– Проходим мост Гвоздарей. Все чисто, мэм: берег пуст и темен.

– Всплываем – пора добавить несколько новых зубов в коллекцию.

Мистер Бэббит кивнул, его руки замельтешили у рычагов. Зубная Фея надела кофр-ранец и туго затянув пояс, закрепила пряжки ременной разгрузки. После чего зарядила дюжиной пуль-ампул «москит» – именно благодаря этому небольшому пистолету она и получила свое прозвище: каждый выстрел из него мог лишить человека всех его зубов.

– Десять футов до поверхности… девять, восемь, семь и…

Субмарина качнулась, лампочки мигнули, загудели, казалось, все имевшиеся на борту трубы.

– Мы на поверхности. – Мистер Бэббит почесал бакенбарды. – Будьте осторожны, мэм, и, сделайте одолжение: не пытайтесь покончить с собой! Не забывайте, что снег усилился, следите за ветром. Помните: тяга на восемь делений, а угол на двадцать четыре – не наоборот! Я поменял клапаны, и новые еще не успели прижиться… будьте внимательны.

– О, я буду, – усмехнулась Зубная Фея, опустив на глаза лётные очки. Она приставила два пальца к шлему, прощаясь, и поползла по скоб-трапу в рубку.

Оказавшись наверху, она толкнула рычаг. В движение пришли цепи, запоры отодвинулись. Зубная Фея откинула крышку и выбралась из люка.

В первое же мгновение ветер облизал ее губы, как пес, радующийся возвращению хозяйки. Снег действительно усилился: он шел почти сплошной стеной. Канал походил на громадный заснеженный пустырь, а рубка всплывшей субмарины напоминала одинокий островок посреди белоснежной глади. На берегу по левому борту, там, где располагался Тремпл-Толл, горели огни, другой берег, принадлежавший Фли, чернел.

Зубная Фея закрыла крышку люка и приставила над очками ладонь козырьком, пытаясь увидеть вдали мост Ржавых Скрепок, но смогла разобрать лишь несколько огоньков над каналом – харчевня «Подметка Труффо»…

– Ну что ж, поиграем, Зои Гримм!

Зубная Фея переключила рычажок на боку кофр-ранца – из его днища выдвинулись две обтянутые ремнями рукоятки манипуляторов. Схватив их, она с силой сжала пружинные рукоятки. В тот же миг из ранца с лязгом и звоном выдвинулись и развернулись большие механические крылья.

Пару раз стукнулв каблуком по крышке рубки субмарины, Зубная Фея присела, а затем резко распрямилась и подпрыгнула. Крылья заработали, подхватили мстительницу в маске и понесли ее в сторону почти сожранного снегопадом моста Ржавых Скрепок.

Наблюдавший за ней с берега в подзорную трубу человек удовлетворенно кивнул. Все шло, как и запланировано, все шло, как и задумано…

За день до описываемых событий. 36 с половиной часов до Нового года.

Похожий на толстого и невероятно старого серого кита, дирижабль «Воблиш» отчаливал. Огни в центре площади загорелись красным. Когда лебедки в дюжине станционных тумб пришли в движение, швартовочные тросы-гайдропы стали разматываться, и «Воблиш» медленно пополз вверх.

Его оболочка во время стоянки успела покрыться снегом, и сейчас белое покрывало трещало, разламывалось и облетало с нее комьями. Командир причальной команды, в одной руке державший зонт, высоко поднял фонарь с двумя лампами – несколько раз теплым рыжим светом мигнула верхняя, оповещая станционную рубку и господина старшего диспетчера о том, что наземная команда свою часть работы почти выполнила.

Прожектор над окном диспетчерской башни мигнул в ответ, давая приказ к расцепке.

Командир причальной команды переключил фонарь, и синим светом загорелась нижняя лампа. Мигнула, погасла, мигнула, погасла…

В тот же миг причальщики у тумб синхронно толкнули рычаги, и замки на гайдропах расцепились.

С «Воблиша» раздался гудок, и экипаж судна втянул освобожденные тросы через клюзы.

Дирижабль поравнялся с четвертыми и пятыми этажами выходящих на площадь Неми-Дрё домов.

Роберт Томмс, человек с лицом полуразбуженного сомнамбулиста, стоял у большого круглого окна и глядел на улетающий «Воблиш» с тоской. Он неимоверно хотел оказаться на борту, сесть в кресло у иллюминатора и, задернув шторки, улететь из Тремпл-Толл, чтобы никогда сюда не возвращаться. Он хотел сбежать, но просто не мог этого сделать.

«Воблиш» поднялся в небо над площадью и пополз на запад, в сторону Сонн. Вскоре он исчез из виду, и мистер Томмс с горечью и разочарованием, какие бывают только при возвращении из мечтаний в промокшие в луже туфли понурой реальности, отвернулся от окна.

Часы ударили половину шестого, и мистер Томмс вздрогнул, бросив на них взгляд: рядом с основным циферблатом разместился второй, служебный, на котором стояли отметки: «Время ланча», «Прибыль», «Увольнение бездарей», «Жестокая кара», «Второй ланч», «Шпилька биржевикам», «Подлизаться к Ней», «Третий ланч», «Устроить выволочку подчиненным», «Послеобеденный сон», «Травля» и «Время пирожных». Сейчас единственная стрелка на нем замерла между отметками «Увольнение бездарей» и «Жестокая кара».

Пытаясь унять лихорадочное сердцебиение, мистер Томмс вернулся к огромному столу красного дерева и опустился на самый краешек неудобного кресла для посетителей: кресло за столом отсутствовало, но, даже если бы оно стояло на своем месте, Роберт Томмс ни за что не решился бы в него сесть – он слишком боялся хозяина кабинета.

В этом мрачном помещении мистер Томмс чувствовал себя очень неуютно и неуместно. Под ногами был дорогущий бордовый ковер, ступать на который казалось кощунством. Обитые красным деревом стены давили, словно с внешних сторон в них упирались винты, медленно, но неотвратимо сдвигающие стены друг к другу. Постоянным жильцом в кабинете был сигарный дым – он не желал рассеиваться месяцами, и его бурые клубы висели под потолком да по углам. Дорогой (но от того не менее зловонный) табак «Ротшильдсс» походил на старшего, успешного, брата самого дешевого и отвратного табака «Гордость Гротода», дымные облака от которого порой приходилось разрывать клещами.

Но хуже всего были портреты. Ими были завешаны почти все стены и на них были изображены злобные и коварные люди: хозяин банка Сесил Ригсберг, госпожа управляющая, господин судья Сомм, парочка самых богатых и влиятельных фабрикантов из Гари, господин главный врач Больницы Странных Болезней, хозяин биржи господин Фоггвилл и хозяйка ресторана с Чемоданной площади Пенелопа Примм. Но самый большой портрет – в полный рост – принадлежал хозяину кабинета.

Мистер Томмс боялся всех этих людей на картинах – ему казалось, что эти важные джентльмены и дамы, изображенные на них, глядят ему прямо в душу, выискивая в ней крохи слабости, чтобы после извлечь свою выгоду. Под их презрительными прищуренными взглядами он ощущал себя жалким ничтожеством, которым, как он и сам признавал, он и являлся.

Хотелось вскочить на ноги, хлопнуть дверью и броситься прочь по коридору, но он не смел. Его вызвали, а значит, нужно подавить дрожь в коленях, не обращать внимания на легкое головокружение и стараться не думать про бездонную пустоту в животе. Нужно ждать и не терять самообладания.

В руках мистер Томмс сжимал толстую, как «Словарь конторских и бюрократических терминов для ценителей и почитателей канцелярского слога и длиннот» и тяжеленную, как сердце самого мистера Томмса, расчетную книгу под названием, которое он старался произносить вслух как можно реже и за которое, он был уверен, он заслуживал порицания и всеобщей ненависти.

Вызвали его, без сомнения, именно из-за того, что что-то в этой книге хозяину кабинета не понравилось.

Решив кое-что уточнить, пока есть время, мистер Томмс открыл книгу, сверился с отчетной таблицей, нашел нужную запись и многократно обведенную кружочком цифру под косой чертой итога. Цифра в кружочке не давала ему спать по ночам – это был его личный вклад в горе и отчаяние, в котором ворочался город.