- Ну что, перестало болеть? - спросила бабка, когда я, продрогший на морозе, вернулся в избу.

- Перестало, - сказал я, с ужасом глядя на скалку, которую она крутила в руке.

Боль действительно утихла, но перед глазами у меня все быстрее и быстрее кружились разноцветные круги, и я поспешил улечься на свою постель, постланную на полу в углу избы. Должно быть, я долго пролежал тогда без сознания. Очнувшись, я увидел отца, вернувшегося из леса. Он стоял в армяке, склонившись надо мной.

- Что, парень, болен еще или так лежишь? - спросил он.

- Так уж лежит, - ответила за меня мать. - Спасибо бабке: выходила парня - на улицу уже босиком выскакивает.

Степка и Андрюшка часто заходили проведать меня. Школу они бросили.

- А ну его к черту, такое ученье! Еще захвораешь и помрешь, - говорил Степка.

- И собака не станет бегать в школу в такой холодище, - вторил ему Андрюшка.

У них тоже не было зимней одежды и обуви.

Задолго до наступления весны дома стали говорить, что меня надо отдать в пастушки. И я тоже думал: «Хорошо бы пойти в пастушки! Кормить будут лучше, чем дома, а главное - заработаю себе на бахилы и пальто. Как хорошо будет тогда ходить зимой в школу!»

Хоть и горек оказался корень ученья, а хотелось вкусить плодов его.

Ранней весной все мужики и бабы деревни собрались на улице нанимать пастухов. Нужны были пастухи для лошадей, коров и овец. Меня наняли пасти овец. За лето мне положено было восемь рублей и три сбора хлеба по домам, кто сколько даст.

Обучить меня пастушеству поручено было коровьему пастуху Игнашке. Он позвал меня к себе в избу, посадил за стол и стал важно поучать:

- Пастушество, Васька, дело не плевое. Без понятия браться за него нельзя. Утречком, прежде чем выгнать скотину в лес, надо ее сосчитать. А потом гляди в оба, чтобы она, подлая, не пролезла в изгородь на полосу! А то попробует вкусного хлеба и станет блудить да за собой других овец тащить, и получишь ты от хозяина большое неудовольствие себе.

Наступил мой первый пастушеский день. Накануне я забегался с ребятами и поздно лег спать. На рассвете сквозь крепкий сон до меня донесся звук рожка, а потом голос матери:

- Вставай, Вася, коровий пастух уже ушел.

Не хочется вставать, но мать расталкивает меня и говорит:

- Пора, Вася, гнать овец.

До чего же сладок сон! Поднимешь голову и не удержишь ее, но мать будит все настойчивее:

- Плесни, Вася, водички в лицо, и сон пройдет. Вот и встал уже и умылся, а сон все не проходит.

- Помнишь, к кому кушать-то идти? - спрашивает мать, и тут до сознания моего сразу доходит, что я пастушок, что с сегодняшнего дня буду кормиться не дома, а у чужих людей, по очереди ходить то к одной, то к другой хозяйке; и одежду буду носить уже не свою, а чужую, тоже по очереди; свой только березовый кошель за плечами да березовый прут в руке.

Чем-то сегодня накормит очередная хозяйка? Хорошо бы, дала каши с молоком!

Первая хозяйка, к которой я пришел кормиться, оказалась сердитой.

- Жри скорее! - сказала она, показывая на стол.

Какая уж тут каша! Холодная, сваренная вчера картошка, кусок хлеба, луковица и несколько соленых белянок.

Пока я завтракал, хозяйка сбегала куда-то и, вернувшись, кинула мне рваную домотканую рубаху и штаны. Видно, пролежали они зиму в сарае и, когда я сниму их, будут там лежать до следующей очереди. Для своего парня уже не годны, а пастушку сгодятся.

Для первого раза все хозяйки сами выгнали своих барашков, овечек и ягняток, и от каждой я должен был выслушать наставление, как пасти и как беречь их.

- Ладно, чего уж там, знаю! - досадливо отмахивался я от баб, своими наставлениями мешавших мне считать скотину.

Я считал, сбивался и снова пересчитывал, а бабы ругали меня за то, что я их не слушаю, боялись, что неопытный пастушок вечером недосчитается скотины.

Гоня стадо по знакомой дороге, мимо Бабиной горы и дальше, среди огороженных изгородью полей Путнего, Нового и Дальнего, с березовым кошелем за плечами и с длинным березовым прутом в руке, я чувствовал себя заправским пастухом.

За изгородью не зеленели еще хлеба, не соблазняли овец, и они торопились по дороге к своему пастбищу, начинавшемуся за горой Горб.

Невысокая гора этот Горб, но с нее далеко видно. Впереди безлесные поляны - перелоги, за ними - лес, поднимающийся ступеньками к небу: сначала молодой лесок - подросток, потом малеги - лес повыше и погуще, а еще дальше совсем взрослый лес - бор. А позади - Онега, деревни на ее безлесных берегах, купола и кресты церквей, за ними тоже темная лесная щетина.

Если заглядишься с Горба по сторонам, забудешь про овечек. Что там, за самым дальним лесом, на краю земли? Эх, добраться бы туда, поглядеть, что оттуда видно!

Овцы - животные пугливые, любят держаться кучно, но, если еще мало на перелогах травы, они могут далеко разбрестись в стороны. Найдется резвая, выскочит вперед, чтобы первой пощипать молодую травку, другая выскочит в сторону - там тоже зеленеет, а за резвыми потянутся и робкие. Потом полдня бегаешь по перелогу и подлеску, свистишь березовым прутом, сгоняя в стадо разбежавшихся овец…

Плохо, если утром поешь соленых белянок, - хочется пить, а воды поблизости не видно. Выбежишь на дорогу - нет ли где дождевой лужицы в колее?

Проедет мужик на телеге; остановится, спросит:

- Ну как, пастушок, пасешь?

- Пасу.

- Волков не боишься?

- Не боюсь.

- Ну и молодец, паси хорошо, - говорит мужик.

Он продолжает свой путь, а я ищу дождевую лужицу в колее.

Хочется отдохнуть - намаялся уже бегать вокруг стада; но, чтобы самому прилечь, надо прежде положить всех овец, а пока их положишь, еще набегаешься.

Легла одна овца, легла другая, постепенно все стадо легло. Теперь можно растянуться на земле и поглядеть, как на небе облака дробятся и снова, догоняя друг друга, собираются вместе в одно большое облако, и оно опять начинает дробиться. Только что облако было похоже на бородатого мужика, в шапке, и вот оно уже похоже на купол церкви. Следишь за ним, и вдруг купол превращается в крест, а крест становится мечом.

Однажды, заглядевшись на облака, я заснул и, проснувшись, не увидел своего стада. Перепугавшись, я залез на высокое дерево и долго крутил головой: куда бежать, где искать овец?

Вернуться в деревню без стада? Может ли быть больший позор для пастуха! И я решил, что лучше дойти до края земли и броситься оттуда вниз головой, чем услышать, как тебя дразнят в деревне: «Хорош пастух - стадо потерял!»

Я нашел свое стадо только под вечер, когда, роняя по пути слезы, брел молодым леском. От радости, что овечки нашлись и можно жить на. свете, я перецеловал всех ягняток и сказал себе:

- Ну, теперь врешь - больше не просплю!

Но трудно весь день выдержать на ногах - захочется присесть, а присядешь - захочется прилечь, поглядеть на облака. Чтобы не потерять стадо, я стал привязывать себя бечевкой к самой резвой овце или к барану: один конец к овечьей ноге, а другой - к своей. Овечка вскочит, дернет бечевку - и я тотчас вскочу.

Неподалеку пас коров пастух Игнашка.

Он иногда проведывал меня. Если я спал, он дергал за бечевку.

- Ишь, какой смышленый? - хвалил меня Игнашка, когда, разбуженный им, я поспешно вскакивал на ноги. - Скучно одному-то в лесу? - спрашивал он, садясь рядом со мной, и начинал ловить оводов.

Он насаживал их на сухую травинку, одного за другим, сколько могло поместиться, потом подбрасывал вверх и внимательно следил, как насаженные на травинку оводы мечутся из стороны в сторону, пока не упадут на землю или не исчезнут в воздухе.

Я перенял у Игнашки эту забаву и за лето пустил в плавание немало таких воздушных кораблей.