— А вы здешние? — полюбопытствовал он, переходя на обыкновенный язык.

— Здешние.

— Небось, своих от чужих отличаете?

— Иногда и чужой своим становится! — философски заметил Пыж.

— Я много слышал про здешние места, — обратился барон к шедшему рядом с ним Ершу, видимо, пренебрегая Пыжом за его маленький рост и подвязанную щёку.

— Город хороший! — отозвался тот.

— Говорят, трактир «Лондон» тут есть?

— Есть и «Лондон».

Барон пристал к повстречавшимся ему двум оборванцам, разговорился и пошёл с ними, желая воспользоваться этой встречей, для того, чтобы разузнать, какие в городе существуют притоны, где, по его предположению, он мог найти Корецкого.

Он сразу узнал, что это были за птицы, и, будучи хорошо осведомлён относительно обычаев подобных людей, мог предположить, что весьма легко они и сами встречались уже с Корецким, потому что в их обществе встреча и знакомство возможны и часты более, чем в другом. В каждом городе, даже в столичном, существует для этих людей довольно ограниченное число притонов и там они сходятся, как речки в море.

— У меня тут должен быть товарищ, — пояснил барон. — Он вперёд меня пошёл, мы должны встретиться.

— Где?

— Да вот он что-то про «Лондон» говорил. Как будто, кажется, там.

— «Лондон» знаем, бываем там часто, много народа перевидали там — и своего, и пришлого. Как товарища звать?

— Стрюцкий.

— Стрюцкий по прозванию, а по фамилии Корецкий?

— А вы его знаете?

— Галактиона-то?

— Галактион Корецкий, он и есть!

— Знаем. Не только знаем, а и очень близко даже.

— Близко?

— Приткнулся у нас.

— У меня, то есть, — вставил вдруг Пыж, нарушая важное молчание, которое хранил до сих пор.

— У тебя? — переспросил барон.

— Н-да.

— Где же?

— В вертепе. Капернаум имею, он у меня там и находится.

— С чего же это?

— По благодушию моему! — усмехнулся Пыж.

— А уж будто ты благодушный?

— Ну вот, что твой хлеб!

— Чёрствый, небось?

— А ты испытай!

— А что если и впрямь испытаю?

— Ну!

— Вот и мне пристать некуда. Может, и мне в твоём вертепе место найдётся?

Барон, узнав, что Корецкий находится у одного из новых его знакомых, весьма понятно, стал налаживать разговор на то, чтоб и самому попасть туда же. Он мог таким образом, вместо того, чтобы искать Корецкого по городу, сейчас же свидеться с ним и переговорить. Судьба благоприятствовала ему, как он полагал, и он легко поверил этому, потому что до сих пор, в общем, ему везло в жизни счастье и, хотя и бывали неприятности, и очень сильные, но они всегда кончались благополучно.

Результатом разговора переодетого барона с Ершом и Пыжом было то, что барон был приглашён в «блестящее жилище», которое занимал такой джентльмен, как Пыж, то есть в его подвал.

Они провели его через огород на задний двор.

Окно подвала светилось.

— Огонь-то не потушен. Должно, тут, — заметил Ёрш, показывая на окно.

Они застали Корецкого сидящим за столом на том же месте, где они оставили его; только он опустил голову на стол и крепко спал. Пред ним стояли зажжённый фонарь и почти опорожнённые бутылки.

— Вот так пейзаж! — усмехнулся Ёрш. — Ну, вот тебе твой товарищ, — сказал он барону, — только неизвестно, годен ли он к общественной или даже частной жизни.

Барон подошёл к столу и посмотрел на бутылки.

— Ого! — удивился он. — Коньяк финшампань и бенедиктин — настоящий, заграничный!

— Что, брат, и тебе знакомы подобные сосуды? — проговорил ему Ёрш и добавил: — Ну, вот что, благоприятель новоявленный, ты тут оставайся, если хочешь, приводи, как знаешь, в чувствие своего птенца, а нам с товарищем надо на дело ещё идти, у нас время занято…

— Спите-то, небось, днём? — подмигнул барон.

— Уж там, когда б ни спали, а только недосуг нам теперь…

— Да вы что ж, идите, я останусь…

— Ну, и оставайся. В случае чего, фонарь потуши…

— Знаю. Учёного учить…

— Академик! — протянул одобрительно Ёрш, уходя вслед за Пыжом.

Барон остался один с глазу на глаз с сонным Корецким в уединённом подвале и мог с ним разговаривать так, что их никто не подслушивал. Да большего он и желать не думал.

Это было именно то, что ему казалось нужным в данную минуту.

Он, идя сюда, сомневался насчёт своей встречи с Корецким при посторонних. Тот мог назвать его по имени Стёпкой, да и не просто Стёпкой, а Тропининым! Это было бы ему во всяком случае неприятно, и даже очень…

Кроме того, барону необходимо было переговорить с Корецким наедине, без свидетелей, и он ломал себе голову, как избавиться от этих двух своих провожатых?

Впрочем, он по всем признакам видел, что это — люди дельные [8] и поэтому, вероятно, они не станут сидеть ночью дома.

Он надеялся на это, и надежда его оправдалась. Словом, всё вышло даже сверх ожидания хорошо. Они ушли.

Барон-Тропинин прислушался к их удаляющимся шагам и до него донёсся звук захлопнувшейся входной двери. Но он не удовлетворился этим. Он последовал за ушедшими, дошёл до этой входной двери, приотворил её, высунулся и в темноте ночи видел, как две тени перелезали через забор на огород.

Убедившись, что они ушли действительно, он вернулся в подвал.

Тут коньяк соблазнил его, и он с большим удовольствием выпил полстакана. Затем он подошёл к Корецкому, взял его за плечо и начал трясти.

Сначала его усилия не привели ни к чему. Голова Корецкого моталась из стороны в сторону, но он не подавал признаков жизни, даже глаз не открывал.

— Тьфу ты, пьяная мерзость какая! — рассердился барон и снова, ещё сильнее, стал трясти Корецкого.

Тот, наконец, во сне дёрнул плечом, вырвал его из рук барона и повалился на стол в прежнее положение.

— Да проснись ты, Галактион! — воззвал барон, но безуспешно.

Он увидел, что одной тряской ему не привести в чувство Корецкого, а потому оглядел помещение подвала — не найдёт ли где-нибудь воды; но её нигде не было. Местные жители, по-видимому, вовсе не употребляли её и обходились без неё.

Но барон вспомнил, что сегодня был дождь, даже ливень и, вероятно, на дворе где-нибудь стоит кадка у водосточной трубы, наполненная водою.

Он стал искать тогда ковшика или хоть какой-нибудь посудины, но в подвале не только не оказалось воды, но даже и вместилища для неё.

Барон вышел на двор, отыскал кадку, зачерпнул воды в картуз, принёс и облил Корецкого.

Этот лёгкий душ подействовал: Корецкий открыл глаза…

— Галактион! — снова окликнул его барон.

Корецкий с усилием поднял голову и глянул, но бессмысленно — не человеческими, животными глазами…

Барон поднёс фонарь к его лицу. Корецкий отстранился, а потом шевельнул зрачками и, случайно остановившись на лице барона, уставился на него…

— Чур, чур меня! — забормотал он, отмахиваясь рукою.

Ему казалось, что он ещё спит и видит во сне неприятную ему рожу.

Не скоро ещё пришёл в себя Корецкий настолько, чтобы понять и сознать, кто был пред ним.

— А где же Пыж? Тут Пыж был? — спрашивал он.

— Он ушёл, — старался втолковать ему барон.

— А где же мы теперь?

— У него, у Пыжа, в подвале…

— А ты кто?

— Да ты посмотри! Иль не узнаёшь?

— Так как же ты сюда попал?

— Как? Через дверь я пришёл сюда.

— А где же монеты?

— Какие монеты?

— Которые я считал сейчас… Много было монет… золотые…

— Это ты во сне видел, а я наяву.

— Наяву?

— Ну да! Проснись ты, наконец!

И барон, по крайней мере, в двадцатый раз принялся встряхивать его.

— Да ведь ты… ты… Стёпка! — вдруг вскрикнул Корецкий, как будто очнувшись, наконец.

— Тс… не смей называть меня так!..

— Стёпка Тропинин!..

— Не смей, говорят тебе! Я приказывал тебе звать меня Поддубный… я для тебя Поддубный и есмь…