Неизвестно, как бы события развивались далее (существует несколько версий относительно взаимоотношений отца и сына), но в 1227 году случилось то, что случилось, — весной умирает Джучи, а ранней осенью «вдень цзи-чоу (9 сентября)» [18, с. 161] — и сам Потрясатель вселенной… Однако незадолго до своей кончины Чингис-хан, узнав о смерти Джучи, сделал весьма важное назначение — передал престол старшего сына его сыну и своему внуку Бату. В «Родословии тюрков» по этому поводу говорится: «Батуй-хан, сын Джучи-хана[51], после смерти отца, по указу великого деда своего Чингиз-хана, поставил ногу на трон султанства Дешт-и-Кипчака» [17, с. 388].

С провозглашением Бату начинается новый период в истории не только Великой степи, но и всей Восточной Европы. Кто бы мог поверить тогда, что этот, судя по средневековому китайскому рисунку, пока еще совсем молодой, но чрезвычайно надменный принц крови, наряженный в модные одеяния китайского вельможи, заставит в недалеком будущем звучанием лишь одного имени своего трепетать и содрогаться страны и народы Запада?.. Тем не менее нельзя забывать, что плацдарм для будущих завоеваний, каковым являлся восточный Дешт, был подготовлен в том числе и не без прямого участия отца Бату — Джучи. Роль старшего из сыновей Чингис-хана в создании самого западного из монгольских государств была так велика, что государство это, окончательно утвердившееся к середине XIII века на территориях, завоеванных большей частью уже после его смерти, получило все-таки его имя — Улус Джучи.

Конец 20-х годов XIII века (1226–1229 гг.) ознаменовался ослаблением монгольского натиска на Поволжско-Уральский регион. Башкиры, кипчаки, булгары, с опаской поглядывавшие на восток, откуда с недавних пор с обескураживающим напором и яростью волна за волной появлялись воины неведомых даже вездесущим номадам племен, обнаружили, что пришельцы прекратили свое безудержное продвижение. И хотя кипчакские или башкирские удальцы порою и сталкивались с монгольскими разъездами, казалось, беда отступила, казалось, что там, в глубинах Центральной Азии, произошли события, способные повлиять на неумолимое продвижение завоевателей на запад, казалось, монголы, чего-то ожидая, как будто замерли в междуречье Яика и Уила. Действительно, нерешительность Джучи в продолжении дальнейшей экспансии, вызванная, по-видимому, болезнью, но прежде всего малочисленностью войска, имевшегося у него под рукой, а затем кончина как царевича, так и самого Чингис-хана и последовавшее за ней почти двухлетнее межвластие, когда империей на правах регента правил Толуй вплоть до воцарения на курултае в Кодеу-арале в августе 1229 года Угэдэя [18, с. 163], являлись теми факторами, которые способствовали наступлению затишья на восточных рубежах кочевий кипчаков и башкир. Но затишье это было временным.

Монгольские правящие элиты ни на толику не собирались отступать от планов завоеваний, завещанных им Чингис-ханом. Недаром первый «закон», который Угэдэй обнародовал после утверждения его на «престоле государства», гласил следующее: «Все приказы, которые до этого издал Чингиз-хан, остаются по-прежнему действительными и охраняются от изменений и переиначиваний…» [41, с. 20], а потому там же, на курултае в Кодеу-арале, незамедлительно были приняты долгожданные для воинствующей части монгольской знати военно-политические решения о продолжении полномасштабных агрессивных акций в нескольких регионах Евразии.

Наследники Джучи с Бату во главе присутствовали на курултае, причем имя Бату значилось в списке знатнейших людей империи вторым, сразу после имени Чагатая [27, с. 191]. По-видимому, именно тогда, в августе 1229 года, «когда Угедей-каан воссел на царство, он повелел Бату» свершить то, что не успел сделать Джучи, — «захватить все северные области как то: Ибир-Сибир, Булар, Дешт-и-Кипчак, Башгурд, Рус…» [41, с. 71–72][52]. Однако, несмотря на видимый почет, оказанный Бату Угэдэем, не исключено, что жест этот следует отнести в большей степени на счет искренней предрасположенности каана не только исключительно к царевичу, но и ко всему дому Джучи (у Рашид ад-Дина рядом с именем Бату мы найдем имена Орду, Шибана, Тука-Тимура и др. [41, с. 18–19]). Сам молодой царевич[53], несмотря на высочайшее назначение «на трон султанства Дешт-и-Кипчака» [17, с. 388], в первые годы правления Угэдэя хотя и находился под его отеческим покровительством, однако не имел в среде монгольской знати того положения и влияния, которыми обзавелся во времена Великого западного похода и обладал вплоть до своей смерти. Ну а тогда, в период с 1229 по 1235 год, Бату мог лишь наблюдать, да и то издалека, за процессами, протекавшими в его улусе. И хотя в среде Чингисидов никто не оспаривал приоритетов Бату, и он в многочисленных источниках запечатлен в качестве единственного законного наследника Джучи, тем не менее ему в определенный период приходилось находиться при Угэдэе — в 1229 году в Монголии, а затем с 1230 по 1234 год сопровождать его в походе против северокитайской державы Цзинь [38, с. 68–70].

По этому поводу Абу-л-Гази свидетельствует, что Угэдэй, отправляясь на войну в Китай, «дал повеление, чтобы и Бату-хан был вместе с ним в этом походе. Бату-хан с пятью своими братьями участвовал в этом походе» [26, с. 24]. Неизвестно, насколько проявил себя старший из Джучидов на полях сражений с чжурчжэнями. По всей видимости, в отличие от своих двоюродных братьев Мункэ и Гуюка, чье присутствие в передовых порядках войск было регулярным, Бату (буду откровенен) отсиживался в ставке своего дяди — великого каана, что, кстати, не помешало ему впоследствии получить во владение округ Пинъянфу, причем имя его значится первым среди наделенных Угэдэем «дворами» представителей «золотого рода» и военачальников [18, с. 172–173]. Сообщение Абу-л-Гази (1603–1664 гг.), несмотря на удаленность во времени от происходивших событий (без малого 400 лет), тем не менее ценно тем, что сам Абу-л-Гази являлся Чингисидом по линии Джучи, ведя свой род от брата Бату Шибана[54], а потому мог обладать достоверной информацией о «китайском» эпизоде в биографии своего предка [26, с. 24].

Красноречивым подтверждением, что Бату в 1230 году находился в Китае, а не в Деште, как ни парадоксально, является родословие башкирского племени мин, в котором есть следующая запись: «И в шестьсот двадцать седьмом году хиджры (627 г. х. приходится на 1229/30 год) Угедей-хан, и Чагатай-хан, и Бату-хан пошли на Хитай и покорили (этот) юрт. Из (каждой) сотни тысяч человек (в живых) осталось пять тысяч человек. Остальных поголовно истребили. Ханом Хитая в ту пору был Алтан-хан. Услышав об этом, он с чадами и домочадцами сжег себя на огне…» [4, с. 300]. Сказанное в башкирском родословии полностью совпадает с реально происходившими событиями. «Юань ши» свидетельствует, что в год «гэн-инь… осенью в седьмой луне (10 августа — 8 сентября 1230 года) государь (Угэдэй. — В.3.) лично повел войска в карательный поход на юг…» [18, с. 165]. Интересно и то, что составители родословия, судя по всему, увязывали (чисто хронологически) гибель Алтан-хана с нахождением в Китае Бату. Конечно же, имя Алтан-хан является условным, настоящего императора Цзинь, известного под храмовым именем Ай-цзун, звали Нинъясу [18, с. 272], но вот погиб он, согласно «Юань ши», следующим образом: «Цзиньский владетель бежал в Цай[чжоу]…[55] весной (31 января — 1 марта 1234 г.), владетель Цзинь передал престол отпрыску своей династии Чэнлиню, а затем повесился и [тело его] было сожжено» [18, с. 167–168]… Не правда ли, совпадение текстов башкирского шежере с китайским источником очевидно? Впрочем, с поразительными, пока еще не подвергнутыми исчерпывающему научному анализу совпадениями, а вернее, историческими закономерностями в описании одних и тех же событий, фигурирующих как в китайских хрониках, так и в башкирских эпических преданиях, мы еще столкнемся…