Перебирая в памяти подробности того ужасного дня, она написала своему другу Жоржу Мореверу:

«Я здесь одна, со мной только брат и Элизабет. Мы живем на очень уединенной вилле, окруженной оливковыми деревьями, возле моря. Я знаю, что умерла вместе с детьми. Я не узнаю того, что осталось. Я всегда знала, что мои дети были лучшей частью моей жизни, всей радостью, силой, вдохновением моего искусства. А теперь я чувствую, что моя жизнь и мое искусство умерли вместе с ними.

Если я и буду существовать дальше, то это будет другой человек, возможно добрее. Но я никогда больше не стану танцевать.

Каждое утро, очень рано, Дидра и Патрик приходили ко мне в комнату, напевая и танцуя… Только в то последнее утро я услышала, что Патрик плачет. Я пошла в их комнату. Малыш был очень грустным и не хотел завтракать. Я взяла его на руки и успокоила. Потом он согласился поесть. Он только научился говорить и сказал: «Хлеб и масло, мама, хлеб и масло». А потом мы смеялись и играли вместе. А потом я предложила прокатиться на автомобиле… Мы поехали в Версаль, затем в Париж. А после завтрака я посадила их в машину и отправила назад вместе с гувернанткой. Я поцеловала их, а они помахали мне своими маленькими ручками… А потом я в шутку поцеловала Дидру в губки через стекло. Стекло было холодным, и у меня вдруг появилось мрачное предчувствие, но автомобиль уже уехал… А через несколько минут они все уже были мертвы… Я увидела Смерть в первый раз… Когда их отдали мне и я целовала их, мне вспомнилось, каким холодным было стекло. Это был словно поцелуй Смерти…

А теперь я изо всех сил борюсь сама с собой, но все еще вижу их сидящими в автомобиле… Я должна жить ради тех, кто любит меня, но это слишком ужасная пытка. Что же мне делать?..»²²

В Париже необходимость успокоить тех, кто был рядом с ней, придавала ей силы преодолеть собственные страдания. Но вдалеке от людей то, как она держалась, не имело значения. И она не имела ни для кого значения. Она пришла к страшному выводу, что, как бы стойко она ни переносила свое горе, это никак не касается ее детей. Никакие ее действия не трогали их больше. И для ее страданий не было определено никакого предела. Она не могла сказать себе, что если ей удастся преодолеть боль хоть на миг, то она наконец прекратится вовсе. Эта боль придет к концу только вместе с окончанием ее жизни. Айседоре было тридцать шесть лет, и у нее не осталось ничего, ради чего ей стоило бы жить. Даже для ее натуры, привыкшей преодолевать любые опасности, бороться с любыми трудностями, последняя потеря была слишком огромной. Если бы у нее был муж, который разделил бы с ней это горе, то она бы собрала последние силы, чтобы утешить его. Но хотя Зингер и Крэг очень сочувствовали ей, у них были другие занятия, на которые они могли отвлечься: Зингер был женатым человеком, Крэг, который воссоединился с Еленой в 1908 году, имел от нее маленьких мальчика и девочку, а также еще пятерых детей. Айседора родила своих детей в одиночестве, теперь она должна была одна пережить их смерть.

Она написала Луи Сью с виллы Сан-Стефано на Корфу 14 мая:

«Дорогой друг,

мы живем на вилле, которая выходит на море, совершенно изолированно от всего мира. Здесь можно пройти мили среди оливковых деревьев и никого не встретить.

Я прочитала последнее произведение Метерлинка о смерти. Я все время пытаюсь изнурять себя длительными прогулками, но приходит ночь, и я уже не могу больше читать и думать, и тогда начинается настоящая пытка. Странно то, что мое тело еще живо, хотя я пью только молоко. Оно полностью подчиняется мне, и я только становлюсь сильнее. Если бы я заболела, это принесло бы мне облегчение.

Я хотела бы поехать в Эпирус, помочь несчастным, но Парис, который поначалу загорелся этой идеей, теперь не позволяет мне сделать это. Он сейчас в Лондоне.

Мой младший брат Раймонд с Пенелопой отправился в Эпирус пешком, без ничего. Они направились к Янине, какая смелость! Они сказали мне, что вернутся через неделю и расскажут об истинном положении в стране и с людьми, а потом, если это будет возможно, мы начнем собирать пожертвования, чтобы помочь людям. Что вы думаете об этом? Говорят, там тысячи семей умирают от голода. Я думала, что могла бы отправиться туда и сделать что-нибудь для детей. Если приедет Парис, это будет проще, но даже в одиночестве я могу что-то сделать. Говорят, что это новая страна, удивительная, я даже мечтала об открытии там большой школы, артистической колонии…

Я с нетерпением жду возвращения Раймонда. Я напишу вам. Мне бы так хотелось, вместо того чтобы писать эти глупые слова на моем плохом французском, описать вам вид из моего окна — необозримое морское пространство, а на том берегу я вижу горы, парящие между небом и землей, как видение земли обетованной… Иногда, глядя на них, я думаю, что, может быть, умерла вместе с моими детьми и уже в Раю, и я чувствую, что они возле меня, а потом снова наступают жестокие страдания: мои глаза никогда не увидят их, мои руки не коснутся их. Я опять вижу моих малышей, машущих мне руками, автомобиль, уезжающий вдаль, и мне хочется кричать. Все мое существо страдает, и душа не стоит в стороне, глядя на это с удивлением.

Напишите мне, мне будет приятно, я часто думаю о вас. Все, что я знаю о вас, хорошее и приятное.

Благословляю вас и вашу работу.

Айседора»²³.

В Англии у Зингера, который все еще не мог оправиться от шока, вызванного гибелью детей, было предчувствие, что Айседора умирает. Он бросился из Лондона на Корфу, чтобы быть рядом с ней, и это вызвало у нее прилив нежных чувств. «У меня появилась надежда, — писала она позже, — что этот спонтанный жест любви сможет заглушить прошлые страдания и в моей груди что-то шевельнется и что мои дети вернутся ко мне, чтобы успокоить меня на земле»²⁴. По словам Луи Сью²⁵, Айседора попросила Париса подарить ей ребенка, но эта просьба привела Зингера в ярость. Он посчитал ее слишком фривольной и неуместной, а может быть, он решил, что расценить это таким образом будет менее болезненно. Как поняла Айседора, ее «постоянная острая тоска и скорбь были слишком обременительны для него», и однажды он вдруг уехал.

Тогда Айседоре стало ясно, что если она выжила, то должна начать работать («Айседора, нужно многое сделать»), и, собрав волю в кулак, она поехала в поселение для беженцев, где был Раймонд.

В Санта-Каранта, в провинции Эпирус, ее глазам предстала картина бесконечных несчастий. Семьи, чье жилье и имущество сгорели, жили в соломенных хижинах и готовили скудную еду на улице. Но Раймонд начинал вносить некоторый порядок в этот неустроенный быт. У него была отвага и напористость, как у сестры, а в дополнение к этому и дар организатора. Ему удалось, не имея никакого опыта и знаний, подготовить такой грандиозный проект, что ни одно правительство не рисковало брать его выполнение на себя. Он решил, что лучшей помощью пострадавшим будет не просто снабжение их продовольствием, а поставки необходимых инструментов и материалов, чтобы беженцы могли самостоятельно изготовлять все необходимое для себя. Репортеру, который приехал в поселение 8 июля, Айседора дала объяснения:

«Раймонд купил необработанную шерсть в мешках на Корфу и привез ее в Санта-Каранта, где раздал ее сотням женщин, которые сами пришли к нему, узнав в чем дело. Ручные веретена были розданы даже детям, и вскоре все в округе занялись изготовлением грубой нити.

Потом мой брат заплатил этим женщинам законную зарплату, а шерсть в мотках тут же послал в Лондон и продал, получив неплохой доход, и снова отправился за необработанной шерстью. Раз в день этих голодающих женщин кормили очень хорошим обедом. С ними приходило такое количество детей, что вскоре стало очевидным, что ситуация требует организации школы. Послали за плотниками и мастером по изготовлению палаток. Плотники сделали скамьи и парты, а мастер научил женщин строить палатки…