Ларинии моей нет. Но у меня надежда в душе, что с ней все хорошо. Не может с ней ничего случится, просто потому, что не может никогда.

А потом принесли его со стрелой в груди. И положили рядом, сказав, что это его просьба. Какого-то неестественно маленького на вид, осунувшегося и смертельно бледного. Борюкс восемнадцатый, а это был именно он, застонал открыл глаза, и улыбнулся мне кровавой пеной на губах;

— Успел. — Прохрипел он могильным голосом. — Ты не представляешь, как я этому рад. Молчи. — Он остановил мою попытку его перебить, и накрыл мою руку холодной ладонью. — Я могу не успеть сказать все, что хочу. Береги мою внучку Кардир. Я отдаю ее судьбу в твои руки, и счастлив что у меня будет такой родственник. Но это мое личное. А теперь самое главное. Покорил ты мое сердце. Отвагой своей, мудростью и силой покорил, и не только мое. Все люди поселка боготворят тебя. Я не смогу сейчас подняться, можно конечно попросить воинов поднять, но тогда я умру раньше, чем сделаю то что задумал.

— Я стою перед тобой на коленях Фаст Кардир… Прими мою жизнь. — Прохрипел умирающий кровавыми пузырями.

— Так нельзя, Борюкс, так неправильно. — Я с трудом выдавливал ком из горла, ты просто ранен и устал, мы сейчас отнесем тебя в поселок, вылечим, и ты еще посмеёшься над своей сиюминутной слабостью.

— Прими, пока я еще жив. В его голосе послышалось раздражение. — Фаст может отдать свою жизнь достойному, это уже случалось в прошлом. Ты станешь Гростом — властителем Фаста. Для меня это важно. Быстрее. Прошу тебя. Силы уходят.

— Хорошо. Я принимаю. — Ком снова заткнул мне горло.

Он улыбнулся, сжал мою руку и затих. Великий человек, Фаст, дед моей невесты ушел к кострам предков. Я знаю, его там встретят с гордостью. Там умеют чтить героев. Он этого достоин.

Слеза покатилась по моей окровавленной щеке, капнула на ладонь все еще сжимающую покрытый зазубринами топор, прокатилась по пальцам, скользнула на сталь оружия, где, сверкнув солнечной искрой, застыла блестящей каплей. Я поднял мокрые глаза. Среди трупов и грязи, стояли на коленях люди и озброссо, и шептали беззвучными хриплыми голосами:

— Прими наши жизни.

Я собрал все оставшиеся у меня силы, поднялся на ноги, а потом рухнул перед ними на колени.

— Я принимаю, но взамен, примите и вы мою.

Сотни голов опустились в поклоне, и я упал перед ними, ткнувшись лбом, прямо в кровавую жижу. Отныне не они принадлежат мне, отныне вся моя жизнь принадлежит им, И я сделаю все от меня зависящее, что бы такого как сегодня никогда больше не повторилось. Я Грост Фаст Кадир клянусь в этом.

Ларинию я нашел на опушке леса. Девушка сидела и гладила голову своего мертвого хатира и что-то беззвучно шептала. Я сел рядом, не смея ее побеспокоить.

— Он мне спас жизнь… Представляешь… Он сам, без команды встал на дыбы… Представляешь, сам…. Эта стрела должна была достаться мне… А он сам…

Она упала мне на грудь и зарыдала. Я гладил ее волосы, и душа заполнялась теплотой, заполняя образовавшуюся там пустоту. Надо жить дальше. Помнить все то, что произошло, и жить. Ради тех, кто поверил в меня, ради тех, кто ушел навсегда к кострам предков, ради тех, кто сменит нас в этом мире. Надо жить, хотя бы ради того, чтобы тоненькая ниточка судьбы этого мира не прервалась. Я все для этого сделаю.

Потом мы собирали трупы. Много, очень много трупов. Победа, это не столько радость, сколько боль от потерь. Бляхсов и зирклю оттаскивали в лес и там бросали в огромную кучу, их удел — быть сожранными падальщиками. Своих складывали в ряд, не разбирая, кто он, озбрассо или человек. Отныне мы одно племя. А потом молились, стоя на коленях перед ними, и прося своих предков, принять павших к своим кострам.

Молился и я, шевеля губами, и грея руки у несуществующего костра. Обращался к своим предкам: Прадеду, прошедшему две войны, и всю оставшуюся жизнь носящему осколки снаряда в теле. Деду, прошедшему Афганистан командиром отделения, а чеченскую закончившему в госпитале с отрезанной по колено ногой, отцу, сколько его помню, махающему топором на стройке, и зарабатывающему крохи, только потому, что не мог и не хотел воровать. Я молился им, и чувствовал, что они гордятся своим потомком, и это было очень важно и для них, а самое главное для меня.

С людьми простились по их обычаю. Сожгли на огромном траурном костре, развеяв пепел над лесом. Фаст Борюкс и еще семьдесят два воина ушли в вечность в пламени, взлетев дымом в высь безоблачного неба. Лариния перенесла смерть деда стойко, не устроив истерик и причитаний. Она смотрела, как я зажигаю ритуальным факелом костер, как скрывается в бушующем пламени ее дед, как все это очень долго горит, и все молча, с застывшей маской скорби на лице с скупой слезой в уголке глаза. Очень сильная девушка. Достойное продолжение великого вождя.

Потом прощались с озбрассо. Я стоял по грудь в воде и отталкивал погибших в глубину озера. Всю эту процедуру доверили мне как Гросту, а я не стал отказываться, посчитав это огромной честью. Гоня, и еще шестьдесят семь членов племени отправились к предкам. Я верю, что их там встретят достойно. А мы всегда будем их помнить.

Дын был жив, правда потерял в том бою правый глаз и руку. Пришлось ее отрезать, так как дубина бляхса превратила там кости в кучу осколков, и собрать их не представлялось никакой возможности. Его достал из кучи тел Бутсей. Нашел он всё-таки его тогда. Упертый. Сам ведь едва передвигался, а нашел, вытащил и донес к остальным раненным.

С Рутыром тоже все в порядке. Этому сукиному сыну, только мочку уха порвали на две половины, и синяков наставили, и он с тех пор дразнил этими Дына, намекая тому на раздвоенный язык озбрассо. Они теперь вообще неразлучная троица: Два безбашенных охламона и над ними, раздающий успокоительные подзатыльники дедушка Бутсей. Со стороны очень трогательно смотрится.

А Строг пропал. Был и исчез. Никто не видел куда он ушел. Все поле боя перевернули, весь лес облазили, но не нашли. Как в воду канул. Но я верю, что он жив. Душой верю.

У нас с Ларинией скоро свадьба. Пройдет положенное время скорби и поженимся. Эта будет первая свадьба в этом мире. Такого здесь никогда еще небыло. Готовится все племя. Мне сшили черный костюм. Кожаный правда, но зато со шкурой сакура на плечах — смотрится замечательно. Да еще на голове теперь у меня металлический блестящий обруч, символ власти Гроста, из какого металла сделан не знаю, но блестит серебром и не ржавеет. Невесте моей платье белое приготовили к ритуалу, мне не показывают, говорят сюрприз. Гоня сволочь такая издевается, говорит, что будет с удовольствием наблюдать за моей отпавшей челюстью. Убью гада.

Готовились мы долго и основательно. Всё-таки первый такой ритуал в этом мире должен был произойти. Никогда ранее население борукса с таким заключением союза полов не сталкивалось. Понятия брака, отсутствовало в здешней правовой составляющей, как и вообще само понятие правовых отношений. Законом тут был Фаст, или в крайнем случае, за неимением подобного — вождь племени, и конечно же совесть, которая похлеще любого наказания так душу выест, что мало не покажется, в землях этой странной планеты, она еще не успела атрофироваться, в маску бездушного сожаления.

Про костюмы я вроде уже говорил? Не помню. На всякий случай опишу.

У меня: Черный пиджак, усыпанный металлическим бисером, с белым воротником стойкой, натиравшей шею строгим собачьим ошейником, и рукавами бананами, узкими в начале и конце, широкими посредине и с металлическими манжетами, сверкающими на солнце полировкой. Застегивающимся на такие же пуговицы, под самое горло, стягивая тело до состояния остановки дыхания. Хорошо, что я себя со стороны себя видеть не мог, из-за отсутствия не изобретённых еще зеркал, иначе в жизни бы не одел этого позорища.

Брюки галифе, тоже черные с белыми лампасами и металлическим вездесущим бисером, заправленные в такого же цвета, высокие сапоги, без каблуков, слава богу без украшений. Все кожаное. Не изобрели тут еще привычных в нашем мире тканей. Ноги конечно натирали, и давили, эти потомки извращенной инквизиции, отвык я за это время от обуви, но приходилось мирится, свадебный комплект, чтоб его…