Ребята разбегаются по своим классам, а мы остаемся в коридоре: ждем, когда нас позовут на экзамен; там уже выяснится, в какой класс идти.

Потапову не терпится - он заглядывает одним глазом в учительскую и крестится.

- Чего там?

- Сидит.

- Кто?

- Сам батюшка протоиерей.

Наконец в коридоре появляется косоглазый сторож Алексей и говорит нам:

- Пожалуйте на экзамен!

Голос у него такой, будто нам сейчас головы отрубят.

Экзаменуемся только мы двое, принятые в училище с опозданием. Первым входит в учительскую Потапов, я следую за ним.

- Здравствуйте! - громко говорит он, останавливаясь посреди комнаты и кланяясь.

- Здравствуйте! - повторяю я потише и тоже кланяюсь.

Перед нами стол, покрытый красным сукном, за ним сидят инспектор в мундире с золотыми пуговицами, седой протоиерей в черной рясе с золотым крестом в брильянтах, а по бокам их - учителя.

- Подойдите, дети, к столу, - говорит инспектор, показывая рукой, куда нам подойти.

Мы подходим, и Потапов опять кланяется и громко говорит:

- Здравствуйте!

- Как тебя звать? - сердито спрашивает его протоиерей.

- Василий Потапов с Кармоозера.

- А тебя разве спрашивают, с какого ты озера?

Потапов растерялся:

- Кого - меня-то?

- Да, тебя-то.

«Раз Потапов растерялся, дело плохо», - подумал я.

Но вскоре мы приободрились.

Инспектор начал задавать нам вопросы по русскому языку, и они оказались нетрудными: что такое существительное, что такое прилагательное. Мне пришлось просклонять «стол», а Потапову - «окно». Инспектор одобрительно кивал головой. Потом нас спрашивал по арифметике красивый молодой учитель, и он тоже остался доволен нашими бойкими ответами.

- А вот ответьте еще на такой вопрос: что тяжелее - пуд железа или пуд пуха? - обращаясь ко мне, спросил другой учитель, тот самый, с красными, как у плотвы, глазами, которому надо было отвечать без запинки.

Я уже знал, что этот каверзный вопрос будет задан, и Потапов научил меня, как на него надо ответить: по арифметике тяжесть одна, но если на голову, да без шапки, поставить пудовую гирьку, то будет тяжело; а если вместо гирьки поставить мешок с пудом пуха, то покажется куда легче.

- А ведь верно! Молодец! - оживленно заговорил инспектор. - Попробуйте, отец протоиерей, поставить себе на голову гирьку - покажется тяжеленько! - И он похлопал себя по рыжей голове.

Учителя заулыбались, а протоиерей, который сидел нахмурившись, нахмурился еще больше.

Инспектор, повернувшись к нему, с поклоном сказал:

- Прошу, отец Владимир.

И протоиерей обратил взгляд на меня:

- Ты вот, вижу, шустрый… А скажи, молитвы знаешь?

- Знаю. Я даже на клиросе пел.

- Я тебя не спрашиваю, где ты пел, - на клиросе или в подворотне. Тропарь рождества Христова знаешь?

- Как не знать! В прошлом году все рождество христославил.

- Опять болтаешь всуе. Придержи язык! Читай! Я начал читать, но не дочитал - протоиерей перебил меня и велел читать снова.

- Слово божье должно читать с чувством, - сказал он.

«Наверно, надо быстрее», - решил я.

И опять он перебил:

- Ты что читаешь?

- Тропарь рождества Христова, батюшка.

- Батюшка твой дома остался, а ты, балаболка, тут оказался. Начни еще раз!

Я стал читать возможно реже. Дочитал почти до конца, и вдруг протоиерей замахал на меня руками:

- Замолчи, балаболка! Читаешь слово божье без понятия… Читай ты! - сказал он Потапову.

С Потаповым произошло то же самое.

- И ты балаболка! Оба не знаете молитвы! Таких балаболок надо садить не в третий класс, а в первый, чтобы молитвы учили!

Встав, протоиерей сердито одернул рясу и вышел из комнаты.

Мы с Потаповым переглянулись, не понимая, чем прогневали батюшку, и понурили головы.

- А вот скажите… хотя бы вы, - обратился ко мне Плотица: - кто разбил татар на Куликовом поле?

Обрадовавшись, что, может быть, еще не все пропало, я ответил бойкой скороговоркой:

- Князь Дмитрий Донской с монахами Пересветом и Ослябей.

И на другие вопросы по истории, а затем по географии я ответил без единой запинки.

А Потапов, ответив о Ермаке все, что мы учили о нем, от себя еще добавил, что про Ермака у нас в деревнях поют песню: «Ревела буря, гром гремел».

По географии он, кроме указанных в учебнике озер, назвал еще Кармоозеро, Ундозеро и Кенозеро; стал даже, по своей словоохотливости, рассказывать, какая в них рыба водится, но учителя засмеялись, и инспектор сказал, что экзамен кончился.

Нам велено было выйти в коридор и ждать решения.

Ждать пришлось долго.

Через дверь были слышны громкие голоса. Мы думали, что, наверно, отец Виктор нажаловался на нас за архиерея с трубкой. А то чего бы протоиерею придираться? Молитву знаем хорошо и читали ее, как все читают.

Наконец нас вызвали, и инспектор, глядя на стол и постукивая по столу пальцами, сказал:

- По всем предметам отвечали вы хорошо, даже очень хорошо, но по закону божьему… сами знаете… В общем, в третий класс нельзя. Комиссия постановила посадить вас во второй. Можете идти!

Вслед за нами в коридор вышел красивый учитель с черными усиками.

- Вот как бывает! - сказал он. - А знаете, почему отец протоиерей остался вами недоволен?

Мы ответили, что не можем понять, почему он нас перебивал.

- Оттого, что вместо «с небес срящите» вы читали все время «снебесдращите». Теперь поняли?

- А у нас в деревнях все поют «снебесдращите», - сказал я.

Учитель засмеялся:

- Ну то в деревнях, а вы теперь в городе - значит, надо «с небес срящите». - Потом он посочувствовал нам: - И нужно же было засыпаться на рождественском тропаре! Это будет стоить вам целого года ученья.

Мы зачесали свои затылки.

- Не везет нам с законом божьим, - сказал Потапов. - И христославили мы, и евангелие ты носил на полотенце, и на клиросе пел - всё нипочем!

Первый день на переменах городские ребята рассматривали нас, словно каких-то невиданных, заморских птиц.

- Это те, кого отец протоиерей прокатил на «снебесдращите».

- И откуда такие притопали?

- И оба - Васьки!

- Гляди, мужичок, а штаны в полоску.

- А у другого-то, смотри-ка, смотри - штаны сейчас с ног свалятся.

- Эй ты, снебесдрящий, подтяни портки!

- Ребята, утрите Васькам сопли!

У меня кулаки сжимались, я наскакивал и грозил:

- А ну давай?

А Потапов как ни в чем не бывало подтягивал штаны и утирал нос рукавом рубахи, будто у него действительно сопли текли, и, при этом смеясь, преспокойно говорил:

- Я и сам утру, мамки мне для этого не надо.

Деревенские ребята, вчера уже насмотревшиеся на меня в общежитии, а с Потаповым познакомившиеся еще раньше, тоже рассматривали нас, словно впервые видели, и, заискивая перед городскими, вместе с ними высмеивали наше невежество и наши деревенские привычки.

- Если на молитве завалились, какое им может быть ученье!

- Небось староверы.

- Были бы с умом - пошли в пастухи, а они - в третий класс?

- А нам что в пастухи идти! Мы с Васькой уже напастушествовались, - говорил Потапов.

- Может, и милостыню просили?

- А чего тут такого? - Он пожимал плечами. - Жрать захочешь - попросишь.

Один верзила, со светлой бляхой на поясе, долго глядел на нас, а потом покачал напомаженной головой и сказал укоризненно:

- Эх вы, Васьки, Васьки! Темная, нищая деревня, а туда же - в город учиться притопали!

- Ничего! Отец протоиерей покажет им, как в городе учиться! - сказал другой, тоже с бляхой на поясе.

И вдруг окружавшая нас толпа недоброжелателей расступилась, и к нам подошел красивый, напомаженный парень в выутюженных касторовых брюках навыпуск и в такой же черной куртке со стоячим воротником, какую мы видели на одном учителе.