Оставив до будущего года все ненужное нам в дороге имущество в поселке горняков, мы стали готовиться к переходу.

Около склада продовольствия, найденного в тайге, мы видели несколько саней-нарт и решили попробовать везти груз на них. Но из этой затеи ничего не вышло, так как низко сидящие нарты проваливались, начинали гнать перед собой сугробы снега и лошади не могли их тянуть. Оставался старый способ передвижения — на вьюках.

Пока мы сдавали имущество и возились с нартами, прошел день, и отъезд пришлось отложить до утра.

К ночи погода испортилась, подул ветер, началась метель. Застонали лиственницы, тайга грозно зашумела. Порывы ветра вздымали полы нашей единственной палатки, гасили светильники, в палатке носились снежинки, и становилось холодно и неуютно.

Всю ночь мы боролись с бураном, укрепляли палатку, переставляли нещадно дымящую печь и затыкали все щели от ветра и снега.

Это была вторая ночь, после того как ушли наши люди, и я сильно волновался: успели ли они миновать перевал до бурана, или нет? Тяжело им там без палаток. Хотя бы ничего с ними не случилось!

На душе тревожно. Кончается продовольствие, а мы не двигаемся.

Неистовая буря выла целые сутки, и только следующей ночью она внезапно стихла, но снег продолжал падать, засыпая набитую нами тропу и притихший лагерь. Утром, выйдя из палатки, мы увидели сказочную картину стоящей в зимнем одеянии тайги. Снежный покров сгладил рельеф, и перед нами простиралось ровное белое поле. Величественным казался лес, опушенный снегом. Тишина и покой царили в долине, и это безмолвие подчеркивало наше одиночество. Но сейчас нам было не до любования красотой природы. Стишком много трудностей, лишений и опасностей таила в себе эта красота для нас. Завьючив лошадей, мы тронулись в путь. Другого выхода у нас не было.

С первых же шагов пришлось пробивать дорогу для лошадей, и поэтому люди шли впереди, протаптывая в снегу тропу. Тяжелее всего приходилось переднему. Идя по нетронутому снежному полю, часто проваливаясь в ямы, цепляясь за кусты и корни, он быстро выбивался из сил, и его приходилось менять через каждые двести метров. От таявшего снега, попадавшего за воротник и в рукава, у него намокала одежда, а затем быстро замерзала и превращалась в тяжелый ледяной панцирь.

Несколько раз занимал место переднего и я. И тогда-то я понял, что благополучно вывести людей на базу здоровыми и невредимыми при создавшейся обстановке — задача, пожалуй, более трудная и ответственная, чем весь наш пройденный путь с изысканиями.

С нечеловеческими усилиями пробились мы к ночи к зимовью и усталые, мокрые и озябшие с радостью вошли в этот темный и холодный барак.

Быстро зажгли светильники, а через несколько минут запылал огонь и в печке.

На нарах обнаружили записку от Фомича. Громко читаю: «Дошли благополучно, все в порядке. На рассвете перейдем через перевал. Ребята — орлы! Не беспокойтесь, выеду встречать. Оставляем вам дрова, грейтесь и отдыхайте. С комсомольским приветом. Фомич».

Печка разгорелась, в зимовье стало тепло, народ немного ожил. Степан занялся приготовлением ужина и обеда одновременно. Василий возится с лошадьми, которых мы также поместили в зимовье. Он готовит им пойло и кормит остатками найденного фуража.

За ужином раздаю спирт; от усталости и скудного ужина многие быстро хмелеют, но былого оживления нет.

Кое-как устраиваем постели и ложимся спать. Распределив на ночь дежурство, ложусь и я. Несмотря на страшную усталость, сон бежит от меня. Как люди перенесли в пути буран? Дошли ли до базы? Как мы перейдем завтра перевал по такому глубокому снегу? Все эти мысли долго не давали уснуть.

Потрескивает в печке огонь, мерно жуют лошади какое-то подобие сена, несколько охапок которого заботливый Василий разыскал под снегом и принес им. Снаружи слышится завывание ветра, кружащиеся у щелей двери снежинки и тонкие струйки пара напоминают еще раз, что над застывшей тайгой властвует зима.

Бледный рассвет едва начал пробиваться сквозь холстину завешенного окна, когда я стал поднимать людей. Поеживаясь от холода, умываемся снегом. За незатейливым завтраком завхоз шепнул мне: «Продуктов осталось еще на одну варку, и все».

Не подавая виду, что это меня очень тревожит, я как можно спокойнее спрашиваю Василия о состоянии лошадей, о корме для них и о других вещах. Сам же напряженно думаю о том, чем кормить людей и сколько времени придется голодать.

После завтрака снова выступили в поход. Серый сумрак без надежды на просветление принял нас по выходе из зимовья. В воздухе вились редкие снежинки, временами налетали порывы ветра и гнали поземку прямо нам в лицо. Так как одеты мы были плохо, то мороз быстро пробрался под наши ветхие одежды и леденил кровь.

Порядок движения приняли тот же. Впереди шли, сменяясь, «вожаки», а за ними — остальные члены группы и лошади. По мере приближения к перевалу дорога становилась тяжелее. Барахтаясь по пояс в снегу, передний быстро уставал и через несколько десятков метров, обессилев, падал в снег. Его обходил очередной, а он, отлежавшись и пропустив всех вперед, шел сзади по пробитой в снегу тропе.

В начале подъема на перевал перед нами встала снежная стена. Огромный сугроб, высотой в несколько метров, загородил дорогу. Что делать? Идти назад? Но там нас ждет просто гибель. Впереди же тяжелый переход сквозь снег, но, видно, наши люди во главе с Фомичом успели проскочить через перевал до снегопада и сумеют организовать нам помощь. Значит, надо попытаться пробиться через этот снежный сугроб.

И мы пошли.

Рыть сквозь сугроб тоннель мы не могли, не было лопат, да и снег, сухой и сыпучий, как песок, моментально разносился ветром, как только его отделяли от сугроба. Пришлось приминать его своими телами. И когда физически самые сильные наши товарищи, такие, как дядя Ваня, Василий и Степан, пробив траншею в несколько метров, выдохлись, а остальные, давно измученные, лежали в снегу, я снял с себя всю амуницию и вошел в снег.

Трудно описать то, что пришлось пережить мне на этих последних метрах дороги на перевал. Снег стоял высокой стеной, и его приходилось раздвигать своим телом. Он набивался за воротник, в рукава И быстро таял. В снежной траншее было жарко, но стоило немного приподняться, как леденящие порывы ветра пронизывали меня всего, и я начинал замерзать. С каким-то отчаянным напряжением воли и сил я опять опускался в снег и медленно продвигался вперед. Перед глазами летали огненные шары, в ушах нарастал шум и грохот, забивало дыхание. Сердце так колотилось в груди, что, казалось, вот-вот разорвется. В таком состоянии одна острая и ясная мысль прорезала сознание: вперед, чего бы это ни стоило, но только вперед.

…Руки медленно разгребают снег, тело постепенно входит в него, проваливается и бессильно падает. Нащупываю землю, судорожно цепляюсь за малейшие неровности на ней и, напрягая последние усилия, немного продвигаюсь вперед. Зарытый в снегу несколько мгновений лежу неподвижно, потом новый бросок в белую и холодную бездну. Губы что-то шепчут, но пересохшее горло не издает ни одного звука. Я долго прислушиваюсь к непроизносимым звукам и, наконец, начинаю понимать, что давно уже шепчу одну и ту же фразу: «Если будет тяжело… Если будет тяжело…» Но почему? Где я слышал эти слова, кто их сказал? И вдруг я вспомнил. Эту фразу сказал человек, провожавший меня в тайгу.

Мучительно долго продолжалась борьба со стихией. Но вот глубина снега стала быстро уменьшаться. Сугроб кончился, впереди лежала вершина перевала, совершенно чистая от снега.

Несказанная радость охватила нас всех, когда ноги почувствовали твердую землю. На перевале свирепствовал ветер; это он сдувал с вершины весь снег, уносил его вниз и образовал тот страшный занос, через который мы едва пробились.

Спасаясь от ужасной стужи, почти бегом спускались с перевала, гремя, как панцирем, замерзшей одеждой. Мы торопились как можно скорее добраться до растущего внизу леса, там находилась наша старая стоянка, место намеченного отдыха.