У входа мы распрощались с хозяином дома сухим рукопожатием. Он так ничего и не сказал, но его молчание и бегающий по крышам взгляд красноречиво говорил: «Я знаю, что мой дом ещё навестят по вашей вине, мистер Браун, и я вам это припомню». Я старался не обращать на это внимания и судорожно ждал, пока раздающий любезности хозяйке Крамер не подойдёт ко мне.

— Мистер Браун, может я пойду с вами? — спросил Чейз, взяв меня за руку и незаметно передав список имён, измазанный чернилами. Я спрятал его в внутренний карман куртки.

— Нет, Чейз, вам не стоит показываться рядом со мной. Сейчас я вне закона. — я попытался спуститься, но надоедливый Крамер ухватил меня за рукав.

— Когда мы встретимся?

— Не знаю, Чейз, даже не представляю. — я аккуратно убрал с куртки грязные от чернил пальцы. — Может, после того, как я освобожу вашу дочь или вы будете свидетельствовать в суде по делу об убийстве. Как всё обернётся... я не знаю. — пока мой путь овеян туманом. Хотя, символичнее было бы сказать, что он овеян дымом от сигарет.

— Покажите, что у вас ещё есть порох и вас не сломать полицейским аппаратом. — Крамер, Крамер, откуда эти плохие мысли о государстве? Неужели проповеди действуют и на тебя?

— Удачи вам, Джеймс Браун. — Двое громил пожали руки. Моя, как всегда, больше.

Я вышел. Стоило мне спуститься на одну ступень, как дверь с треском закрылась и свет из гостиной пропал. Вокруг были лишь сонные полутени и нарастающий закат, задёрнутый мрачными тучами, как тяжёлой провонявшейся шторой.

Я поспешил на восток. Счёт шёл уже не на дни, а на часы. В городе назревало что-то нехорошее, я чувствовал это.

Пройдя задний двор, я оказался в узком проулке из стен красного кирпича. Пробежать десяток улиц, прячась в тени, и я у городской больницы. Главный вопрос — как убедить доктора помочь мне?

«Ты ещё что-то можешь, Джеймс.»

Удар. Локоть вылетает, как пушечное ядро, и оглушает намертво. Я свалился на землю, сжав зубы.

— А я всё думал, что ты сделаешь, если тебя ударить. Оказывается, ничего. — матрос заржал, как и его товарищ, еле помещающийся в проулок. Молодость — великая сила, увы, мне больше недоступная. — Ты ещё пытаешься встать? — морской обветренный сапог пнул меня под рёбра. Я повалился. Бессилен. Как всегда.

— Рурк, а может не будем его в полицию? Закинем на борт, да на острова. Он толстый, дорого будет стоить.

— Нет, боцман ясно сказал — приведите в полицейский участок и сдайте в руки правосудия за плату. Так что подымай.

«Нет, нельзя, я должен стоять на ногах хотя бы до той поры, пока дети не вернут родителей. Вставай, мясная туша, гремит набат. Пожар! Убийство! Смех и плач! Вставай, вставай... ты ещё что-то можешь, Джеймс Браун»

— Вставай, детектив, пора рассчитаться! — громила взял меня за шкирку и начал подымать, как облезлого котёнка.

Я наконец нашарил рукоять в карманах.

— А ну развернись, с тобой говорю! — меня резко перевернули до позвоночного хруста. Взгляд весёлого матроса на миг задержался на странном предмете в моей руке. Моряк даже успел скривить губы и неверующе моргнуть... Чувствую, как рука упёрлась во что крепкое. Должно быть, мощные мышцы живота.

Нож вошёл по рукоятку. Матрос немного сник. Губы потеряли цвет, глаза опустели. Струйка крови потекла по моим пальцам. Человек упал. Ему больше не встать и уж точно не быть матросом. С таким ранением люди долго не живут.

— Ублюдок! — разъярённый Рурк напряг свои огромные бицепсы и с замахом ударил меня в голову. Ему больше не хотелось сдавать меня в полицию, уже хорошо.

Я присел но ногах и молодецкий удар прошёл мимо моей черепушки. Матроса знатно понесло и он подвернул ногу, открыв бок, и тогда я моментально ударил по его рёбрам огромным кулачищем.

Рурк согнулся в три погибели и припал на колени. Мой локоть со всей возможной силой врезал по его затылку. Молодой человек упал к моим сапогам, как мешок. Его шея еле поднимала резко потяжелевшую голову... я размахнулся и со всей мочи врезал ногой по глупой морде. Рурк свалился без чувств.

Я подошёл к его товарищу с бледным лицом цвета ядовитых грибов.

— Извини, парень. Выживешь — твоя заслуга. — я вытащил нож из полумёртвого тела и кровь полилась рекой.

Я погнал прочь из проулка. Мысли мои витали лишь о больнице.

Я не привык просить. За свою долгую жизнь я никогда не умолял. Максимум — взвывал к тем, кто есть на небе. Правда ли в этих пушистых облаках кто-то прячется?.. Именно прячется, боится показать длинный нос и бессовестно следит за людьми, нарушая их личные тайны и с любопытством замирая около самых нетривиальных трагедий. Не знаю и, должно быть, не узнаю никогда. Никогда... что это за слово? Я часто обращаюсь к смыслу обычных выражений, порой, и сам того совершенно не замечая. Меня интересуют буквы. Да, они выводят из привычного состояния. За крючками и чернилами кроется всё несчастье мира, но и счастья в них точно не меньше. Только истинный творец дерзнёт прикоснуться к слову и сотворить бабочку, у остальных же получаются жалкие, тяжело передвигающиеся по листам гусеницы. Как неприятно осознавать, что ты гусеница... Никогда. Всё моё существование сводится к простому обстоятельству.

Я подошёл к больнице с кремовым оттенком белого. Вокруг неё было полно людей, выглядевших в сто раз хуже, чем я: разбитые головы, порванная одежда, лоскуты свисшей окровавленной кожи. Толпы пыльных, раздосадованных и обескураженных граждан некогда великой державы, прозевавшие тот момент, когда их жизнь стала напоминать те самые тучи, что вечно плавают над городом. Когда же этот кошмар наконец закончится и улицы опустеют, лишатся голоса и умолкнут, чтобы не бередить слух?.. Я знал подходящий ответ, но не хотел его говорить.

Я зашёл в приёмную. Знакомая медсестра не обратила на меня никакого внимания: около её владений стояло человек сорок, угрожающих самостоятельно ворваться в палату к своим любимцам и ей было не до избитых детективов с плохой репутацией. Надеюсь, хотя бы треть её больничных гостей пришла навестить тех, кто свалился с гастритом или аппендицитом, а не стругал лозунги и теперь ждал тюремного заключения.

Пошатываясь, я подымался по лестнице. Всё было до боли знакомым, за несколько дней больницы стали моим вторым домом. Я находился в них даже чаще, чем в своём собственном доме. Интересно, он ещё ждёт меня, тихий семейный квартал?.. Я знаю ответ на этот вопрос, но не хочу его говорить.

Вскоре я нашёл комнату персонала, где вечно посиживает один единственный доктор. Я даже не знаю имени этого поборника справедливости, но уже хочу от него понимания и сочувствия.

В Ан-Роке нет хороших людей, стоило бы это запомнить и повторять вместо утренней молитвы. Я же постоянно забываю законы улиц из священного кодекса недоверчивых людей и вынужден набивать шишки.

— Опять вы! — доктор даже не удивился моему, казалось, весьма неожиданному появлению. Он словно знал, что я ещё вернусь. — Наконец пришли с деньгами?

— Нет, не угадали. — нечего извиняться, рассусоливать три слова на десять предложений и кланяться в ноги. На это слишком мало времени и слишком много гордости. — Я пришёл за маленькой услугой.

— И вам не стыдно приходить сюда без гроша в кармане? — судия в протёртом медицинском халате с вызовом взглянул в мои глаза. Я не отводил их, потому что не хотел показаться сломленным чужим напором. — Вам не ведома любовь к ближнему? Сочувствие? Сострадание?

— Хватит засыпать меня детскими риторическими вопросами. Маппи и так справится, для этого ей не нужна помощь. Вам ли не знать, доктор, что маленькие пациенты самые сильные духом? — меня и самого воротило от этих слов. Да, я бросил осколок человека, а сам сбежал... но я не могу, не имею сил признаться, что боюсь вернуться и посмотреть на плод моего поражения. Только не перед мистером добрых дел. Я не готов ещё раз увидеть последствия моей беспомощности... проклятая водка. Если бы не она, всё бы пошло по другому.