— Здешний холод не для меня, — сказала она.

Простудилась? Или снова бич этой семьи туберкулез?

— Но даст Бог еще свидимся, — вздохнула она.

И переключилась на Никсу, который был явно обижен тем, что младший брат потеснил его на пьедестале любимого внука. Долго разговаривала с ним. Потом настала очередь Володи, Алеши, Маши и даже маленького Сережи, которого держала на руках Китти.

Потом папа́ и мама́. Невестка со свекровью, кажется обнялись вполне искренно.

Саша вспомнил, что, когда папа́ выбрал себе в невесты Гессенскую принцессу, которую считали незаконнорожденной, и заявил, что ему дела нет до ее тайн, что он ее любит и что она или никто, бабинька впервые в русской истории лично поехала в Дармштадт, и кандидатура будущей Марии Александровны была высочайше одобрена.

Еще добрых полчаса бабинька обнимала остальных своих детей и внуков.

Наконец, кортеж тронулся.

Погода испортилась, снег повалил сильнее, солнце скрыли плотные тучи.

Саша долго смотрел вслед, пока его не окликнул Зиновьев.

— Александр Александрович, с вами желает говорить государь.

— Прямо сейчас? — спросил Саша.

— Да, пойдемте!

Во дворце было жарко натоплено, так что у дверей кабинета один лакей принял у Саши ментик, а другой открыл золоченые двери.

Саша ступил внутрь, и двери закрылись за ним.

Белые колонные слева, зеленые шторы между ними, а за ними такая же солдатская раскладушка, как у Саши и у Никсы. Папа́ иногда ночует прямо здесь.

Справа большое окно с такими же зелеными портьерами и травяного оттенка ламбрекеном. За окном кружит снег, и приглушенный зимний свет освещает комнату.

За тяжелым письменным столом нога на ногу сидит папа́. Перед ним на стене портрет Александра Павловича в окружении батальных сцен. За спиной царя: большой портрет мама́. Там же дедушка с бабинькой и Павел Петрович с Марией Федоровной.

На стене у окна — портрет Петра Великого.

Небольшая люстра со стеклянным плафоном, внутри видны длинные тонкие свечи, на низком шкафу фигурки солдат под стеклянными колпаками. На солдатах форма различных полков. И также под прозрачными колпаками дедушкины кивера.

Перед императором — круглый столик для бумаг, на письменном столе — бумаги и книги. Там же открытая коробка с сигарами. До отъезда бабиньки Саша ни разу не видел папа́ курящим.

— Ты понимаешь, надеюсь, о чем пойдет речь? — спросил царь.

— У меня много предположений, — сказал Саша.

— Да? Ну, тогда по порядку!

И он взял из стопки бумаг на письменном столе номер «Колокола» и бросил на круглый столик перед собой.

Тот самый номер от 15 декабря, с дифирамбами голодовке, выдержками из переписки и «Трубачом».

— Отпираться не будешь, надеюсь? — спросил царь.

— Смотря от чего, — сказал Саша.

Папа́ приподнял брови.

— Письма твои?

— Да.

— Так просто? Я думал мне придется предъявлять черновики.

Сердце у Саши упало. Черновик был один: у Никсы.

— Почему я должен отпираться от того, что не считаю преступлением? — спросил Саша. — Я просто хотел защитить мать. Александр Иванович не всегда к нам справедлив. И совсем был несправедлив к ней.

— Где ты мать защищаешь? Здесь одни политические рассуждения!

— Что преступного в том, чтобы рассуждать о политике?

— Рано тебе о ней рассуждать.

— Видимо нет, если Герцен мне отвечает.

— Герцен предатель. Знаешь, что он писал о последней войне?

— Мы только слегка касались этой темы.

— А писал он, что дедушка твой ничего не защищает и никакого добра никому не хочет, что его ведет одна гордость, и для нее он жертвует народной кровью.

— Разве в этом нет доли правды?

— Как ты смеешь так говорить? — возмутился царь.

— Возможно, я чего-то не понимаю. Но мне кажется, что повод к войне был ничтожным. Неужели нельзя было договориться о ключах от часовни в Иерусалиме?

— Саша! Не от часовни, а от Церкви Рождества Христова. И не в Иерусалиме, а в Вифлееме.

— Не суть! Да хоть в Назарете! Неужели это стоило тысяч жизней наших людей? По-моему, и одной не стоило.

— Это древнейшая церковь, построенная над местом рождения Господа нашего. И ключи от нее турки передали католикам!

— Неужели Господу нашему приятнее смотреть, как христиане убивают друг друга, чем на то, как они крестятся не в ту сторону и не тем числом пальцев?

— Дело было не только в этом, — сказал царь. — Христиане в Турции вообще нуждались в защите.

— Некоторые христиане в России тоже нуждаются в защите. Старообрядцы, например. Может быть, с них надо было начать? И война бы не понадобилась.

— Как ты можешь ставить на одну доску истинное православие, латинскую ересь и раскол?

— Я не богослов, наверное, поэтому и существенных отличий не вижу.

— Как тебе только Бажанов пятерки ставит?

— Вероятно, он тоже считает, что убить человека хуже, чем неправильно перекреститься.

— Саша, когда русские войска вошли в Молдавию и Валахию, их воспринимали как освободителей от Османского ига, как избавителей и защитников. К Бухаресту шли торжественным маршем, как на параде. А там всё население вышло навстречу: и митрополит, и духовенство, и горожане.

— Приятно слышать, что нас еще где-то встречают не выстрелами из-за угла. Но здесь главное, как провожают. Они еще не были под российской властью. Не думаю, что, скажем, в Польше нам так же рады.

— Поляки — католики.

— Не думаю, что это главное.

— Польша — это отдельная история. Для Молдавии и Валахии мы точно были спасением. А ты говоришь, что русский царь никого не защищал.

— Это говорит Герцен. Я говорю только, что и это мнение имеет право на существование. Защитили? Или пришлось вывести войска?

— Да, пришлось. Потому что союзники нас предали.

— Почему же дедушка этого не предвидел? И почему его не предупредили?

— Его предупреждали, он не послушал.

— Почему?

— Верил в дружбу австрийского императора. И до конца жизни предательства его не простил.

— А может быть верил в собственное всемогущество?

— Не тебе деда судить!

— Понять, в чем ошибка, и больше так не делать мы просто обязаны. Почему дяде Косте пришлось строить флот на собственные деньги?

— Потому что парового флота не было. Надеялись на парусный.

— Угу! И на гладкоствольные ружья. И с таким капиталом решили воевать против всей Европы и Османской империи в придачу. А виновата Австрия.

— Не только. Наполеон Третий хотел реванша после разгрома его дяди в 1812-м.

— Тогда почему Россия ввела войска в княжества, вассальные Османам? Почему бы не подождать, когда Франция куда-нибудь введет свои в целях реванша? И тогда бы мы были несчастной жертвой агрессии, и симпатии мирового сообщества были бы на нашей стороне.

— Это только видимость, что войну начала Россия.

— Ну, да! А еще есть тайные скрытые причины, всемирный масонский заговор и мировое правительство. А также англичанка, которая все время гадит.

— Англия неожиданно выступила на стороне Турции.

— Неожиданно? А почему вдруг христианская страна поддержала мусульманскую против православной?

— Потому что турки согласились с ними на беспошлинную торговлю и стали практически зависимы от англичан.

— Это было непредсказуемо? Дед этого не знал?

— Знал.

— Тогда что его вело, кроме гордости?

— Ты дерзок до безобразия!

— Просто пытаюсь разобраться. Почему мы оказались в той точке, где у России нет флота на Черном море, а мы с дядей Костей вскладчину пытаемся спасти завод Нобеля, который всю войну выполнял военные заказы.

— Твой Герцен очень хотел в эту «точку». Знаешь, что он писал во время войны? «Он начал войну, пусть же она падет на одну его голову». Это про твоего деда.

— Не думаю, что проклятия Александра Ивановича сыграли хоть какую-то роль. Я как-то на парусники и устаревшие ружья больше склонен грешить. И на просчеты дипломатии.