– Молодой ты еще, Пахомов, – буркнул Цинь. – Не понимаешь ни хрена. Скажут вывести – и выведем. Даже с некомплектными экипажами, да даже, майский дзюк, без движков! Сам на колесики поставишь и руками толкать будешь, если что.

– Мы не станем дожидаться приказов, – подполковник Чешнев сам удивился, как твердо звучит его голос. Он определенно не чувствовал себя так уверенно. Путаясь в стульях, он подошел к стене и щелкнул выключателем. – Господа офицеры, мы не можем ждать. Нельзя позволять этому продолжаться.

Двадцать пар глаз в молчании уставились на него. Он слегка поежился.

Единственный среди всех, он был полностью одет, и сейчас мундир придал ему уверенности.

– Господа! – негромко произнес он. – Мы обязаны встать на защиту законной власти. Встать, не дожидаясь никаких приказов от командования. Народный Председатель является также и Верховным Главнокомандующим, и его приказы не обсуждаются. Нужно поднимать дивизию по тревоге.

– Да брось ты, Ханс! – не выдержал майор Воротнев. – Кто станет поднимать, ты?

Да Зельский тебя арестовать прикажет и под трибунал отдать, и правильно сделает.

Он пока что еще комдив, не ты. Забыл, как он тебя обложил вечером? Ты ведь едва на губу не загремел.

– Мы арестуем Зельского сами, – пожал плечами Чешнев. – Он спит и подвоха не ожидает. Господа, будите остальных и поднимайте дивизию в ружье. Боевая тревога!

Я возьму дежурный караул и нейтрализую полковника. Выстроить людей на плацу, и пехтуру, и экипажи. Я скажу им несколько слов перед тем, как двинемся на Моколу.

– Ханс, ты сбрендил! – Замполит дивизии выпрямился во весь рост. Стул, на котором он сидел, отлетел в сторону. – Это же неподчинение приказам, прямой мятеж!

– Да, Семен, в столице мятеж, – согласился подполковник. – Народный Председатель так прямо и сказал. И я намерен выполнить свой долг и этот мятеж подавить. Мне плевать, что думает комдив. Мне плевать, что думает начштаба. Через полчаса дивизия должна двинуться на Моколу. Господа, те, кто боится или по другим причинам не желает участвовать в подавлении бунта, может остаться в казармах. Я не стану заставлять никого под прицелом разрядника. Но и на пустую болтовню у меня времени нет. Кто со мной – встаньте.

– Тю, да какая разница, в кого будем пострелять! – весело усмехнулся лейтенант Пахомов, вскакивая на ноги. – Я с вами, господин подполковник. Давайте я сам Зельского возьму, а? Давно хотел этому козлу в морду плюнуть!

Несмотря на внутреннее напряжение, Чешнев с трудом удержался от улыбки. Какой же все-таки он еще мальчишка, этот лейтенант!

– Отставить, – сухо сказал он. – Митя, ты всерьез думаешь, что караул тебе подчинится, когда ты прикажешь комдива арестовать? Я сам. Господа, кто еще со мной?

Несколько секунд казалось, что тишина в комнате вот-вот обрушится и раскатает всех в тонкий блин. Потом… потом пронзительно скрипнул по паркету стул, и поднялся капитан Колидзе.

– Я с тобой, Ханс.

Снова скрипнул стул. Капитан Береснев грузно поднялся на ноги.

– И я, – тяжело вздохнув, сообщил он.

Эти слова будто прорвали плотину. Офицеры один за другим поднимались на ноги, и вскоре все как один стояли на ногах. Воротнев дико огляделся по сторонам.

– Вы все сбрендили, – выдохнул он. – Чесслово, сбрендили…

– Ты с нами? – в упор спросил его подполковник. – Если боишься, что потом тебя обвинят в мятеже, я могу приказать тебя арестовать и засунуть на гаупвахту.

Останешься чистым.

Замполит оглянулся по сторонам. Люди, кто с насмешкой, кто угрюмо, смотрели на него.

– А! – неожиданно махнул рукой он. – Хрен с вами, так и так в жопе окажусь. Не мятежник, так допустивший мятеж. В Главпуре не посмотрят, на губе я сидел или по бабам шлялся, все равно крайним сделают. Но ты, Ханс, точно сумасшедший. Под трибунал все пойдем, точно тебе говорю.

– Ну, это еще когда будет! – криво ухмыльнулся Чешнев. – А до того мы немножко повоюем. Дивизию в ружье, господа!

– Ты с ума сошел! – всхлипнула Люся, уцепившись за плечи мужа. – Тебя же убьют!

Ну посмотри на себя в зеркало – какой из тебя вояка?!

– Какой бы ни был, – хмуро ответил Тимур, поглаживая ее по спине. – Люсенька, милая, ну пойми же ты – я не могу остаться дома. Сколько десятилетий мы сидели в этом дерьме – и теперь, когда появился реальный шанс начать выкарабкиваться, эти гниды устроили путч! Мне надоело шептаться на кухне с ребятами. Пора сделать что-то настоящее.

– Да ты о детях подумай! – всхлипнула женщина. – Что с ними-то будет, если тебя убьют? Да пусть не убьют, арестуют? А я?

– Люська, да не убивайся ты так. Я же не стану на рожон лезть. Если что, просто в сторонке постою. А? Ну не плачь ты! Мне идти нужно…

– Проклятый телевизор! – снова всхлипнула женщина. – Проклятый Кислицын! Им всем только одного нужно – сытно жрать и красиво жить, а ты за них пойдешь умирать.

Все они один другого стоят. Ну что тебе дался этот Кислицын? Ты же даже за него не голосовал! А?

Мужчина покрепче прижал ее к груди, чувствуя, как намокает от слез рубашка, и обвел взглядом комнату, на пороге которой стоял. Просевший едва ли не до пола диван с обтрепанной обивкой. Пара старых продавленных кресел не в комплект к дивану. Обшарпанный письменный, по совместительству обеденный, стол, за которым в дни семейных праздников сидели гости. Шатающийся журнальный столик, на котором стоял выключенный сейчас телевизор. Протертый едва ли не до дыр ковер на полу, когда-то белый, а ныне неопределенного цвета. Семейная голография на стенке, радужно переливающаяся под тусклым светом люстры с пожелтевшими пластмассовыми подвесками… Такая знакомая и такая родная картина, от которой нужно уходить в холодную осеннюю ночь, не зная, вернешься ли и сможешь ли сделать хоть что-то.

Позади скрипнула дверь детской. Тимур обернулся и встретился взглядом с заспанной трехлетней девочкой в ночнушке.

– Папа, я хочу писить, – сонно пробормотала она.

– Сейчас, милая моя, – улыбнулся отец. – Люся, займись ребенком. А мне нужно идти, а то все самое интересное пропущу.

Он осторожно отстранил уже в голос рыдающую жену, накинул на себя снятое с вешалки пальто, быстро зашнуровал ботинки и открыл входную дверь. Жена сидела на корточках, обнимая девочку, и сейчас ревели уже они обе. Тимур попытался растянуть губы в улыбке, но лицо предательски дрогнуло, и он поспешил отвернуться.

– Я постараюсь не задерживаться, – сказал он в пустоту лестничной клетки. – И не волнуйся за меня. Все будет хорошо.

Осторожно прикрыв за собой дверь, он двинулся вниз по лестнице. Всхлипывающая женщина, отчаянно сжимающая дочь в объятьях, еще долго сидела на корточках, пытаясь уловить звук его возвращающихся шагов. Затем она отпустила девочку, выпрямилась и кое-как утерла слезы рукавом домашнего халата.

– Танечка, не плачь, – почти твердым голосом сказала она. – Папа обязательно вернется. Пойдем писить.

– Ты куда это собралась?

Белла вздрогнула под загоревшимся в прихожей светом, застыв на полушаге. Откуда она?.. Девушка считала, что мать не слышала ее возни в своей комнате. Обреченно вздохнув, она повернулась. После того, как прервалась трансляция, прошло уже полчаса, и она отчаянно боялась опоздать. Ну что матери стоило выглянуть на минуту позже?

– Мама, я просто хотела…

– Шляешься ночами, – резюмировала мать, уперев руки в бедра. – То приходишь в час ночи, то в пять утра пытаешься из дома сбежать. Ты куда это намылилась?

Неужто Нарпреда защищать решила, вояка?

– Я…

– Никуда не идешь, – решительно отрубила женщина. – Марш к себе в комнату.

Раздевайся и ложись спать. Мала еще глупостями разными заниматься. Да и не женское это дело – воевать.

– Мне уже семнадцать! – вспыхнула Белла. – Я давно не ребенок!

– Повторишь это лет через десять, тогда поверю, – покачала мать головой. – А пока что я за тебя отвечаю. Давай, ложись, и выбрось эту дурь из головы. Без тебя разберутся.