Пойдя по другой дороге, я вскоре увидел верстовой столб и дальше пошел уверенно.

От деревни до деревни теперь было по двадцать, а то и больше верст. Выйдешь на холмик, оглядишься, снимешь сапоги, чтобы проветрить портянки, посидишь, съешь ломоть хлеба и снова шагаешь по дороге, которая светится, как щель в темном лесу. Пройдешь целый день и ни одного человека не встретишь. Так одиноко становится, что думаешь: хоть бы медведь вышел на дорогу! Но и медведей нс было видно.

В деревнях, где я ночевал, всё вспоминали, что недавно проходил такой же как я, паренек, и, узнав, что это шел мой товарищ, удивлялись, почему мы не пошли вместе; надо было объяснять всем, как это случилось.

Угощая меня, хозяйки всюду приговаривали:

- Ешь, доброхот, ешь! До другой деревни далеко, а в лесу-го никто тебя не накормит.

На пятый день пути, когда я прошел уже вторую развилку дорог, меня наконец нагнал один попутчик.

Поднявшись на холмик, я услышал вдруг позади себя крик и, оглянувшись, увидел на другом, пройденном мною холмике телегу. Сидевший в ней человек махнул шапкой. Я понял, что он просит подождать его: если путь далекий, то хоть и на телеге, а одному все-таки скучно в лесу.

Попутчиком моим оказался древний старик, везший в Пудож на продажу две бочки соленых рыжиков. Он обрадовался встрече еще больше, чем я.

- Небось устал? Тогда садись, а я пройдусь, - сказал он, после того как мы с ним поздоровались и выяснили, что нам по пути.

- Нет, дедушка, не устал еще, - сказал я, пожалев его старые ноги.

- Ну тогда скажи, когда устанешь, не стесняйся. Хорошо было после долгого одиночества в пути шагать рядом с телегой и разговаривать со стариком.

Он уже не первый раз ездил в Пудож продавать соленые рыжики, и по дороге во всех деревнях у него были знакомые. Нам согревали самоварчик, и, попив чая, мы ожидали, пока покормится лошадь. Лошадка у старика была дряхлая, он ее жалел, и поэтому двигались мы очень медленно.

Догнать Потапова я уже не надеялся, но все равно мне надо было спешить. И после ночевки в деревне Кривды, что на речке Водле, откуда до Пудожа оставался один переход, я стал подумывать, что хоть и хорошо иметь попутчика, но без него я двигался бы куда быстрей.

Началась песчаная дорога, и лошадка едва тянула телегу с двумя бочками рыжиков. Старик плелся, держась за телегу, и, когда лошадка останавливалась, он не понукал ее, а ждал, пока ей наскучит стоять. И мне приходилось ждать, потом плестись рядом со скрипучей телегой, слушая жалобы старика на пудожских купцов, которые по дешевке скупают у. мужиков соленые рыжики, а сами продают их дорого.

- Смотри, парень, вон и Пудога! - сказал вдруг старик, показывая влево.

Там, за полями и лугами, далеко на низком горизонте сверкали под солнцем купола церкви - будто стояли в позолоченных шлемах богатыри: один - большой, а вокруг него - тесной кучкой несколько поменьше.

До Пудожа оставалось верст десять, но старик решил, что перед городом надо еще разок передохнуть, попить чайку у знакомого мужика в попутной деревне. Тут уж я не выдержал, взмолился:

- Так мы до ночи не доберемся!

- Ничего, мы с тобой помаленьку - так-то лучше будет, - ответил старик.

У меня была с собой полученная из города бумага, я ему показал ее и прочитал последние слова, написанные в этой бумаге:

- «…с прибытием поспешите». Так что, дедушка, мне помаленьку нельзя, - сказал я.

Распростившись с дедом, оставшимся со своими рыжиками чаевничать в последней перед городом деревне, я быстро зашагал один по песчаной дороге в Пудож. Долго маячил он на горизонте позолоченными куполами своей церкви, будто не было в городе ничего больше, кроме этой церкви, похожей на кучку богатырей, стоящих на краю земли. А потом, когда я прошел деревянный мост, вдруг вынырнули, точно из-под земли, старые, покосившиеся избы. Вот уж не думал я, что это начался город! Дальше на дороге появился деревянный тротуар, избы стали получше, и в окнах я увидел кружевные занавески и горшочки с цветами, которых в наших деревнях не найдешь. Но я все еще сомневался, Пудож ли это, пока не вышел на другую улицу, где попадались уже дома, не похожие на деревенские избы. Большой двухэтажный каменный дом со множеством окон совсем убедил меня в том, что я попал в город. Я остановился и, заглядевшись на этот дом, задумался: как это люди могут жить в таком огромном доме - ведь в нем можно заблудиться, как в нашем Поддолгом лесу!

По тротуару, пошатываясь, шел чиновник в фуражке с кокардой, в пиджаке с золотыми пуговицами и с тросточкой, имевшей белую, как кость, рукоятку. Остановившись, он оперся обеими руками на тросточку и стал разглядывать меня, склоняя голову то на один бок, то на другой.

- Откуда ты, такой краси-ивый? - спросил он икнув.

- Из Спировой, - ответил я робко.

Чиновник замахал тросточкой и двинулся на меня:

- Как ты сказал? Повтори-и-ка!

- Из Спировой, - поспешно повторил я и попятился, решив, что он сейчас будет бить меня своей тросточкой.

- Это что же, в Афри-ике будет иди в Австралии?

Икая, он надвигался на меня, а я все пятился по узкому деревянному тротуару, пока не оступился с него. Упав навзничь, я не сразу поднялся, потому что чиновник успел поставить мне свою тросточку на грудь и опять оперся на нее обеими руками.

- Отвечай мне, мерзавец, у кого ты стянул фуражку?

Когда мне удалось столкнуть с груди палку, чиновник, пошатнувшись, сел на тротуар. Проворно вскочив на ноги, я перебежал на другую сторону улицы, где стояла, подбоченившись, толстая баба.

Она качала головой, укоряя чиновника:

- Ох, и нехорошо же! Ну чего к мальчику пристали? А еще барин называется! Хуже мужика нализались… Ты, парень, чей будешь? - повернувшись ко мне, спросила она.

- Я, тетенька, издалека. Меня в городское училище вызвали, - ответил я, глотая слезы.

- Вот видите, как нехорошо! - Она снова стала укорять чиновника. - Парень издалека пришел в училище, а вы его, словно, червя, палкой своей к земле придавили! А еще барин! Образованный!

Я не отходил от своей защитницы, во избежание новой опасности, которая, как мне казалось, вот-вот обрушится на меня из-за какого-нибудь угла.

- Ну, чего стоишь как вкопанный? - подозрительно глянув на мою фуражку, спросила толстуха. - Вызвали в училище, так и иди - вон оно! - показала она на почерневший от старости длинный одноэтажный дом, чуть видневшийся из-за высокого, глухого деревянного забора.

Калитка в заборе оказалась запертой. Я постучал, и калитку открыл молодой косоглазый мужик.

- Чего надо? - угрюмо спросил он.

Я сказал, что пришел учиться по вызову земской управы, и показал полученную оттуда бумагу.

- Ладно, - буркнул мужик. - Пошли на кухню. Пущай сам инспектор читает.

На кухне, у печки, хлопотала молодая женщина с растрепанными волосами. Она оглянулась на меня, но ничего не сказала. Я остановился у двери и разглядывал кухню, ожидая, пока косоглазый мужик приведет инспектора.

В хороших домах меня редко когда пускали в комнаты, и я с малых лет привык определять, как живут люди, по кухне. Эта кухня мне не понравилась - грязная, посуда простая. «Небогато живут», - подумал я.

Инспектор вошел в кухню, ковыряя в зубах спичкой. На рыжей бороде его что-то блестело - наверно, жирный борщ ел.

- От Ивана Емельяновича пришел? - спросил он. Поглядев на мою бумагу, сказал: - Ну вот и хорошо! Благодари Ивана Емельяновича. А мы тебя ждали. Товарищ твой уже тут… Тоже Васькой звать? Значит, в третий класс думаете? Пожалуй, трудновато будет в третий, но попробуем - может, и выйдет. А сейчас иди в общежитие. Алексей покажет тебе, как пройти. Отдохни получше перед экзаменом, вспомни молитвы.