Огромные шкафы красного дерева, толстые книги в кожаных переплетах, шелковые шторы в белых волнах фестонов, наборный паркет на полу.

Пожилой библиотекарь с проседью в волнистых волосах, живыми глазами и ямочкой на подбородке пригласил их к столу и выдал каталог, тоже огромный, толстый и переплетенный в кожу.

— Это Флориан Антонович Жилль, — представил Никса. — Он еще заведует Эрмитажем.

— Его Императорское Высочество, наверное, меня помнит, — предположил Жилль, демонстрируя явный французский акцент.

И продолжал стоять в полупоклоне.

Саша естественно ничего не помнил.

— Садитесь, ради Бога, Флориан Антонович, — пригласил Саша и с упреком взглянул на Никсу.

Брат кивнул и изящным жестом указал Жиллю на стул.

— Прикажете подавать чай? — спросил библиотекарь.

Никса кивнул.

— Давайте, давайте! — сказал Саша.

И на круглом, покрытым тяжелой скатертью столе возник сияющий самовар и чайный сервиз с позолотой.

— Вы француз? — спросил Саша Жилля.

— Швейцарец, — улыбнулся тот.

— Вы нас не выдавайте, — попросил Саша. — Господин Гримм приказал нам говорить с посторонними только на иностранных языках, но моего французского пока хватает только для рынка, но не для обсуждения книг.

— Скромничаешь, — заметил Никса. — Беранже дочитал?

— Да, так что смогу купить цветочки у гризетки и спросить дорогу в Париже, — сказал Саша.

И погрузился во французскую часть каталога.

Главным образом, она состояла из любовных романов по большей части неизвестных Саше авторов. Но встречались и знакомые имена: Дюма, Стендаль, Жорж Санд и Виктор Гюго. Саша решил не выпендриваться, совместить приятное с полезным и взял «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо».

Он живо помнил библиотеки брежневской эпохи. Книги там были жутко потрепанные, неоднократно переплетенные и распадались на страницы в руках. С Дюма было совсем туго, на фантастику записывались. Например, на «Голову профессора Доуэля» стояла очередь в сотню человек, так что Саша плюнул и так и не прочитал.

Дюма хранился в святая святых: кабинете директрисы. Это был новенький, почти нетронутый красный двенадцатитомник. В сию тайную комнату Саша был допущен после того, как мама дала на лапу библиотекарше. И Саша смог прочитать все 12 томов, один за другим.

Существовал ли в СССР Дюма в оригинале, Саша не знал. Вальтер Скотт на английском точно существовал: адаптированный.

— А сколько времени можно книги держать, Флориан Антонович? — спросил Саша. — А то я по-французски читаю медленно.

— Сколько хотите, — улыбнулся библиотекарь.

— А портить их карандашными пометками можно?

— Вам можно, Ваше Высочество, — кивнул Жилль.

— Здорово! — искренне восхитился Саша.

И перешел к немецкому разделу.

Взял сборник Гейне и «Фауста». И то, и другое с его знанием немецкого казалось немеряной наглостью, но переводы он немного помнил: и Левика, и Пастернака.

В русском разделе Саша нашел первый перевод Рабле 1790 года.

— Под подушкой будешь прятать? — поинтересовался Никса. — На русском же!

— Мне не впервой, — парировал Саша.

— Стоит прочитать? — спросил брат.

— Не то слово! Не пожалеешь!

Никса вопросительно посмотрел на Рихтера.

— Стоит, — сказал тот. — Но на французском.

И Никса взял его в оригинале.

— Я всегда знал, что ты монстр, — прокомментировал Саша.

И взял легендарный учебник математики для инженерного училища, учебник по физике Ленца и опус Грота о спряжении глаголов, помня о том, что, если у препода есть учебник, всегда лучше сдавать по нему.

Залез в юридический раздел. Выбрал конституцию Бельгии на французском, английские конституционные акты на английском и конституцию Дании.

— На немецком, — вздохнул Саша. — Никса, поможешь мне перевести?

Брат проследил за Сашины пальцем, застывшим под ее названием в каталоге.

— А! — сказал Никса. — Как говорил дедушка: «Я понимаю, что такое монархическое и что такое республиканское правление, однако не могу взять в толк, что такое конституционное правление, для него нужен фокусник, а не государь».

— Вот и я не понимаю, — признался Саша. — Но хочу понять. Источники власти разные. У монарха: наследственное право, а у парламента — народ. Как они уживаются друг с другом в одной системе? Если сильнее монарх — конституционная монархия быстро вырождается в диктатуру. Яркий пример: Наполеон Третий. И что было баррикады городить? Чтобы посадить на трон императора?

— Если сильнее парламент, — продолжил Саша, — конституционный монарх быстро начинает играть исключительно декоративную роль и работать подставкой под корону и чтецом манифестов премьер-министра. И в таком случае, непонятно, зачем он вообще нужен. И народ начинает задумываться о том, что можно бы обойтись и без монарха, ибо дешевле.

— Ну, допустим, символ нации, — предположил Никса, — верховный арбитр, моральный авторитет. Ты мне говорил, что государь должен стоять над схваткой.

— Стоять — это не идти по канату, одновременно жонглируя горящими факелами, рискуя поджечь все вокруг. Я хочу понять, есть ли вообще в этой системе точка равновесия. Можно ли спокойно сидеть в кабинете за письменным столом и вырабатывать стратегию, а не висеть над сценой?

— Можно сойти с каната и сесть в зал, — тихо сказал Рихтер.

— Можно, — кивнул Саша. — Вариант «ленивые короли». Смотрите выше.

— И потому ты решил проштудировать монархические конституции, — резюмировал Никса.

— Ты, как всегда прав, — сказал Саша.

И обратился к библиотекарю:

— Дайте еще американскую до кучи. Желательно на английском.

И перевел взгляд на Никсу.

— Я ее давно не пересказывал. Надо освежить в памяти. Понимаешь, у президента похожие проблемы, и он может стать декоративной фигурой или превратиться в диктатора. А Соединенные штаты никогда не превращались в диктатуру. Наверное, секрет есть. Я хочу понять, в чем дело.

Саша перевел взгляд на Жилля.

— И давайте еще акт Павла Петровича о престолонаследии.

Никса посмотрел вопросительно.

— Первый российский подписанный конституционный акт, — пояснил Саша. — И ведь никто не решился нарушить.

— Не много ли? — усомнился Рихтер.

— Саша читает по книге в день, — сказал Никса.

— В два дня, — признался Саша. — Не самых толстых. На каникулах. И по-русски. Сейчас будет медленнее.

Флориан Антонович ушел за книгами, и они остались втроем.

Здесь надо заметить, что вечером они были званы на чай к графу Алексею Константиновичу. Письмо с извинениями за детей папа́ написал ему сам. И отправил с лакеем вместе с покаянным стольником от великих князей.

— Никса, расскажи мне все, что ты знаешь о Толстом, — попросил Саша. — Я его почти не помню.

— Сын графа Константина Толстого, — начал Никса. — Потомка Петра Андреевича Толстого.

— Того, который уговорил вернуться в Россию царевича Алексея?

— Да, — кивнул Никса.

Саша поморщился.

— И потомок графа Кирилла Разумовского, — продолжил Никса.

— Того самого? — спросил Саша. — Который пел с придворными дьячками?

— Нет, это Алексей. Кирилл — его младший брат.

— Понятно, донской казак?

— Запорожский, — поправил все знающий Никса.

— После казаков там несколько поколений сменилось, — заметил Рихтер. — Кирилл Разумовский учился заграницей и, вернувшись, возглавил Академию наук. Алексей Константинович — его внук, по-моему.

— Правнук, — кивнул Никса, — сын Анны Алексеевны Перовской.

— Стоп! — прервал Саша. — Как ты сказал? Перовской?

— Да, — кивнул брат. — Анны Перовской. Что тебя так удивило?

— Никса, что за род «Перовские»?

Никса перевел взгляд на Рихтера.

— Это дети Алексея Кирилловича Разумовского, — сказал Оттон Борисович. — У него под Москвой имение Перово. Отсюда фамилия.

Саша привык к тому, что Перово — это район Москвы. Да, города растут быстро.

— А почему не Разумовские? — поинтересовался Саша.