- Плесни ему, Панька, ложки две, и пусть идет с богом!

Плеснув мне в туесок с полстакана молока, Панька выпроваживала меня из кухни. А попадья кричала вслед:

- Больше к нам не приходи - иди мимо!

Из поповской избы я шел в избу Демидова, работающего в Питере поваром.

Его жена Пелагея, жившая с мужниной сестрой Ульяной, слыла женщиной доброй. Заходя к ним, я молча садился в углу на лавку. Приятно было, намерзшись в дороге, сидеть в теплой и чистой, застеленной половиками избе и смотреть, как дочери Пелагеи, девочки моего возраста, возятся на полу с куклами. Пелагея и Ульяна сидят за столом и прядут, не обращая на меня внимания.

- Ты чего, погорелец, молчишь? - спрашивает наконец Пелагея. - Говори, зачем пришел?

- Мама послала попросить молочка, - отвечаю я.

Рыжая Ульяна делает вид, что это ее удивляет:

- Молока захотел? Да ты бы, мужичок, воды из Онеги напился. Зачем тебе молоко?

- Вода в Онеге нескусная, - говорю я.

Ульяна всплескивает руками:

- Сморчок, от горшка два вершка, а туда же - «нескусная»!

И опять наступает молчание. Хозяйки сидят и прядут, будто забыли про меня, а я гляжу на них и думаю: «Дадут молочка или не дадут?»

Пока-то Пелагея встанет из-за прялки! Она выходит в сени, приносит горшок молока, отливает из него в мой туесок половину и говорит ласково:

- Возьми, мужичок, только не разлей дорогой и не замерзни!

Когда, поблагодарив, я надеваю шапку, Пелагея спрашивает:

- Как это твоя матка не боится посылать тебя в такой холод?

- А чего ей бояться - чай, не маленький! - отвечаю я.

Ульяна опять всплескивает руками:

- Вот сморчок!

Выходя из избы, я с радостью ощущаю тяжесть в туеске. Как хорошо, что не надо больше просить, можно возвращаться домой?

Обратный путь всегда казался мне короче, и было не так страшно. Я заранее слышал, как сестра Матрена, заглянув в туесок, говорит:

«Ай да Вася, вот молодец!»

А брат Ваня радуется:

«Теперь мы знатно покушаем!»

Приходит весна, и жизнь становится веселее. В низких местах лежит еще снег, как заплаты на зипуне, а мы, ребята, уже носимся по деревне босиком. Земля еще холодная, не устоишь - вот и бегаешь, согреваешься. Добежишь до реки - и обратно.

Онега весной страшная: вода мутная, высокая, несется быстро. Но вот зазеленеют земля и деревья, наша Спирова станет нарядной, как девка в новом сарафане, и хорошо тогда на Онеге.

Берега становятся отлогими и каменистыми, по реке куда-то бревна плывут. Одно бревно настигает другое, бревна сталкиваются и снова расходятся, а иногда, столкнувшись, плывут дальше вместе, словно взявшись за руки.

Во время лесосплава мы проводим на берегу целые дни.

Некоторые бревна пристают к берегу, и, вооружившись палками, мы сталкиваем их на воду, чтобы они плыли дальше. А случалось и так, что у кого-нибудь палка соскользнет с мокрого бревна, и, потеряв равновесие, парнишка падает в воду. Хорошо, если это случится на мелком месте; а если на глубоком, то иной и крикнуть не успеет, как скроется под водой.

В ту первую после пожара весну утонул мой сверстник Мишка.

Мать его долго смотрела на воду, потом завыла, замахала руками и кинулась было в реку, но бабы успели ее удержать.

Она боролась с ними, пытаясь вырваться, а ослабев, упала и стала с воем кататься по земле. Нам стало страшно смотреть на нее, и мы спрятались за гумнами.

В тот день на реку мы больше не ходили. Вечером мать, жалостливо глядя на меня, говорила:

- Не ходи, сынок, на Онегу, не толкай бревен? Видишь, Мишка утонул, храни тебя бог?

А потом, чтобы я не горевал о Мишке, мать стала рассказывать мне о речном царе - какой у него на дне реки хрустальный дворец и какие богатства в амбарах и кладовых: хлеба видимо-невидимо, шубы, валенки, рубахи кумачовые и сатиновые, а пряников и конфет полные сундуки, на стол к чаю подают на трех блюдах, и гости едят досыта, запивая сладкими винами.

- А в каком месте стоит дворец? - заинтересовался я.

- Известно дело - посередине реки, на самом глубоком месте, - ответила мать. И добавила: - Там, куда ходим за водой.

На другой день я рассказал ребятам, собравшимся возле одной избы, о речном царе, и решительный Степка сейчас же заторопил идти в гости к речному царю, отведать у него пряников и конфет, которыми лакомится Мишка. Мы не стали раздумывать: сразу же помчались на реку, к тому месту, где бабы берут воду; а там остановились, не зная, как идти дальше - одетыми или надо раздеваться.

Степка говорил, что в гости ходят только одетыми. Андрюшка убеждал, что лучше пойти голыми, а то замочим платье; а мокрых, пожалуй, во дворец не пустят. Мы потолковали и решили одежду нести на руках, чтобы потом, у самого дворца, одеться.

Но только мы вошли все вместе в воду, неся платье в руках, как на середине реки подпрыгнул кто-то черный и по реке пошли широкие круги.

- Ребята, черт играет? - крикнул Степка.

Мы кинулись из воды на берег и стали ждать, что будет делать черт. Круги разошлись, река успокоилась. Видимо, черт притаился - он ведь хитрый!

В это время к реке спускался с ведрами мой дядя, Михаил Егорович.

- Что вы тут, пострелята, делаете? - спросил он.

- Смотрим, как черт играет, - ответил я. - Прыгнул на середине реки, а круги дошли до самого берега.

- То большая рыба прыгнула, а черта в Онеге нет, - сказал Михаил Егорович.

Мы с ним заспорили, что черти в Онеге есть, и рассказали про хрустальный дворец речного царя, к которому собрались в гости.

- Кто это вам такую чепуху набрехал? - спросил Михаил Егорович.

- А вот и не чепуха! - Я запрыгал, радуясь, что поймал его на слове. - Это мне мамка сказала, зона чепуху брехать не будет.

- Ах ты, дурак, дурак! - Михаил Егорович покачал головой. - Морочат бабы детям головы сказками. - И он стал ругаться, затопал на нас ногами: - Марш от реки!

Хотелось побывать в гостях у речного царя, поглядеть, как там Мишка живет, вместе с ним досыта покушать пряников и конфет. Но Михаил Егорович побранил мою мать, и она сказала мне:

- Глупый ты мой несмышленыш! Я тебе сказку говорю, а ты за правду принимаешь.

Я не мог понять, как же это так: говорят про речного царя - какой у него дворец, какое богатство, - а на самом деле речного царя нет. Зачем же говорят, если это неправда?

Мне запретили ходить на реку. Отец пригрозил меня выдрать.

Если на реку ходить нельзя, значит надо идти в лес. Куда же еще?

Говорят, поспела уже земляника. Ее собирают в Новом поле, в Медвежьем, в Поддолгом.

В Новом поле и Медвежьем мы уже бывали, туда неинтересно идти.

Вот бы в Поддолгое сходить!

- Там медведи, - сказал Андрюшка.

Его отец был охотник, и поэтому Андрюшка лучше всех нас знал, где живут медведи.

- Ну и что ж, что медведи? - загорячился Степка. - А мы ляжем на землю, притворимся мертвыми. Медведи понюхают и уйдут.

- А если леший закричит? - спросил Федька.

- Будет тебе леший днем кричать! Он только ночью кричит, а днем спит, - утверждал Степка.

И мы решили идти в Поддолгое - туда далеко, и, значит, ягод там должно быть много.

Путь наш проходил мимо поля, где пахали мужики. Мы кричали им, как взрослые:

- Бог на помощь!

- Спасибо! - благодарили они и спрашивали: - Куда, мужички, путь держите?

- В Поддолгое! - с гордостью отвечали мы.

- Путь долгий! - говорили они.

Наконец вдали затемнела полоса леса, уходившего далеко в обе стороны. Дорога привела нас прямо в лес и запетляла по лесу. Высокие сосны и ели закрыли солнце, стало темно, будто сразу наступил вечер.

Долго петляли мы по лесной дороге, поглядывая на светлую полоску неба, которая, как речка, бежала над лесом.

Заглядишься на нее, и шапка упадет с головы.

Ягод возле дороги не видно было.