– Да он же придумает какое-нибудь ужасное наказание: лишит меня праздника, или еще чего… – пробормотал Домби, придерживая рукой край шлема и пытаясь закрыть таким образом лицо от летящего в глаза снега. – Нет, так дело не пойдет!

Констебль вдруг решился на то, чего в иное время ни за что бы себе не позволил: он собрался плюнуть на процедуру и службу и отправиться прямиком в «Колокол и Шар», минуя угрюмое, похожее на плохой сон, здание Полицейского ведомства Тремпл-Толл.

– Гори оно все огнем,– буркнул Домби и двинулся к скоплению теплых и манящих рыжих огней на другом конце площади. Там располагалось его самое любимое в этом зловонном и удручающем городе место – паб. О, как же ему не терпелось зайти туда, отряхнуться от этого набившего оскомину снега и с порога крикнуть: «Пинту “Зайца”, мистер Брекенрид!» Первым делом он устроится у камина, распихав вечно толкущихся возле него мальчишек, снимет эти треклятые перчатки, протянет озябшие руки к огню и…

И тут констебль Домби остановился. Он не дошел до паба всего несколько ярдов.

В переулке сбоку что-то происходило. Раздался шум.

Полицейский приложил руку козырьком к глазам, пытаясь разобрать, что там творится. В переулке чернела высокая фигура. До констебля донесся смех.

Кто-то сказал:

– Дуралей Домби, ты что, потерял дубинку?

– Эй! Кто там?! Хоппер, это ты?

– Хоппер, это ты?– перекривил полицейского наглец в темноте.

– Ну, я тебе сейчас задам! – рявкнул Домби и, гневно сжав кулаки, шагнул в переулок. – Будешь знать, как потешаться над служителем закона!

В переулке началась суматоха и возня. Кто-то взвизгнул, кто-то хрипнул, раздались глухие звуки ударов.

Спустя некоторое время все закончилось, и констебль вернулся на площадь. Поправив мундир на объемистом животе, он пригрозил темному переулку кулаком и присовокупив «Будешь знать, как потешаться!», продолжил свой путь…

…В полицейском пабе «Колокол и Шар» было не протолкнуться: с наступлением темноты здесь собрались без преувеличения все служащие полиции Тремпл-Толл (за исключением Все-по-полочкам Брума, разумеется).

Почти ничего нельзя было разглядеть из-за висящих в воздухе туч синего дыма – констебли курили полицейский табак «Морж». В общем зале горела пара дюжин ламп, и все равно в нем стояла полутьма.

Из радиофора на стойке хозяина заведения, отставного старшего констебля мистера Брекенрида, звучала музыка. Со всех сторон раздавался громогласный смех, стучали друг о друга кружки, а старший констебль Грейвз на весь общий зал зачитывал передовицу газеты «Сплетня». Этот выпуск был таким же старым, как подмышки констебля Лоусона, и выбрали его сугубо наугад из дюжины заранее подготовленных таких же старых выпусков, лежащих стопкой на пабной стойке.

– «ДОСТОЙНЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОЛИЦИИ ТРЕМПЛ-ТОЛЛ», – читал Грейвз под дружный смех слушателей. – «Господа констебли Грубберт Бэнкс и Хмырь Хоппер (данные личности хорошо известны широкой публике, так как вечно толкутся на вокзале и мешают проходу) снова отличились…»

Сами герои статьи присутствовали здесь же, пунцовые от стыда, – оба не знали, забраться им под стол, чтобы избежать насмешливых взглядов, или присоединиться ко всеобщему веселью. Их хлопали по плечам, ободряюще тыкали локтями в бока, а старший констебль все читал и читал…

Славная старая традиция… Одна из многих. Каждый Новый год полицейские в Саквояжне собирали передовицы с описанием «проколов» своих коллег за уходящий год и дружно надрывали животы. Никто зла не держал и не дулся, ведь кого на самом деле заботило, что там пишут эти бумагомараки и бездари из «Сплетни». К тому же, это ведь все были старые заметки – вода давно утекла.

Стрелка висящих над камином часов неумолимо, и все же так медленно, ползла в сторону окончания этого долгого унылого года, и с каждой минутой в пабе становилось все жарче и веселее. Кто-то рассказывал приятелям, как «славно отделал того гуталинщика, который приехал в Тремпл-Толл в вагоне с углем», кто-то делал ставки на бои в крысиных ямах в Гари, а кто-то с кем-то просто играл в «Мокрого пса», карточную игру, расхожую в среде представителей закона да моряков.

Один из младших констеблей спросил:

– Когда же на сцену уже выйдет мистер Мяуси?

– Скоро-скоро! – ему ответили. – Все ждут, и ты жди!

В общем зале стояли суматоха и гам. «Колокол и Шар» был насквозь пропитан не только душевностью, но также бессердечием, грубостью и бесстыдной вальяжностью. Ножки запеченных гусей путешествовали на подносах между столами, а кружки то и дело стучали друг о дружку. Разной степени мутности взгляды, то и дело вонзались в часы…

Кто-то затянул старую-добрую новогоднюю кэрол «Крыса виснет на ноже», и все в пабе, не исключая самого мистера Брекенрида и даже Фонаря, пса констебля Гоббса, отвлеклись от своих дел и разговоров и присоединились к пению.

Пейте! Пейте! Лейся хмель!

«Заяц» в кружке – дверь с петель!

То идет не Новый год!

То полиция идет!

Славься, верная дубинка, –

Мы тобой почешем спинки!

Бойся нас и вор, и плут!

Бойся нас – и там и тут!

Бьют часы, мы бьем сильнее!

Правы мы, ведь нам виднее!

Мы пройдем по всем мостам,

Громыхая в барабан!

Э-э-эй-хо! Э-э-эй-хо!

Скрип веревки, хрип воровки…

Полночь близится уже!

Ждать недолго нам осталось:

Крыса виснет на ноже.

Новый год мы встретим в пабе

С кружкой «Зайца» на столе!

Всех вертлявых вздернем браво

На фонарном мы столбе!

Каждый из числа гордых обладателей синего мундира горланил песню во все горло: здесь все единодушно считали, что, чем громче и яростнее ты поешь эту песню, тем ты становишься лучше, как полицейский. «Колокол и Шар» ходил ходуном, столы подпрыгивали, само здание мелко стрясалось. Со стороны можно было решить, что внутри началась война.

Во время одного из таких запевов констебль Домби, покрытый снегом, как старая афишная тумба, и вошел в паб.

На его появление никто не обратил внимания. А сам толстяк не стал ни с кем здороваться. Он начал протискиваться к лестнице, что вела на верхние этажи. От стоящего в заведении запаха слегка отдающего керосином «Синего Зайца» и воняющего сырым подвалом «Моржа» можно было рухнуть в обморок.

У камина стояла украшенная башмаками и папиретками елка, возле нее толклись сыновья, племянники и внуки господ констеблей – у каждого в руках была пинтовая кружка эля, некоторые сжимали в пальцах дымящиеся папиретки – как и взрослые, мальчишки дружно горланили «Крысу».

Констебль Домби поднялся на второй этаж, заглянул в общий зал, после чего двинулся еще выше, на третий, где заседали сержанты.

Пользуясь тем, что весь бравый состав саквояжной полиции занят пьянством и пением (и все это одновременно), констебль Домби прошелся по залу. Со стороны могло показаться, будто он пытался найти для себя место получше, но так мог подумать лишь тот, кто не замечал, как тонкие длинные пальцы констебля раз за разом ловко ныряют в карманы мундиров коллег и что-то вытаскивают оттуда. Домби не упустил ни одного из присутствующих – у каждого он что-то стащил.

Когда на третьем этаже не осталось тех, кого толстый констебль не одарил своим вниманием, он спустился на второй, а затем на первый – и там, и там все повторилось.

Завершив свое коварное дело, констебль Домби, оглядел паб. Все было готово: он получил то, за чем сюда пришел. Пора и честь знать.

Он уже двинулся к двери, когда та распахнулась, и в общий зал вошел собственной долговязой персоной старший констебль Все-по-полочкам. Брум озирался по сторонам, кого-то высматривая, и Домби посетила тревожная мысль, что его.