В Монтевидео Айседора получила известие и о том, что ее учениц разогнали. Поскольку не было средств для оплаты пансиона, младших учениц отправили по домам. Это было обидно вдвойне, так как Айседора отправлялась в турне по Южной Америке именно с целью поддержать школу.

Когда Айседора и Дюмесниль приехали в Рио-де-Жанейро после шумного успеха в Монтевидео, их средства были столь ограничены, что Айседоре пришлось заменить объявленную «Ифигению» на шопеновскую программу, поскольку «Ифигения» требовала наличия оркестра. (У Дюмесниля было так мало денег, что он не мог позволить себе ездить в театр и ходил туда пешком. Айседора же, по своему обыкновению, наняла автомобиль в кредит и остановилась в одном из фешенебельных отелей.) Настрой ее программы был прежде всего воинственным, героическим и трагичным. Она состояла из нескольких интерлюдий, имевших свои названия. Например, «Экстаз» или «Бельгия во время войны». Это было сделано для того, чтобы обозначить темы ее танцев¹³. Первая часть программы завершалась полонезами в до минор и ля мажор («Польша в оковах» и «Воскрешение Польши»). Эти танцы были встречены весьма слабыми аплодисментами. Однако у Айседоры не было времени грустить по этому поводу; ей нужно было переменить костюм и сосредоточиться для второй, более жизнерадостной части программы, которая завершалась «Блестящим вальсом».

Сокрушительная овация, последовавшая за финальным номером, объяснила предыдущее молчание зала: зрители были слишком глубоко тронуты, чтобы аплодировать. Теперь же люди плакали и целовались, а танцовщицу окружила восторженная толпа ее почитателей. Айседора смогла выбраться из театра, лишь бросив охапку роз ожидавшим ее поклонникам, которые буквально разорвали цветы на кусочки, чтобы взять на память. На следующий день сообщения о ее выступлении вытеснили с первых полос газет даже военные новости, и утренняя газета «О Пэз» посвятила три колонки своей передовицы «божественной Айседоре»¹⁴.

Перед концертом Дюмесниль принял меры предосторожности. Он поместил своего друга в театральной кассе, и, хотя в этот раз зал был заполнен всего лишь на одну треть, Айседора получила на руки 600 долларов. На следующий день были проданы билеты на все остальные концерты, и Айседора смогла оплатить свои счета в отеле «Плаза» в Буэнос-Айресе.

Пресса дала ужин в ее честь, и главный редактор «О Пэз» Джон до Рио, уделил танцовщице много внимания.

Во время ее второго концерта в Рио, после Сонаты си бемоль мажор Шопена, молодой человек, сидевший на галерке, внезапно вскочил и произнес импровизированную речь: «Айседора, вы пришли к нам как посланник Бога… Вы никогда не сможете до конца осознать, что значит ваше искусство для молодого поколения. Оно — величайшее открытие правды…»

Айседора расплакалась и ответила: «Я знаю, вы понимаете меня… и я люблю вас всех. Спасибо, спасибо!»

Воодушевленная таким приемом, она танцевала даже лучше, чем обычно. Дюмесниль отмечал: «В этот раз, более чем всегда, я понял, как была зависима Айседора от симпатий публики… Если реакция зрителей была негативной, она теряла свою непосредственность и занимала враждебную позицию. Но когда реакция была однозначно позитивной, как это случилось в Рио, она становилась просто неотразима, и все преклонялись перед ее очарованием»¹⁵.

В тот вечер она была настолько воодушевлена отзывчивостью публики, что после окончания концерта ей все еще хотелось танцевать, так что она отправилась на пляж Копакабана, сменила платье на короткую тунику и танцевала у кромки прибоя для дюжины своих друзей.

Впоследствии, когда слух об этом импровизированном выступлении распространился, было сказано, что она танцевала на берегу моря обнаженной. Но к этому времени, однако, она была уже столь популярна и любима, что «те, кто поверил в эту сплетню, посчитали ее поступок очень оригинальным, артистичным и истинно парижским»¹⁶.

На ее третьем выступлении в Рио («Ифигения») руководитель оркестра, который ранее настаивал на том, чтобы музыкантам платили вперед, теперь отказался получать деньги до окончания концерта. К этому времени Айседора уже заработала достаточно денег, чтобы оплатить все долги в Буэнос-Айресе, и она надеялась, что ей удастся получить обратно шубу и изумрудный кулон.

Здесь, в Рио, Дюмесниль был потрясен, увидев, как репетирует Айседора. Она должна была танцевать «Патетическую сонату» Бетховена, которую до этого никогда не исполняла вместе с ним. Она пришла на репетицию в своей уличной одежде и попросила Дюмесниля сыграть сонату для нее. Она прослушала ее трижды, «полностью сконцентрировавшись», и после третьего раза сказала: «Благодарю вас. Теперь я поняла». На концерте Дюмесниль играл в состоянии полнейшего изумления. Ее выступление без единой танцевальной репетиции потрясло его. Оно было лучшим из того, что он видел¹⁷.

Такие случаи, вкупе с утверждениями Айседоры, что «Марсельеза» была чистой импровизацией»¹⁸, породили миф, будто бы ее танцы появлялись под влиянием момента. Но, несмотря на кажущуюся спонтанность, танцы Айседоры были тщательно выстроены и их основные очертания четко определены, хотя, как каждый хореограф, она могла их шлифовать или переделывать. Она сама так писала о своей работе: «Некоторые определяют все восклицанием: «Посмотри, это естественный танец!» Но вместе с его свободой, его естественными движениями, в нем всегда есть выстроенность. «Естественный» танец означает лишь то, что танцовщик не идет против природы, но и не отдает ничего на волю случая»¹⁹. Единственным случаем чистой импровизации на публике, ставшей потом частью ее репертуара, был «Похоронный марш» в Киеве, который она в деталях увидела предыдущей ночью²⁰.

Публика в Сан-Паулу была менее восторженной, чем в Рио, но теперь это уже не имело значения: турне по Южной Америке заканчивалось. Айседора хотела, чтобы Дюмесниль вернулся с ней в Нью-Йорк, а потом совершил турне по Соединенным Штатам. Но он не горел желанием сопровождать танцовщицу: ему ничего не платили уже четыре месяца, и, кроме того, он получил несколько заманчивых предложений в Южной

Америке. Не желая говорить об этом Айседоре, он отправился к их менеджеру, сеньору Жилетти, который посчитал долю пианиста в доходах и заплатил ему отдельно, раньше, чем Айседоре. Придя в ярость от предательского, по ее мнению, поступка Дюмесниля, а именно от его прямого обращения к Жилетти, она порвала с обоими и была вынуждена отправиться в Соединенные Штаты в гордом одиночестве²¹.

У нее сохранилась память о необыкновенном триумфе, который сопровождал ее отъезд, и приятное осознание того, что ее успех в Монтевидео и Рио полностью окупил прошлые потери. Но ее основная цель — получение денег для школы — так и не была достигнута. Если она не находила денег немедленно, то старших девочек должна была постигнуть судьба младших: они бы немедленно отправились по домам, а школа, которая снискала столько комплиментов и испытала столько превратностей судьбы, должна была бы закрыться.

Изображение Айседоры, сделанное неизвестным художником, возможно, Гордоном Крэгом (коллекция мадам Марио Менье — Кристины Далье)

Айседора прибыла инкогнито в Нью-Йорк 24 сентября 1916 года¹, из порта позвонила своему другу Арнольду Генту и была счастлива услышать, что к телефону подошел Зингер. Он давно не видел ее и, узнав, что она в порту одна, тут же предложил встретить ее. Айседора была вне себя от счастья. «Когда я снова увидела его высокую, представительную фигуру, у меня появилось удивительное чувство уверенности в себе и безопасности, и я была счастлива вновь встретиться с ним, а он со мной… Я всегда была верна своим возлюбленным и, честно говоря, никогда бы не рассталась с ними, если бы и они были верны мне. Ведь если я любила однажды, то, значит, я любила навсегда»².