картинку, увиденную на высоком крыльце чужого дома и «показать» Ерофею.

— Ого! — парень сначала смущённо улыбнулся, а потом поняв, что из-за шапки и кушака я подумала, что это он был, опешил. — Даша, это не я был! Светлых богов свидетелями беру, не я!

Теперь уже я гладила его руку. «Верю. Поняла, что ошиблась. Тот и телом немного плотнее и ростом чуток пониже. Ошиблась и плохо о тебе подумала. Прости».

Так и сидели, протянув руки друг к другу через стол, глядя в глаза и забыв о чае, который остывал в наших чашках, пока у под дверью не услышали нарочито громкий стук костыля и покашливание отставного сотника.

— Даша, девкам твоим обедать давно пора. С голоду, понятно дело, не помрут, но от работы пустое брюхо сильно отвлекает.

— И впрямь засиделись, — с сожалением согласился Ерофей. Встал, взял с лавки подброшенную невесть кем замызганную шапку, поморщился. Пообещал сердито: — Я вора этого непременно сыщу и холку знатно намылю. Чтобы другой раз неповадно было.

Вышли из-за стола гуськом, к двери потянулись. Он впереди, я за ним. Но у порога остановился и резко оберулся: