Пример моих братьев убеждал меня, что научиться грамоте - дело трудное.

Но ведь я задумал стать псаломщиком, чтобы можно было вволю поесть пшенной каши, - значит, надо было скорее поступать в школу.

- Может, Васенька, тебе подождать еще годок? - говорила мать. - Тем летом наймешься пастушком, заработаешь денег, батька купит тебе бахилы, тогда и пойдешь учиться. А то как же зимой без бахил будешь ходить?

Ждать, пока отец купит бахилы, - никогда не пойдешь учиться. И разве можно ждать, если Степка и Андрюшка уже собрались в школу? Правда, я моложе их почти на год, но они мои товарищи, а от товарищей отставать негоже.

Рано утром собрались мы втроем и зашагали по дороге в деревню Шуринга. Две с половиной версты от нас до этой волостной деревни, на дальнем краю которой стоит двухэтажный дом училища.

Входим в него, подталкивая друг друга, и попадаем в полутемную комнату с железной печкой под лестницей. В комнате полно ребят.

К нам сразу подходят два долговязых парня, молча оглядывают нас с ног дл головы, и потом один из них спрашивает:

- Что, сопляки, учиться пришли?

- Учиться, - с заискивающей улыбкой отвечает Степка.

- А как учат сопляков, знаете?

В предчувствии надвигающейся на нас беды мы уже все втроем заискивающе улыбаемся.

Второй, молчавший до сих пор парень манит меня к себе пальцем. Я покорно подхожу к нему.

Больше нет надежды на то, что нам удастся миновать беду.

- Наклонись! - приказывает парень.

Я наклоняюсь. Он вскакивал мне на спину. Под его тяжестью я падаю на пол. Он хватает меня за шиворот, поднимает и снова заставляет нагнуться; садится на меня верхом, больно дергает за уши, бьет ногами по животу:

- Но-о! Пошел!

Пошатываясь, я делаю несколько шагов.

- Стой! - приказывает он, соскакивая на пол. - Теперь лягайся!

Я послушно поднимаю ногу, чтоб лягнуться. Кто-то хватает меня за ногу, дергает, и я падаю.

Потом я сижу на полу, плачу и размазываю руками по лицу кровь. Степка и Андрюшка тоже сидят на полу и тоже плачут.

Окружающие нас ребята смеются, спрашивают:

- Ну как, понравилась наука?

Андрюшка и я молчим. А Степка, всхлипнув, кричит:

- К чертовой бабушке такую науку!

Когда пришел учитель, ребята побежали в класс, и мы втроем поплелись за ними. Вошли и остановились в нерешительности: все садятся за какие-то черные горбатые столы, а нам сто делать?

Учитель увидел на моем лице кровь и подошел ко мне. У него была такая же большая, как у моего отца, борода, только черная. Сначала он мне показался страшным, и я втянул голову в плечи, боясь, что он ударит меня. Учитель посмотрел на меня строгими глазами, но не ударил.

- Где это ты так расквасил себе нос? - спросил он.

- Это он с крыльца упал, Михаил Ильич! - крикнул кто-то из ребят и погрозил мне кулаком из-за спины учителя.

Над черными горбатыми столами поднялось много угрожавших мне шлаков, и я понял, что должен молчать, а то мне будто плохо.

- Надо смотрел себе под ноги, - сказал учитель уже не так строго и стал расспрашивать меня, Степку и Андрюшку: из какой деревни, чьи сыновья, как зовут.

Приободрившись, мы стали бойко отвечать на все его вопросы.

- Значит, учиться пришли? - спросил Михаил Ильич.

- Учиться! - хором ответили мы.

- Корень ученья горек, да зато плод сладок, - сказал Михаил Ильич и, потрепав каждого из нас за волосы, добавил: - За одного грамотного дают трех неграмотных.

Он посадил нас троих за одну парту, и мы стали осматриваться вокруг.

Класс был большой, светлый, с белыми стенами; посередине два столба подпирали потолок.

Учитель разговаривал с другими ребятами, и у нас было время осмотреться. Потом он начал урок.

- Если мы выйдем на улицу и посмотрим вверх, - говорил Михаил Ильич, - то увидим, что небо опрокинуто, как чаша. Над нами небо высокое, а вдали оно подходит к самой земле, словно обрывается.

Степка, самый бойкий из нас, заерзал на парте.

- Это там, где старухи прядут и на небо прялки кладут? - не утерпев, громко спросил он.

- Ишь какой прыткий! - сказал Михаил Ильич. Он подошел к нашей парте и щелкнул Степку по лбу: - Сказками набита дурная голова!

Так началось наше ученье. Наука давалась нам тяжело. Особенно трудно стало после того, как мы научились писать на грифельных досках палочки простые и палочки с хвостиком, осилили азбуку и получили буквари.

Вернувшись из школы, мы собирались втроем, открывали свои буквари и пытались прочесть заданное нам. Пробовал читать Степка, потом Андрюшка. Оба отчаянно морщили лбы, но ничего у них не получалось: буквы не складывались в слова. Тогда пробовал читать я, но и мне это оказывалось не под силу.

- Ну что, ребята, сели на мель? - спрашивал мой брат, Терентий, наблюдавший за нами со стороны.

Хотя сам он и бросил учиться, но интерес к букварю у него был большой.

Подходя к нам, он начинал читать по складам нараспев, но вскоре, вспотев от напряжения, отходил прочь и говорил смущенно:

- Отвык уже, давно не читал.

Пытались мы читать и все втроем, в один голос, и все равно без толку. Наконец было решено, что как ни крути, а без помощи Федьки не обойдешься. Он уже второй год ходил в школу и считался в нашей деревне самым наторелым в грамоте парнем. Явившись на наш зов, Федька усмехнулся, взял букварь и велел нам следить за его пальцем и повторять слова, которые он будет читать. Он читал быстро, мы втроем дружно повторяли, не вникая в смысл слов, и скоро наш небольшой урок был выучен на память.

На следующий день учитель спросил:

- Ну кто, ребята, выучил урок?

Я первый поднял руку, и учитель вызвал меня. Раскрыв букварь, я стал водить пальцем по буквам, но читал не по буквам, а на память, и вдруг я получил щелчок в лоб и разом услышал грозный голос учителя:

- Ты что, мерзавец, читаешь?

От испуга у меня язык колом стал во рту.

- Чи-таю у-рок, - наконец ответил я заикаясь,-

- Я тебе дам урок! Кто научил?

- Фе-дька! - икнул я со слезами на глазах« Учитель шагнул к Федьке:

- Ты учил?

Федька не стал отнекиваться.

- Ах ты, щенок! Мерзостям учишь своих товарищей!

Михаил Ильич, схватив Федьку за волосы, потащил его в угол и поставил на колени:

- Стой, дурак, за то, что учишь мерзостям!

Затем учитель и меня вытащил за волосы и тоже поставил на колени:

- И ты, дурак, стой за то, что повторяешь мерзости!

Мы стояли с Федькой на коленях рядом, и Федька исподтишка тыкал меня в бок кулаком за то, что я выдал его.

- Какой дурак говорит учителю правду! - смеялись потом надо мной все в классе.

На другой день я проснулся больной. Наступила уже холодная, сырая осень, а у меня не было во что обуться. Не хотелось выходить босиком из избы, но Степка и Андрюшка пришли за мной, и, побоявшись, как бы они нё стали грамотными раньше меня, я побежал с ними в школу. На половине дороги у меня закружилась голова, и я упал. Перепуганные ребята подняли меня и помогли мне добраться обратно домой.

- Что, отучился, видно, сынок? - спросил меня отец.

- Ученье не убежит. Посиди, Васенька, эту зиму дома, - сказала мать.

Я слег и пролежал до середины зимы.

Терентий, сочувствуя мне, говорил:

- Не в пользу Ваське пошло ученье… Еще, того гляди, помрет.

Кто знает, чем я тогда болел! Лечила меня одна бабка, лечившая всех в нашей деревне. Сначала она поила меня каким-то снадобьем собственного приготовления: брала крынку воды, покрывалась полотенцем, что-то вынимала из узелка, клала в крынку и, пошептав, давала мне попить из нее. Должно быть, от этого лечения у меня страшно разболелся живот. Тогда бабка испробовала на мне другое средство: задрав рубаху, приставила к моему животу скалку и так крутанула ее, что я, с криком вскочив с постели, стрелой вылетел на улицу и, не оглядываясь, промчался босиком по снегу до края деревни и только тогда оглянулся, не гонится ли за мной чертова бабка со скалкой.