Ее благородство было не только героическим, оно было еще и весьма несвоевременным, потому что ей вскоре представили огромный счет за проживание в отеле. И, хотя она очень хотела поехать на Ривьеру с Витей, она не могла сделать этого, не расплатившись с долгами. По счастью, Лотти Йорска, актриса, прослышала о трудностях своей подруги и пришла ей на выручку, как делала много раз до этого26. Таким образом, Айседора и Витя смогли поехать на Ривьеру с чистой совестью. Но в Ницце у Айседоры снова кончились деньги. Отель «Негреско», всегда относящийся крайне терпеливо к своей известной гостье, вдруг потребовал оплату27, и Айседора избежала скандала, лишь объяснив, что собирается на следующий день в Париж, чтобы получить деньги (!) от продажи дома. Указав на свой автомобиль, стоявший в гараже отеля, Айседора убедила администрацию, что хозяйку этой машины было бы глупо беспокоить по поводу столь ничтожной суммы. Это было сочтено убедительным доводом, но только после того, как чемоданы танцовщицы и автомобиль (принадлежащий Рут) были взяты отелем в качестве залога.
Вернувшись в Париж по необходимости, Айседора узнала, что группа ее друзей и поклонников организовалась в комитет, ставивший своей целью выкупить дом в Нюйи. Его членами стали люди, которым Айседора была обязана за многие добрые дела: мадам Сесиль Сарторис, мадам Йор-ска, а также месье Андре Арнивельд, Альфредо Сидэ и Джордж Денис. Но, несмотря на общую заботу об их подруге, между некоторыми членами комитета тут же вспыхнули разногласия по вопросу о том, как лучше помочь танцовщице. Разногласия возникли и между самой Айседорой и комитетом28.
Первоначальный план состоял в том, чтобы снова выкупить дом и подарить его Айседоре в качестве жилья для нее и учениц. А после смерти Дункан дом должен был перейти к французскому правительству, с тем чтобы там была устроена мемориальная школа Дункан. Но деньги, собранные комитетом, предназначались исключительно для выкупа дома в Нюйи и на содержание школы. На что же было жить Айседоре тем временем? Она сократила свои расходы, переехав в более дешевый отель, но ее счета по-прежнему накапливались, а кредиторы уже начали угрожать. Комитет отказался выдать ей деньги, предназначенные для школы, объясняя, что у нее нет на это полномочий. Решение было логичным, поскольку всем было хорошо известно, что деньги буквально текут сквозь пальцы Айседоры, но оно оставляло танцовщицу в нужде и отчаянии. Еще страшнее, чем бедность, было для нее то, что ее старые друзья бросили ее. Хотя в действительности это было не так. Многие из них, включая ее бывших любовников Зингера и Крэга29, а также Дивуар, Жозе Клара и Джордж Денис30 наблюдали за ней издалека и помогали чем могли, обычно тайно, в ее материальных нуждах. Однажды, вспоминает Мэри Дести31, когда периодическая плата в счет долга Айседоры французскому правительству не была внесена и дом должны были конфисковать из-за нехватки 12 тысяч франков (это несмотря на предыдущие платы комитета), Джордж Денис, ее близкий друг со времен войны, внес необходимую сумму из своих скромных сбережений. «Услышав об этом, Айседора разрыдалась, как ребенок» — не столько от получения отсрочки с долгом, сколько от того, что Денис все еще заботился о ней. По-прежнему все деньги, которые друзья могли собрать для нее, тут же исчезали из-за постоянных трат. Отель закрыл ей кредит в ресторане, и она питалась в других за двойную цену. Мэри Дести проницательно замечает: «Мне кажется, что создание этих ежедневных трудностей и составляло смысл ее жизни: они отвлекали ее мысли от огромной печали, которая поедала ее днем и ночью»32. Этой печалью, безусловно, была тоска по потерянным детям. Возможно, чем меньше баловала ее жизнь, тем ужасней было ее воспоминание. Ее первые ученицы разбрелись по свету, и у нее не было уверенности в том, что московская школа или какая-нибудь другая работа поможет ей выжить. Она пришла в ярость, узнав, что Ирма, Шнейдер и ее русская школа ездили на гастроли в Китай, не посоветовавшись с ней. Узнав об этих гастролях из письма Ирмы, написанного в конце 1926 года, Айседора тут же послала протест советским властям, выражая недовольство тем, что это первое, что она узнала о школе на протяжении шести месяцев.
«Когда дело доходит до того, что частная организация пользуется результатом моего труда, даже не спрашивая моего совета, я должна протестовать. Это эксплуатация моего искусства, чего я никак не ожидала, считая первейшей целью моего приезда в Россию именно избавление от подобной эксплуатации Искусства, за которую Советская Россия осуждала Европу в 1921 году.
Товарищ Луначарский писал о моей школе: «Айседора Дункан хочет дать естественное и прекрасное воспитание каждому ребенку. Буржуазное общество, однако, не смогло понять этого и заставило ее учениц выйти на сцену, чтобы они зарабатывали деньги. Мы знаем, как действовать по-другому».
Я спрашиваю: когда?»33
(По словам Ирмы, она узнала об этом официальном протесте значительно позже.)34
Пребывая в неизвестности относительно будущего своей школы, испытывая финансовые трудности, Айседора не имела и продолжительного, настоящего романа. Хотя Витя и был по-своему привязан к ней, ей было уже за пятьдесят, а ему только двадцать пять33. Она не испытывала иллюзий относительно длительности их отношений.
Однажды в Ницце неуверенность Айседоры в отношении Вити к ней повлекла серьезные последствия. Как рассказывает Серов, Айседора пригласила на ужин нескольких гостей: графиню Линду де Моники и ее друга, капитана Паттерсона, отставного английского офицера, молодую пару, о которой ничего не известно, кроме имен: Мэри и Джон, молодую американку Элис Спайсер и возлюбленного Элис — Ивана. Элис давно знала Витю, и, возможно, именно это вызвало у Айседоры приступ ревности. Так или иначе, Айседора заявила Элис, что та пьет слишком мало, и все время наполняла ее бокал. Вскоре Серов заметил, что если Элис выпьет еще немного, то ей станет плохо. Он отвел молодую женщину в свою спальню, где уложил ее на кровать. Потом он вернулся к гостям и обнаружил, что Айседора, которая, по-видимому, тоже захмелела, выпивая вместе с мисс Спайсер, бросила стол в полнейшем беспорядке и ушла к морю, чтобы покончить с собой. Ее спас капитан Паттерсон, который привел танцовщицу домой, где Серов настоял, чтобы она переоделась в сухое и легла спать.
К несчастью, на следующий день сообщение о неудачной попытке самоубийства появилось в газетах, в результате чего парижский комитет прекратил работу по организации школы для Айседоры, а также отказался посылать ей деньги. Без денег Айседора, естественно, не смогла заплатить за пансион и вскоре была выселена. Она снова приехала в отель «Негреско» и попросила Серова вернуться в Париж, чтобы встретиться с комитетом и упросить его сменить гнев на милость. После десятидневного пребывания Серова в Париже Айседора телеграфировала, что едет к нему. На этот раз она поселилась в студийном отеле на рю Деламбр на Монпарнасе.
В это время Ирма приехала в Германию по делам, связанным со смертью ее матери, и она воспользовалась возможностью заехать в Париж, чтобы повидать Айседору. Встреча их была очень радостной, хотя Айседора и упрекнула Ирму за то, что она вывезла школу в Китай, не спросив ее мнения. Ирма ответила, что она не может спрашивать разрешения у Айседоры «всякий раз, когда я хочу танцевать со своими ученицами (потому что они и мои, вы должны это знать)… Я говорила ей, что заработала право на равное партнерство и не потерплю больше этой чепухи об эксплуатации. Она восприняла все очень по-дружески и во всем со мной согласилась»36. Что бы на самом деле ни думала Айседора37, но этот разговор, очевидно, расставил все акценты. Ирма виделась с Айседорой еще несколько раз перед возвращением в Россию, и расстались они в дружеских отношениях.
Тем временем Сесиль Сарторис, член комитета, занималась необходимыми приготовлениями для выступления Айседоры в театре «Могадор», и танцовщица сидела на диете, усиленно репетируя перед появлением на публике впервые за несколько лет. Выступление состоялось 8 июля 1927 года. Она как бы предчувствовала, что это ее прощальное выступление, и выбрала для него только серьезные работы: «Искупление» Цезаря Франка, печальную и нежную «Аве Мария» Шуберта, вторую трагическую часть «Неоконченной симфонии», увертюру к «Тангейзеру» и «Жизнь и смерть Изольды», которые исполнялись перед сначала притихшей, а потом плачущей и аплодирующей публикой.
