В этой связи вполне закономерно возникает вопрос: а при чем здесь Южный Урал и Волжская Булгария, они ведь так далеки от войны в Китае? Ответ напрашивается сам собой: главной причиной отсутствия победных реляций с западного направления в ставку Угэдэя являлось отсутствие там значительных войсковых соединений, способных самостоятельно, без поддержки имперского центра, решить задачу по окончательному покорению региона, так как лучшие, многочисленные и хорошо вооруженные части были перемещены в Северный Китай. Мы уже обращали внимание на определенный паритет между сторонами в численности войск или даже превосходство оборонявшихся перед монголами в первой половине 1230-х годов. Не исключено, что и башкиры, и булгары могли тогда консолидировать имевшиеся у них силы, нанести ответный удар и отбросить противника от своих границ в глубь Дешта, но этого не произошло, и, надо полагать, по следующим причинам: 1) булгары сконцентрировались на ведении пассивной обороны главных экономических центров своего государства; 2) «башкирские племена были разобщены и перед лицом монгольского нашествия действовали по-разному. Если приуральские башкиры, жившие в лесостепных и предгорных районах Южного Урала, то есть в удалении от степного театра военных действий, сопротивлялись монголам, то юго-восточные башкиры — усергены, кочевавшие в междуречье Урала и Сакмары, оказались совсем рядом с завоевателями. Фактически начиная с 1223 года (а возможно, как я подчеркивал, и с года 1216/17. — В.З.) от монголов их отделяла только река Яик» [20, с. 144], а это, в свою очередь, привело к тому, что они, по-видимому, в числе первых башкирских племен признали власть великого каана. Однако, хотя после «монгольского прорыва» в 1230–1232 годах усергены и не могли противостоять агрессору в открытой схватке, партизанскую войну они вели порою вполне успешно, что подразумевало ослабление натиска захватчиков после того, как они хотя и «зимоваша, не дошедше до Великого города Болгарского», но все-таки отступили из Волго-Камья, мягко говоря, не солоно хлебавши.
То, что монголам пришлось тогда ретироваться, нашло отражение в ряде эпических произведений башкир. Например, в легенде «Азан-таш», действие которой разворачивается в центре Южного Урала, на левобережье Агидели, в верхнем ее течении [6, с, 47], явно усматриваются события 1230–1232 годов. Легенда гласит: «В древние времена на башкир напали… монголы, и было их несметное войско. Башкиры сражались отчаянно, защищая свою землю, но не могли устоять перед многочисленным воинством врага и потерпели поражение. Остатки разбитого на поле боя войска скрылись в дебрях лесных чащ и теснинах гор. Здесь же скрывался некий просвещенный батыр. Он задумал собрать вокруг себя всех оставшихся в живых сородичей и отомстить врагу за поражение. <…> …разбредшийся по горам и лесам народ стал собираться воедино. Из этих людей батыр сколотил войско, отправил гонцов по всему Башкортостану, призывая нанести ответный удар по нашественникам. По прошествии зимы башкиры разгромили сильное войско захватчиков и прогнали их из своей земли» [6, с. 47]. Перед нами небольшой, но весьма яркий образец героического эпоса, в котором при внимательном прочтении обнаруживается аналог реально произошедшим историческим событиям. Особенно обращает на себя внимание последняя фраза: «по прошествии зимы башкиры разгромили сильное войско захватчиков и прогнали их из своей земли». Думаю, с определенными оговорками ее можно увязать все с тем же сообщением Лаврентьевской летописи, согласно которому монголы зимовали в 1232 году в пределах Волжской Булгарин, что, согласно военной доктрине Чингис-хана, не то чтобы не исключает, напротив, предусматривает облавную тактику ведения боевых действий (набегов) на «осваиваемой» территории и проникновение их чамбулов далеко на территорию Башкортостана[63]. Конечно, скорее всего, был разгромлен один из монгольских отрядов, оторвавшийся от главных сил и попавший в засаду, тем не менее башкирские воины, как и в 1223 году, наблюдали за отступлением вражеских кошунов в глубь Дешта, а потому праздновали победу.
С 1232 по 1234–35-е годы на Южном Урале проистекала «неизвестная война» — «неизвестная», так как никаких сообщений о ней, за исключением эпических произведений башкир, не сохранилось. Возможно, к этому времени относится фрагмент легенды «Усергены», в котором сказано: «Между Саракташем и Кувандыком тянется над Сакмаром горный хребет[64]. Там происходили особенно кровавые битвы. "Яутубэ" — "Горою битв" называет народ ту горную гряду. Название это осталось еще от тех времен. <…> Однажды на усергенов… напала саранча монгольских племен. Над долинами Яика и Сакмары были у усергенов сторожевые посты и крепости. В них-то и встретили они монголов. Произошло немало жестоких битв. С обеих сторон погибло множество народа. Правда, находившиеся в укрепленной обороне усергены потеряли значительно меньше людей, чем их враги» [6, с. 120]. В другом башкирском предании дается достаточно подробное описание этих укреплений: «В старину наши предки с китайцами (читай: с монголами) воевали. Выроют большую широкую яму, обложат ее со всех сторон насыпью, сверху жердями и бревнами заложат, потом берестой и землей накроют — и получалось надежное укрепление. А из оставленных узких отверстий можно было отстреливаться от любого противника. По-башкирски эта крепость маса называлась» [1, с. 154]. (Где они, грозные валы булгар?)
Подобные сообщения дают повод еще раз задуматься над вопросом о численности монгольских отрядов, сражавшихся на Южном Урале, а приведенные выше отрывки вновь красноречиво свидетельствуют о том, что большая часть их войск была перекинута из восточного Дешта на войну в Китае. Я не зря приводил примеры без преувеличения титанических усилий, на которые шли монголы, чтобы захватить города Цзинь. Помимо ухищренных методов ведения осады и использования огромного количества технических устройств для успешного овладения укреплениями, начиная с испытанного тысячелетиями тарана и заканчивая «огненными баллистами», которые Н. Бачурин (о. Иоакимф) ассоциировал с пушками (вернее, с каким-то их ранним аналогом. — В.3.) [24, с. 134], монголы задействовали десятки тысяч воинов — как собственно монголов, так и китайцев, перешедших на их сторону.
Ну а что происходило в это время на Южном Урале? Не стоит преувеличивать или преуменьшать масштабы ведущихся там боевых действий. Возможно, попытки захвата и удавшиеся захваты монголами сторожевых застав башкир были не столь многочисленны, как немногочисленны были и сами заставы. Тем не менее перед нами возникает следующая картина: несколько десятков (в лучшем случае) обороняющихся, засев в некоем небольшом земляном укреплении, отражают нападение нескольких десятков врагов, которые никак не могут этим укреплением овладеть. В данном случае констатируется деградация военной активности монголов, а вывод напрашивается один — с определенного момента война превратилась в вялотекущий конфликт, напоминающий собой не экспансионистскую акцию, а банальную разборку степных кланов, предусматривающую элементарный грабеж, причем грабеж обоюдный. Не потому ли в «Усергенах» Сказитель в полном соответствии с жанром торжественно сообщает о неудачах монголов, повествуя от их лица? «С трудом заняв несколько укрепленных, как крепости, сторожевых постов, монголы остановились на трех рубежах. "Что делать? Продолжать ли и дальше сражаться с этим народом? Этих людей невозможно побить на ровном, степном месте. Следует оттеснить их дальше, в глубь лесов и гор, там они сами себя уничтожат", подумали они, — и решили дальше, в чужие леса и горы не проникать, отрезать усергенов границей яицкого побережья…» [6, с. 120].
Однако эта «неизвестная война», этот «вялотекущий конфликт» по накалу страстей не уступал иным эпохальным столкновениям великих империй. И башкиры, и монголы использовали весь многовековой опыт ведения молниеносной степной войны, в ходе которой зачастую трудно было определить, кто наступал, а кто, заметая следы, уклонялся от прямолинейных схваток, дабы нанести удар из засады. Не следует забывать, что в тот суровый век противоборствующие стороны в равной степени проявляли ожесточенность. И башкиры, чьи земли попирали вражеские орды, готовы были защищать их любыми средствами. Иными словами, война, как зло, порождала еще большее зло, а потому не составляет труда смоделировать степень той самой ожесточенности. Стоит вспомнить, как в 1190 году Джамуха, в ходе подобной маневренной степной войны захватив в плен сторонников Чингис-хана — «княжичей» племени чонос, приказал их сварить заживо… [27, с. 112] По-видимому, классическая и весьма эффективная тактика монголов — тактика террора, которую они использовали тем активнее, чем строптивее были противники, — встречала со стороны башкир адекватное противодействие, а багатуры из Центральной Азии столкнулись с местными искусными поединщиками, воинами умелыми и суровыми. Поэтому не будет излишним, обратившись к источнику иной эпохи, наполнить палитру повествования о монгольском нашествии, о том воистину жестоком веке, новыми красками.
