Получив такой ответ, Митчел и сопровождающие его лица ретировались. После этого фиаско Уолтер Липман писал Мэйбл Люан:

«Дорогая Мэйбл,

я ужасно возмущен. Если это влияние Греции, Радости, Эгейских островов и Музыки, то я не хочу иметь ничего общего с этим. Это ужасный провал, и, безусловно, ей можно доверять школу в последнюю очередь. Я хочу, чтобы вы исключили меня из комитета! Скажите остальным, что я очень занят…

Мне следовало бы лучше узнать, а не верить в безупречность, которой не существует, что Айседора не является путеводной звездой…»⁹

Если Айседора, не отдавая себе отчета, и использовала тему миссис Снифен, чтобы избавиться от мэра, то ее симпатия к этой несчастной женщине была абсолютно искренней. Бесспорно, сама по себе потеря детей была достаточным наказанием, даже без выяснения, кто виновен в этой потере. Кто лучше Айседоры мог знать, как общество относится к незамужним матерям. Возможно, именно это давление общества толкнуло Иду Снифен на такой ужасный поступок. Айседора уже написала два письма по этому делу в «Нью-Йорк ивнинг сан».

«Ида Снифен не может считаться «грешной» по существующим нынче законам, не принимающим во внимание условности и предрассудки. Они не исходят из понимания красоты сил природы. Ида Снифен — жертва этого непонимания. Почему законы Штатов не основываются на понимании Природы?»

И далее она уточняет:

«Многие неправильно поняли мое предыдущее письмо. Очень трудно выразить внутреннюю философию жизни в коротком письме, но мне казалось, что я сказала весьма простые, жизненные вещи. Многие обвиняют меня в том, что я выступаю против таинства брака. Конечно, пусть люди живут вместе, если любят друг друга. Я только хочу сказать, что люди не могут быть связаны никакими соглашениями, если они не любят друг друга. Я вовсе не против «освященной семейной жизни», а только предлагаю средство от семейных раздоров… Почему законы должны, подобно однажды запущенной гигантской машине, перемалывать одно и то же? Почему бы не сделать законы более гибкими?»¹⁰

Остается только гадать, не возникла ли у Айседоры потребность в отрицании условностей и тех, кого она считала носителями этих условностей, после того как ей не суждено было выйти замуж за Крэга. Ведь до их встречи она не была против брака: она была помолвлена с Мироски, а потом намеревалась выйти замуж за Бережи. Она, бесспорно, в эмоциональном смысле слова была замужем за Крэгом: когда они были любовниками, у нее не возникало других связей, она хотела воспитывать его детей и собиралась провести с ним всю оставшуюся жизнь. Пока она была уверена в его любви, она не обращала внимания ни на неодобрение своей матери, ни на осуждение со стороны покровителей своей школы. Кэтлин Брюс рассказывает, что в присутствии Крэга Айседора была счастливой и спокойной. Она могла обходиться и без брака, пока у нее была его любовь. Поэтому их разрыв был для нее таким шоком, хотя и не сопровождался формальным разводом. Но он оставлял ее с незаконнорожденной дочерью и с необходимостью каким-то образом оправдывать ее положение.

Последнее не было ей в новинку. Как художник-новатор, она привыкла защищаться. Ее танец подвергался гонениям и с моральной, и с эстетической точки зрения. Все ее достижения появились на фоне безразличия, противодействия, насмешек, и теперь она воспринимала это как необходимое условие для достижения совершенства. Более того, для нее это было определенным стимулом. Однако общество требует за нонконформизм больших психологических издержек. В своих попытках противостоять растущей критике нонконформисты все время находятся в состоянии самозащиты, тратя свою энергию на то, что никак не связано с их работой.

Обстоятельства детства так или иначе предопределили взгляд Айседоры на общество со стороны. Скандал с разорением отцовского банка и скорый развод родителей поставили Айседору на определенное место в этом строго регламентированном мире. Может быть, как человек театра, она могла бы просто игнорировать критику и условности общества. Но ее правильная, строгая мать принадлежала к определенному, среднему классу общества, и, любя ее, Айседора была вынуждена объяснять и продумывать свои действия. Если она родила ребенка вне брака, то должна была четко объяснить, что поступила так из принципа. Актриса, которую Кэтлин Брюс описывала как «мягкосердечную и добродушно-веселую»¹¹, чувствовала растущую необходимость бороться против привычек, стандартов, условностей как ведущих институтов общества. Она боролась против властей — судебных исполнителей, официальных представителей, респектабельных и богатых, против всех, от кого в конечном счете зависел ее собственный успех. В конце концов, она станет бороться против правительств.

Рисунок Кристины Далье, без даты (коллекция Кристины Далье)

3 декабря 1914 года шесть старших учениц Айседоры, которые стали известны как «Айседорэйблз» («умеющие, как Айседора»), Анна, Ирма, Лиза, Тереза, Эрика и Гретель (также известная как Марго), выступили с программой танцев в Карнеги-холл. Это был дебют девочек в Америке¹. На следующий день в «Нью-Йорк тайме» появилось краткое сообщение об этом. Под заголовком «Симфония помогает танцовщицам: ученицы Айседоры Дункан выступают с Нью-Йоркским оркестром» критик писал:

«Шесть последовательниц искусства танца, созданного Айседорой Дункан, были представлены вчера в Карнеги-холл в сопровождении Нью-Йоркского симфонического оркестра под управлением Виктора Коласа…

Молодые танцовщицы хорошо обучены… хотя, возможно, им и не удалось сделать свой танец столь выразительным и пластичным, каким он был у их учительницы. Оркестр исполнял аллегро модерато из «Неоконченной симфонии» Шуберта, «Аве Мария» Шуберта и увертюру Бетховена. Танцевальная программа включала в себя «Героический марш» Шуберта, немецкие танцы и «Военный марш», а также вальсы Фло-рента Шмитта «Немецкие балеты».

В выступлении приняла участие и мадам Намара-Тойс, сопрано, со своим аккомпаниатором Эдвардом Фальком».

«Нью-Йорк геральд» позднее написала², что часть вырученных средств от этого концерта Айседора послала французским детям, чьи родители-артисты ушли на войну.

Собственная программа Айседоры, появившаяся в начале 1915 года, была очень серьезной по теме и литургической по манере исполнения. Было похоже, что она хотела обставить свое возвращение на сцену как декларацию верности и преданности своему искусству, так как ее танцы перемежались чтением псалмов. Выбор Айседоры³ отвечал ее душевному состоянию в то время — после «Неоконченной симфонии» Августин читал «Слезно молю тебя, о Господи, услышь меня», и после «Похоронного марша» — «Благословенны скорбящие, они найдут успокоение. Те, кто посеет слезы, пожнут радость», и после «Аве Мария» — «Хвала тебе, Господи, и твоим ангелам… пусть все, кто дышит, восхвалит Господа». Все выглядело так, будто из глубины своего горя Айседора, собрав все силы, хотела послать весточку радости, весточку, о которой в настоящий момент она не способна была говорить без посторонней помощи⁴.

Но, хотя у нее были личные причины для такой темы для танцев, они показались слишком мрачными критикам. Газета «Бостон транскрипт», пославшая своего корреспондента в Нью-Йорк, писала 4 февраля 1915 года:

«Ее выступления выглядят очень болезненными, пронизанными некой незрелой и поспешной мыслью… Это выглядит унылой любительской смесью музыки и декламации отрывков из Библии и других источников, также мало подходящих для подобной цели…»⁵

Обозреватель из чикагской газеты⁶, однако, упрекнул нью-йоркцев за холодность к Айседоре: «Ее… танцы великолепны… Мисс Дункан… настоящая актриса… Мне бы не хотелось говорить, что она мечет бисер перед свиньями…» (Возможно, чикагцы больше понимали в ее искусстве.) Из этих двух отрывков следует, во-первых, то, что успех не сопутствовал первому выступлению Айседоры, а во-вторых, что ее выступления, вне зависимости от успеха, были теперь значительным событием, на которое откликались газеты даже из других штатов.