Бабинька кивнула.

— Хорошо.

Перед котильоном дирижер бала и его помощники вынесли на шпагах разноцветные ленты и ленточки с бубенцами. Кавалеры разобрали ленты и раздали девочкам, которые надели их как перевязь через плечо. А ленточки с бубенцами юноши повязали избранницам на руки от кисти до локтя.

И начался танец, длинный, замысловатый, из многих фигур. Под звуки оркестра и звон бубенцов. Наконец, все встали в круг и пошли, взявшись за руки, слева направо. Никса оставил руку Тины, стоявшей слева от него, и повел всех за собой в центр круга, а Тина пошла вправо, ведя за собой свою часть гостей. И две цепочки танцующих начали закручиваться многослойной спиралью.

Потом, чудесным образом спираль распалась на отдельные пары и начался вальс.

Вот и последние звуки котильона. Хлопушки Саша припас заранее, накануне оставив их за шторой на подоконнике в количестве десяти штук.

Музыка затихла, Саша поднял хлопушку и дернул за веревку. Раздался оглушительный хлопок, струи конфетти взлетели к потолку и закружились над гостями.

Он окинул взглядом зал и оценил реакцию. Вроде понравилось.

Правда пара бумажек влетела в пламя свечей, вспыхнула и сгорела. Но, вроде, без последствий.

Ладно, будем знать. Значит, от огня подальше.

Взорвал еще одну хлопушку.

— Ах, вот что за сюрприз! — усмехнулся Никса.

— Бери! — сказал Саша.

И разделил с братом оставшийся боезапас.

— Только старайся, чтобы они в пламя не падали, — тихо прибавил он. — А то мы тут все спалим.

Никса быстро понял смысл изобретения, и после восьми оглушительных хлопков конфетти кружилось по всему залу, оседая на волосах и одежде. И тонким слоем покрывая пол.

Бабинька заулыбалась. А девчонки закружились по залу, ловя руками разноцветные бумажные квадратики.

И вдруг все остановилось и затихло, а все взгляды обратились к дверям.

Там стоял папа́ под руку с мама́.

— Саша, это что? — спросил папа́.

— Конфетти, — сказал Саша.

— Так это итальянское изобретение? — улыбнулась Александра Федоровна.

— Да, — кивнул Саша. — Сначала осыпали конфетами, потом заменили на бумагу.

— Очаровательно, — сказала бабинька.

Заключила Сашу в объятия, и буря миновала.

Папа́ больше не сказал Саше ни слова за весь вечер.

Вместе с мама́ он вошел в гостиную и стал исполнять обязанности государя, то есть говорить всем любезности и прощаться с гостями.

Сашу замечать перестал. Зато бабинька усадила внука за фортепьяно.

Саша исполнил «Город золотой» и «Марию» вместе с последним куплетом, который он не спел на именинах мама́:

«Были поросли бед, стали заросли.Завещание я написал.О, Мария! Грустны мои замыслы,но грустны и твои небеса».

Бабинька, кажется, поняла не до конца из-за плохо знания русского. Мама́ посмотрела сочувственно, а папа́ проигнорировал.

Утром первого Саша получил письмо от бизнес-партнера.

«Ваше Императорское Высочество, — писал Илья Андреевич. — Делаем все, как вы поручили. Уже есть спрос. Но толстые слои бумаги резать тяжело. Работники жалуются на мозоли и требуют прибавки жалованья».

«Закупите дыроколы в канцелярских товарах, — поручил Саша. — По одному на работника. С ними будет быстрее. К тому же кружочки будут смотреться лучше, чем квадратики. То, что останется от бумаги, разрежем и будем продавать дешевле».

«А что такое «дырокол»?» — спросил Илья Андреевич в ответном письме.

И Саша понял, что повышения жалованья не избежать.

Изобрести дырокол не проблема, но до конца Святок его точно не сделают.

Второго января он отвлекся от горок, ярмарок и катка на чертеж нового изобретения. Послал Путилову с просьбой найти подрядчика. До Крещения не сделают, а до Масленицы сделают.

Тем временем Илья Андреевич придумал продавать конфетти стаканами. После демонстрации изобретения на детском балу в Зимнем шло очень неплохо.

«Попробуйте использовать папиросную бумагу, — советовал Саша. — Она тоньше, резать ее проще, а в воздухе продержится дольше, поскольку падать будет медленно».

В общем счета росли, главное почти без Сашиного участия.

Пятьсот рублей для Нобеля Саша все равно оторвал от себя с некоторой болью. Он подозревал, что это все равно капля в море. Если на 200 тысяч рублей можно построить флот, получиться ли спасти завод на тысячу?

Вторые пятьсот внес дядя Костя.

«Константин Николаевич, — писал Саша, — я не верю, что наша несчастная тысяча удержит господ Нобелей в России. Если Людвиг Эммануилович выпрашивает тысячу на проект, значит положение у них аховое. Что ты думаешь о том, чтобы преобразовать их завод в акционерное общество? Часть активов, видимо, все равно придется продать. Но хоть не все подчистую с молотка».

«У нас минимальный капитал компании на акциях — 100 тысяч рублей, — отвечал дядя Костя. — Сейчас не соберем».

«Это законодательно закреплено? — спрашивал Саша. — Может быть снизить уставной капитал хотя бы вдвое в связи с тяжелым экономическим положением?»

«Не закреплено. Устанавливают каждый раз, в каждом случае. Устав компании подписывает император».

«Тогда флаг нам в руки! Я сейчас слегка в немилости, а ты можешь поговорить с папа́? Тогда мы сможем записаться в акционеры, и народ будет давать деньги под наши имена».

«Бунтовать надо меньше, — заметил дядя Костя. — Попробую. А если твой Нобель разорится?»

«Нобель не разорится, я же знаю. Значение Нобеля для российской промышленности примерно такое же, как Склифосовского для российской медицинской науки. Это по поводу бунтовать. С Нобелем время еще термит, поэтому не бунтую. Но времени мало. Можешь как-нибудь убедить папа́, что мы не для себя это делаем, а поддерживаем важный для России проект?»

Крещение оказалось слишком официозным и торжественным праздником.

На этот день был назначен большой дворцовый выход, то есть торжественное шествие членов императорской фамилии по залам Зимнего дворца, на этот раз в Большую дворцовую церковь.

Рождество — тихий семейный праздник, так что большого выхода не было, и Саша впервые участвовал в этом действе.

Семья и ближайшие придворные собрались в Малахитовой гостиной. Ярко-зеленые колонны, огромная малахитовая ваза в простенке между окнами, золотые своды потолка, вишневые шторы, золотые створки дверей. Пламя свечей в золотой люстре и канделябрах.

На улице еще темно, только горят газовые фонари на Дворцовом мосту, на стрелке Васильевского острова и у Петропавловской крепости.

Папа́, мама́, Никса, Володя и Алеша, дядя Костя с тетей Санни и Николой, для Миша и дядя Низи. Все тут.

Папа́ окружают придворные чины в парадных мундирах с эполетами, мама́ — фрейлины в шелках и с алмазными шифрами на платьях.

Саша узнал Тютчеву и улыбнулся ей. Кажется, разница в возрасте давала ему право на такую улыбку. Рядом с Анной Федоровной стояло совсем юное существо лет шестнадцати с пышными светлыми волосами и вензелем императрицы на голубом банте на корсаже.

— Кто эта милая блондинка? — спросил Саша Никсу. — Кажется, я ее раньше не видел.

Брат проследил за его взглядом.

— А! Это Саша Жуковская. Ее недавно назначили. Пойдем!

И без церемоний подвел Сашу к Жуковской.

— Это Александра Васильевна Жуковская, — представил он.

Пушистая блондинка присела в глубоком реверансе и опустила глаза.

Саша ответил вежливым кивком головы. Хотя ему остро хотелось подхватить ее и поднять на ноги.

— А вы не родственница поэта Жуковского? — спросил Саша.

— Саш, ну, конечно, — улыбнулся Никса. — Дочь.

Юная фрейлина, наконец, решилась поднять взгляд. Глаза у нее были большие, серые и лучистые, как у толстовской княжны Марьи. По крайней мере, Саша именно так представлял себе взгляд этой героини.