Так возникла "Контактная Комиссія" в качествѣ постояннаго учрежденія, долженствовавшаго служить "техническим орудіем" для организованнаго давленія революціонной демократіи на Временное Правительство. В состав ея вошли лица, избранныя 8-го — впослѣдствіи к ним присоединился Церетелли, никаких офиціальных записей работ этой комиссіи, собиравшейся помимо экстренных надобностей регулярно чуть ли не три раза в недѣлю, не имѣется, и никто из участников Комиссіи подробно ея интенсивной деятельности не охарактеризовал. Трудно при таких условіях получить отчетливое представленіе об истинном ликѣ этого единственнаго в своем родѣ института. Милюков современник и непосредственный участник дѣйствія, в своей "Исторіи" в самых общих чертах говорит, что значительная часть пожеланій Контактной Комиссіи удовлетворялась, о чем демонстративно и хвастливо заявлялось в Совѣтѣ. Нѣкоторыя "требованія" встрѣчали, однако, категорически отказ (напримѣр, требованіе об ассигновкѣ 10 милліонов на нужды демократических организацій). На съѣздѣ (т. е. Совѣщаніи) И. Г. Церетелли признал, что в Контактной Комиссіи "не было случая, чтобы в важных вопросах Временное Правительство не шло на соглашеніе". Придется, дѣйствительно, признать, что Временное Правительство проявляло в прямой ущерб дѣлу слишком большую уступчивость. Во избѣжаніе повторенія мы коснемся наиболѣе важных уступок и инцидентов, связанных с "требованіями" совѣтских делегатов, в дальнѣйшем уже предметном изложеніи — это был вопрос о судьбѣ Царя и о нотѣ Правительства по внѣшней политикѣ. Почти все остальное относилось к повседневной политикѣ, без надобности заострявшейся большевизанствующими членами Контактной Комиссіи.

Милюков говорит, что "'Контактная Комиссія дѣйствовала вначалѣ очень сдержано и робко при встрѣчах с Правительством". Из наблюденій управляющаго дѣлами Правительства выносишь противоположное впечатлѣніе. Набоков отмѣчает, что главным дѣйствующим лицом среди совѣтских представителей являлся выступающій с безграничным апломбом и с беззастѣнчивостью, отождествлявшій себя с трудовыми массами. Ни говорливый Скобелев, ни сдержанный Чхеидзе такими качествами не отличались. Филипповскій и Суханов, по словам Набокова, почти никогда не говорили. Немудрено, что при личных свойствах Стеклова, неутомимаго в поисках контр-революціи и главной мишенью для нападок избравшаго военные верхи, совмѣстныя засѣданія протекали даже по признанію Суханова в "тягостной и напряженной атмосферѣ". Сам мемуарист, как он утверждает, не был в состояніи заразиться ни "воодушевленіем" своего соратника, ни его "полицейским умонастроеніем" и просто "умирал со скуки", выслушивая стекловскіе выпады[524].

Керенскій — вспоминает Набоков — садился в сторонкѣ и хранил молчаніе, только "злобно и презрительно" поглядывая. Он, по словам Набокова, совершенно не выносил Стеклова и с наибольшим раздраженіем реагировал послѣ засѣданія на демагогическія выходки блюстителя интересов демократіи, попрекая кн. Львова в излишней к нему деликатности. Позже — это было уже в апрѣлѣ — Стеклову пришлось нѣсколько "стушеваться" под вліяніем разоблаченій, появившихся в печати[525].

При таких уcловіях "контактныя" засѣданія не достигали своей цѣли и были почти "безплодными". Члены Комиссіи не дѣлали правильных отчетов в Исполнительн. Комитетѣ и, как разсказывает Суханов, обычно обмѣнивались даже между собою мнѣніями уже в автомобилѣ, который их вез на засѣданіе. Поэтому так легко Стеклов и мог свои личныя сужденія выдавать за постановленія центра. (Набоков говорит, что подчас другіе члены Комиссіи тут же должны были его опровергать). Нельзя сказать, что Правительство игнорировало Совѣт.

Если вначалѣ Правительство отряжало 2-3 своих членов для заслушиванія жалоб и пожеланій, выражаемых от имени Совѣта, то потом обычно, по словам Суханова, присутствовал или полностью весь кабинет министров, или огромное большинство его членов. Фатально пожеланія "революціонной демократіи" слишком часто сводились к нудным и мелочным претензіям стекловскаго пошиба. Не было бы удивительно, если бы в такой тягостной обстановкѣ у членов Временнаго Правительства могла появиться мысль об уходѣ. По утвержденію Суханова, Керенскій постоянно грозил тѣм, что "они уйдут". Мемуарист не вѣрил этим "басням". Пожалуй, он был прав. Такой реальной угрозы в дѣйствительности не было. Оптимизм, даже излишній, не покидал революціонное правительство перваго состава.

Формула: "они уйдут" имѣла в сущности то же педагогическое значеніе, что и выдвинутое Шульгиным послѣ военной неудачи 20 марта на Сходѣ (она произвела сильное впечатлѣніе на общественное мнѣніе) в цѣлях пропаганды и заостренное его бойкій публицистическим пером положеніе о "двоевластіи": "пока будет двоевластіе — писал он в "Кіевлянинѣ" — ждать толку нельзя. Совѣт Р. и С. Д. или должен сдѣлать новый переворот и свергнуть Временное Правительство и стать на его мѣсто или же должен предоставить Правительству быть правительством". Неожиданно у Набокова можно найти указаніе на то, что засѣданія Контактной Комиссіи были подчас живительным элексиром для членов кабинета. Он вспоминает, как члены Правительства на общих засѣданіях, при обсужденіи спеціальных вопросов, "полудремали" и оживлялись лишь в закрытых засѣданіях Правительства и... в Контактной Комиссіи, т. е., тогда, когда ставились острые политическіе вопросы.

Мемуаристы "лѣваго сектора" всегда усиленно подчеркивают давленіе, которое оказывали на Совѣт массы в области экономической. Контактная Комиссія была "орудіем давленія" на Правительство. Между тѣм в опубликованных матеріалах пока нельзя найти намека на то, что в "контактных" засѣданіях поднимались насущные вопросы соціально-экономическаго характера[526]. Поэтому надлежит сдѣлать очень существенную оговорку в позднѣйшем 16 мая, в дни уже новаго коалиціоннаго правительства, утвержденіи Экономическаго Отдѣла Исполнительнаго Комитета, что Временное Правительство "перваго состава уклонялось не только от... выполненія, и от... постановки тѣх народно-хозяйственных задач, которыя были формулированы делегатами Совѣщанія провинціальных Совѣтов". Бѣда Правительства, как было указано, заключалась в отсутствіи у него программы и слѣдовательно иниціативы... Вся трудность положенія лежала в разрѣшеніи дилеммы переходнаго времени, требовавшей не только "постановки", но в той или иной мѣрѣ и "выполненія"... Пожеланія (не в формулировкѣ органов совѣтской демократіи) почти всегда находили отклик у Правительства — эту связанность между давленіем со стороны и иниціативой государственной власти прослѣдить нетрудно: напримѣр, 3 апрѣля на Совѣщаніи Совѣтов было принято скороспѣлое постановленіе о "сверхприбыли", а 6-го уже сообщалось в газетах, что Правительство приняло по предложенію министра торговли и промышленности об ограниченіи прибыли во время войны и поручило ему, совмѣстно с министров финансов, разработать главный основанія этого ограниченія. Только ненормальными условіями, в которых протекали "контактныя" засѣданія, можно объяснить то, что экономическая мѣра типа внутренняго "займа свободы", опубликованная 27 марта, была принята без предварительнаго освѣдомленія Исполнительнаго Комитета (на совѣщаніи членов Государственной Думы Терещенко сдѣлал соотвѣтствующее сообщеніе) — здѣсь соглашеніе было в прямых интересах самого Правительства. (Воззваніе о займѣ было опубликовано за подписью Временнаго Правительства и Временнаго Комитета Г. Д.). Нетрудно было предвидѣть агітацію большевиков против "военных кредитов"— "займа неволи", как назвал Зиновьев "заем свободы", но, быть может, и протест тѣх "циммервальдцев", которые во имя обороны страны поддерживали Правительство. В апрѣлѣ всѣ эти трудности выпукло выдвинулись в жизни.