И вот луч прожектора направлен на стол, на котором стоит обернутая тканью клетка, и профессор Гримм начинает свою речь, в то время, как сама Зои испуганно выглядывает из-за двери, ведущей на кафедру. Она не слушает, что говорит этим важным людям в черных цилиндрах ее отец, в ее голове оседают лишь фрагменты: «Признание», «Неопровержимое доказательство», «Билет в научный свет Габена», «То, что все вы из-за своей узколобости считали суеверием» и «Я ожидаю извинений».
То, что произошло дальше, часто преследовало Зои впоследствии: ей порой снился этот ужас, а во сне все растягивалось, становилось значительнее, превращалось в липкий, вязкий кисель.
Отец срывает ткань с клетки…
Звенящая тишина на кафедре обрывается словно перетянутая струна…
Смех заполняет зал. Отвратительный, мерзкий смех: выпадающие изо рта трубки и сигары, желтые зубы, брызжущие слюни, трясущиеся двойные подбородки и бульдожьи щеки.
Она видит недоумение на лице отца, с ужасом глядит на то, как его постигает осознание произошедшего.
Она слышит шипение их кошки Фифи, запертой в клетке, – оно смешивается с какофонией смеха.
Глаза отца наталкиваются на ее влажный от слез взгляд. Ей было так жаль этого малютку-кобольда. Она думала, что помогает ему, выпустив его из клетки… Что же она натворила!
Зои часто разочаровывала папу, впрочем, он никогда ей об этом не говорил – он любил ее и ни разу за всю жизнь не наказал ее, хотя и стоило бы. Он пытался рассказывать ей, что такое хорошо, и чаще всего у него не выходило: Зои была непоседливой, взбалмошной, со своим пониманием добра и зла. Она любила мягкость и отзывчивость папы, но сама являла собой крайнюю его противоположность. Урезонить ее мог лишь печальный, укоризненный взгляд, который значил: «Ну вот, Зои, ты снова учудила!»
Она видела этот взгляд, когда была маленькой и разбрасывала кашу, когда забралась в ящик с грызливыми гремлинами и покусала каждого из них, видела тогда, в зале ГНОПМ, после того, как обнаружилась проведенная ею подмена. А еще она видела его сейчас, в каморке часовой башни.
Вот только на этот раз взгляд отца не мог переубедить ее исполнить задуманное.
Призрак кивнул, словно осознав это.
– Я боюсь за тебя, кроха.
Зои вытерла слезу со щеки.
– А я по тебе очень скучаю.
Призрак качнулся и шагнул к ней.
– Не верь ему… – начал он и, вероятно, собирался еще что-то добавить, как тут раздался звук шагов на ржавой винтовой лестнице, скрипнули петли, и в каморку вошел мистер Пибоди, держа в руках большой деревянный ящик.
Зои поспешно вытерла глаза помпоном пелерины, отчего на нем остались черные полосы.
– Все прошло без проволочек? – спросила она.
Мистер Пибоди кивнул и поставил ящик на пол.
Зои бросила взгляд на то место, где только что стоял призрак ее отца, но там уже никого не было. Хотя «уже» – не совсем верное слово: там и до этого никого не было. Профессор Гримм, с которым говорила Зои, был лишь порождением ее разума и застарелой скорби. И она сама понимала это. «Только безумцы разговаривают с мертвыми, – считала она. – Безумцы… и тем, кому очень больно».
Зои встряхнулась. Время предаваться меланхолии прошло.
Она заглянула в ящик – там ровными рядами лежали снежные шары, еще недавно украшавшие полки лавки злыдня Тоббсона.
– Господа грабители не выкидывали фокусов? – спросила Зои, и снеговик покачал головой. – Ну да, имя Зои Гримм теперь имеет значение в преступной среде Тремпл-Толл. Да, и парочка новеньких часов сделали свое дело, можно было не уточнять, мистер Пибоди! Ну да ладно, шесть шаров – это шесть носатых снежных увальней… не уверена, что нам хватит…
Мистер Пибоди пожал плечами и огляделся по сторонам.
– Что? – Зои улыбнулась. – Вам не нравится это место? Нам ведь нужно логово. У каждого уважающего себя злодея должно быть логово!
Снеговик почесал щеку – на пол посыпался снег.
– Старик? Он нас не выдаст, не беспокойтесь.
Мистер Пибоди не разделял убежденность хозяйки. Впрочем, она не стала делиться с ним историей своего знакомства со смотрителем башни. Мистер Бэккерфор был кое-что должен отцу Зои после того случая, как в башне завелся зайтгебер, жуткий часовой монстр, а профессор Гримм помог старику от него избавиться. Помимо прочего, Зои помнила про любовь мистера Бэккерфора к ежевичной настойке, что также повлияло на его благосклонность.
Втайне от своего помощника, он выделил ей старую каморку, которой не пользовались уже больше трех десятков лет и о которой никто, кроме смотрителя башни, не знал.
– Почему именно здесь? Ну как же! Это очень удобное место: самое сердце Тремпл-Толл, как-никак. Поблизости располагаются самые видные заведения, здесь бурлит жизнь, здесь же плетут свои козни сплетники из газеты, отсюда новости расходятся по всему Саквояжному району. Лучшее место сложно представить!
Зои утаила от своего прислужника, что для нее это место было особенным. Именно здесь умер ее отец. В этой часовой башне. Хотя это не совсем так: он умер внизу, на тротуаре площади Неми-Дрё. Выпав через витраж циферблата больших часов.
«Самоубийство». Так написали в некрологе, но она знала, что его убили. И знала, кто. Тот, кто подарил ей фигурку Крампуса…
Им следовало написать «Несчастный случай», но и это была бы неправда. Об этом она узнала совсем недавно.
Прежде, избегая любых мыслей о часовой башне, Зои и помыслить не могла, что придет сюда когда-то, но как только встал вопрос, где обосновать злодейское логово, все решилось само собой.
Мисс Гримм достала из кармана коробочку. Ту самую коробочку, в которой прежде была фигурка Крампуса. Аккуратно разъединив стенки, она расправила картонную развертку, поднесла лампу.
Внутренняя сторона бывшей коробки была сплошь покрыта надписями. То, что на первый взгляд походило на список покупок, на деле являло собой нечто другое.
Снеговик сунул свой нос к записям и тут же отстранился, когда тот начал подтаивать из-за близости к лампе.
– Мы начинаем, мистер Пибоди, – сообщила Зои, пряча картонку в карман.
Снеговик уставился на нее, ожидая пояснений.
– «Ключи». Вот, что нам предстоит добыть первым делом. И за ними мы отправимся в логово врага. О, об этом будут говорить целый месяц!
***
«Станция “Полицейская площадь”», – раздалось трескучее из бронзовых вещателей, и трамвай остановился. Стоило дверцам-гармошкам раздвинуться, как в вагон тут же полетел снег: к вечеру в Саквояжном районе началась настоящая метель.
Констебль Домби наделил темный заснеженный проем хмурым взглядом – выходить из трамвая ему совсем не хотелось, но выбора не было: это его станция.
Кряхтя, он покинул вагон и побрел через площадь, в сторону Дома-с-синей-крышей.
Прохожих не было совсем, хотя, стоит признать, местные в принципе старались держаться подальше от «вотчины закона и порядка». Город опустел. Все сидят дома, греются, ждут праздника, и только он, одинокий и несчастный Домби, должен идти вовсе не туда, где тепло и уютно, а туда, где холодно, мрачно и удручающе: ему нужно сдавать отчет, а за сержантской стойкой сегодня стоит очень несговорчивый тип – Все-по-полочкам Брум. Коллеги прозвали его «Все-по-полочкам» за то, что тот скорее грязи наестся, чем пойдет на уступки или расщедрится на поблажки – все у него должно быть утомительно чинно и зубодробительно по-крючкотворски. Любимчик старшего сержанта Гоббина – чего еще ожидать от подпевалы этого злыдня.
Констебль Домби морально не был готов предстать перед сержантом Брумом и разложить ему все по полочкам: куда делась дубинка Домби, отчего у него синеет фонарь под глазом и «Куда, скажи на милость, делся твой зуб?!»
День накануне Нового года для толстяка Домби совсем не задался. Выходя утром к своей тумбе на угол Бремроук и Харт, он рассчитывал, что сегодня его ждут одни лишь приятные дела (или, вернее, безделье), но все обернулось иначе. Полдня он по всей Саквояжне гонялся за парочкой наглых преступных снеговиков и, по правде сказать, в итоге ему не удалось выйти из… кхм… конфронтации с честью. Проклятые снеговики подкараулили констебля в Странных Окнах, выскочили из-за угла и набросились на бедолагу Домби, принявшись молотить его зонтиками. На подобное (дерзкое сопротивление при задержании) он не рассчитывал, и негодяям удалось скрыться, заполучив его дубинку, зуб и гордость. И как об этом сообщить Все-по-полочкам Бруму?
