Как на деле башкиры защищали свои земли, свои кочевья, свои очаги, с поразительной реалистичностью повествуется без преувеличения в замечательном предании «Последний из Сартаева рода». Это предание, относящееся к эпохе заката Улуса Джучи (конец XIV в.) — ко временам войны между золотоордынским ханом Тохтамышем и Тимуром Тамерланом, когда орды последнего в 1391 году вторглись на территорию Южного Урала, повторяя и маршрут, и тактику монголов в 20–30-х годах XIII века, более каких-либо иных источников отображает накал борьбы и ярость противоборствующих сторон. Если учитывать, что менталитет средневекового номада (будем реалистами) находился и в XIII, и в XIV веках приблизительно на одном уровне, а род сарт, появившийся («обретший родину») на Южном Урале задолго до пришествия сюда монголов[65], не мог избежать войны с ними, то ссылку на более поздний источник следует считать вполне оправданной, а само предание — адаптированным в плане изложения и восприятия материалов, касающихся башкиро-монгольского противостояния.

Главный герой повествования — Джалык-бий, принадлежавший к воинской знати башкир, готов был не на жизнь, а на смерть защищать свою землю, и, когда в его кочевье появился вражеский переговорщик, требовавший символических знаков покорности — «землю и воду», он приказал немедленно подвергнуть его мучительной казни. «Я не отпустил его обратно, — рассказывал впоследствии Джалык-бий, — я приказал его вымазать медом и посадить в муравейник. Ха! Как он визжал тогда!» [6, с. 177]. Затем началась война. «В сердце каждого из нас, — продолжал бий, — тогда кипели отвага и ненависть. Мы шли защищать свои леса, защищать свои степи. Мы не хотели рабства… Я не раз ломал свои сунгю (копья) о крепкие щиты атабеков. Я не раз заставлял их грызть и царапать ее. Остроту своей сабли я испробовал о головы юз-баши (сотников) и темников, и простых сарбазов… Ах-хай. Я знал, что такое решимость, и верный удар с левого плеча… Мы дрались. Мы были все выносливы, мы были храбры, мы были яу. О нас пели песни…» Ну а после того, как погибли многие соплеменники, и в том числе сыновья Джалык-бия, Кармасан и Чермасан, сердце его окончательно ожесточилось. «Я не брал никого в ясыр[66]. Я только убивал. Стоны поверженного врага приятны воину. Мольбы о пощаде — веселят его сердце. Кто скажет, что это не так?! Но я заткнул уши перстами ненависти и в глазах своих носил только месть и огонь. Да, да! Я не брал никого в ясыр, я только убивал. Я вырывал всем глаза, я клал туда соль, я зарывал в землю. И это было хорошо… Я встретил Тугай-бея… Я настиг его. Я отрезал ему голову!» [6, с. 178]. Что здесь сказать?.. Наверное, свою Отчизну следует защищать всеми возможными и невозможными средствами…

Нет ничего удивительного в том, что великий каан Угэдэй в 1235 году, приняв решение об общеимперском походе на запад и поучая царевичей Чингисидов, ненароком напомнил им, что «народ там свирепый» [2, с. 192]. В свою очередь, Субэдэй докладывал Угэдэю о том, что «встречал сильное сопротивление со стороны тех народов (в т. ч. и «Бачжигит» — башкир. — В.3.)» [27, с. 191–192]. Учитывая положение дел на западе, в восточном Деште и на Южном Урале, следует с большой долей вероятности предположить, что и Угэдэй, и Субэдэй имели в виду, упоминая о «сопротивлении народов» и об их «свирепости», в первую очередь башкир и булгар, потому как к 1234–1235 годам иных, по-настоящему серьезных противников, способных противостоять агрессору, в этом регионе не существовало.

К середине 1230-х годов вектор геополитики, исповедуемой монгольскими властными элитами, начал постепенно перемещаться на запад. Обширные, изобилующие травами и зверьем степные пространства Восточной Европы, напоенные многочисленными реками, становились не только заветной целью монгольской феодальной верхушки, но и вожделенной мечтой родовых аратов. После падения столицы Цзинь Кайфына в 1233 году, а годом позже — гибели последнего императора чжурчжэней и пресечения их династии, управлявшей страной более ста лет, задачи по окончательному подчинению Северного и отчасти Центрального Китая завоевателями были выполнены. С уничтожением империи Цзинь завершился первый этап монголо-китайских войн, продолжавшихся практически непрерывно в течение двадцати двух лет. После этой победы могущество монголов на континенте в плане решения насущных политических задач по многим параметрам достигает своего зенита. Никогда до того, даже во времена правления Чингис-хана, ни тем более позже, при великих каанах Гуюке и Мункэ, несмотря на обширность географии ведения боевых действий и многочисленность армий, многонаправленность экспансионистских акций не превышала уровня агрессивной активности, проявленной монголами в период правления Угэдэя.

Важнейшими для всего дальнейшего хода евразийской истории — и не только для века XIII, но и грядущих веков — являлись курултаи монгольской знати, состоявшиеся в 1234 году в Далан-даба (недалеко от нынешнего города Цэцэрлэг) и в 1235 году — в Каракоруме [18, с. 168, 170]. Однако курултай в Далан-даба, отмеченный принятием новой редакции «Великой ясы» и устройством имперской администрации в Северном Китае, явно не отвечал интересам Джучидов в плане дальнейшего завоевания «Западного края». На том курултае было лишь подтверждено поручение Вату как правителю Улуса Джучи, возвращающемуся в свои владения, вести военные операции собственными силами, в том числе и соединениями Субэдэя, расположенными в Поволжье и Приуралье. Этих войск было явно недостаточно, а потому «партия войны» на западе, в лице наследников Джучи, которую (и это было существенно), возможно, поддерживал Субэдэй, приложила максимум усилий, чтобы склонить Угэдэя к принятию важнейшего политического решения. В 1235 году (февраль — март [18, с. 170]) был созван новый курултай, что, впрочем, в плане реализации разрабатываемых директив относительно будущей войны на западном направлении не являлось каким-то экстраординарным событием: это был не «беспрецедентный шаг» [23, с. 171], а всего лишь «творческое» развитие и претворение в жизнь заветов Чингис-хана.

Весной 1235 года, когда «были возведены стены города Каракорум и строился дворец Ваньаньгун[67]» [18, с. 170], состоялся курултай, сутью которого стало объявление войны… всему миру. Монгольские армии выступили против Кореи и империи Сун, в направлении Багдада и Закавказья, а главное — был объявлен общеимперский поход на запад. «Это решение[68] было очень смелым и самым фатальным в истории монгольской империи» [45, с. 278]. Несмотря на очевидные успехи в Китае, монголам не удалось быстро покорить Сун, война с ними затянется на десятилетия, и причиной этого, по мнению Дж. Уэзерфорда, является отсутствие там «единой точки приложения сил и помощи со стороны Субэдея… А вот европейская кампания, несмотря на постоянную грызню между младшими чингизидами, принесла ошеломляющий военный успех» [26, с. 278].

Но теперь по порядку. На начавшемся курултае Субэдэй подал доклад о состоянии дел на рубеже Итиля. При этом «Субэгэдэй-батор известил Угэдэй-хана, что народы», населяющие западные страны, «противоборствуют отчаянно» [51, с. 219]. Источники не сообщают прямо, какими еще аргументами оперировал первый полководец империи, доказывая необходимость скорейшего осуществления общемонгольского похода на запад, но решение Угэдэя и курултая подтверждает, что его доводы были существенны и что силами лишь Улуса Джучи «повоевать ханлинцев, кипчаков, бажигидов, русских, асудов, сасудов, мажаров, кэшимирцев, сэркэсцев» [51, с. 218–219] и прочих оказалось невозможно. Субэдэй и его партия напирали на то, что необходимо «исполнить волю Чингиз-хана — завоевать северо-западные страны и включить их в состав владений Джучи» [43, с. 206]. Решение Угэдэя было следующим: «Да отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыновей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники, и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они, да отошлют в поход сей самого старшего из сыновей своих! И все наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высылают!» [51, с. 219]. В этой связи вполне уместно обратиться к родословию башкирского племени мин, в котором о «судьбоносном» решении Угэдэя говорится буквально следующее: «…Угедей-хан в шестьсот сорок[69]… (год хиджры) послал сына Джучи-хана (Бату. — В.З.), своего сына Гуюка, сына Толуй-хана, Мунке-хана и сыновей Чагатай-хана взять русский, черкесский, булгарский, туранский, башкирский и другие юрты. В ту пору… башкирским беком был Алакым-бек» [4, с. 300–301].