Не знаю, можно ли вообще манипулировать кем-то с помощью правды.

Наверное, это можно назвать просветлением.

Пока я смотрел на тускнеющий образ моей дочери, страх исчез.

Если я закончу так же, как Слейт, если такова цена, которую нужно заплатить за безопасность моей дочери, – что ж, так тому и быть.

И если я буду проклят до конца моих дней, потому что ради Мэгги мне пришлось сделать нелегкий выбор, – что ж, так тому и быть.

И если мне придется умереть жуткой, долгой и мучительной смертью ради того, чтобы у моей дочурки появился шанс выжить…

Так тому и быть.

Я крепче сжал рукоять невыносимо тяжелого бронзового ножа.

Я осторожно придержал Ллойда Слейта за лоб, чтобы он не дергался.

И перерезал ему горло.

Это была быстрая, чистая, но все-таки смерть, не менее эффективная, как если бы я отсек ему голову топором. Ничто так не уравнивает, как смерть. Нет никакой разницы, как вы попадете на тот свет. Важно – когда.

И почему.

Он не сопротивлялся. Только испустил вздох, словно от облегчения, и его голова повернулась набок, как будто он уснул. Не слишком красиво, но и не сцена из кровавого ужастика. Не грязнее, чем у вас на кухне, когда вы готовите отбивные на многочисленную компанию. Большая часть крови стекала в желобки на поверхности стола; касаясь камня, она, казалось, превращалась в ртуть и разбегалась по вырезанным на боковинах и опорах письменам, отчего те словно загорелись серебром в призрачном лунном свете. Зрелище пугало и завораживало одновременно. Кровь буквально гудела от энергии; и письмена, и камень, и воздух вибрировали от этой мощи.

Две стоявшие у меня за спиной сидхе не спускали хищных ледяных глаз с умиравшего Рыцаря, который их предал. Даже не глядя на них, я понял, когда все закончилось. Обе испустили негромкий вздох… удовольствия? удовлетворения? признательности? Я не могу подобрать для этого подходящей характеристики. Обе явно отдавали себе отчет, насколько важна эта смерть, но никакого сострадания к погибшему не испытывали. Жизнь вытекла из его искалеченного тела на Каменный Стол, и они вели себя сообразно торжественности события, проявляя к нему уважение сродни благоговению.

Я стоял молча, и кровь капала с бронзового ножа у меня в руке на землю у моих ног. Дрожа от холода, я смотрел на убитого мной человека и пытался понять, что мне полагается испытывать по этому поводу. Скорбь? Пожалуй, нет. Он был сукиным сыном высшего разряда; и будь у меня шанс убить его в открытом бою, я бы наверняка им воспользовался. Раскаяние? Тоже нет. Я оказал ему услугу, убив его. Выбраться из той ситуации, в которую он сам себя загнал, не представлялось для него возможным ни самостоятельно, ни с чьей-либо помощью. Радость? Нет. Точно не радость. Удовлетворение? Почти нет, разве что оттого, что это, по крайней мере, позади.

Если честно, я не чувствовал почти ничего, кроме холода.

Спустя минуту, а может быть, и час Леанансидхе подняла руку и щелкнула пальцами. Из тумана так же бесшумно, как уходили, возникли слуги, подняли то, что осталось от Ллойда Слейта, и вместе с его телом снова растворились в тумане.

– Вот, – вполголоса сказал я Мэб. – Я свое дело сделал. Теперь очередь за вами.

– Отнюдь, детка, – произнесла Мэб устами Леа. – Твое дело только начинается. Но не бойся. Я – Мэб. Скорее звезды обрушатся с небес, чем Мэб нарушит свое слово. – Она чуть склонила голову набок, в сторону моей крестной. – Я посылаю с тобой этого наставника на последнюю твою битву, сэр Рыцарь. Моя фрейлина – одна из самых могущественных у Зимы, уступающая по силе только мне.

С губ Леа слетел ее собственный, более теплый, текучий голос:

– Моя королева, в каких рамках мне дозволено действовать?

Мне показалось, что я увидел, как сверкнули в лунном свете зубы Мэб, когда губы Леа ответили:

– Можешь ничем себя не связывать.

Рот Леа скривился в широкой, опасной улыбке, и она отвесила Зимней Королеве низкий поясной поклон.

– А теперь, мой Рыцарь, – произнес голос Мэб, и она снова повернулась ко мне, – посмотрим, как вернуть силы в твое истерзанное тело. И я сделаю тебя своим.

Я поперхнулся.

Мэб небрежно махнула рукой моей крестной, и Леанансидхе поклонилась.

– Я здесь больше не нужна, детка, – прошептала Леа. – Но буду готова выступить по первому твоему зову.

В горле у меня пересохло настолько, что я едва сумел выдавить из себя ответ:

– Мне нужны те вещи, что я оставил у тебя в саду, и как можно быстрее.

– Разумеется. – Она кивнула, отвесила поклон и мне, а потом, сделав несколько шагов назад, словно растворилась в тумане.

И я остался наедине с Королевой Мэб.

– Итак, – неловко начал я, – полагаю, я должен… пройти какую-то церемонию?

Мэб шагнула ближе ко мне. Сейчас она была более или менее обычного роста, ничего огромного или подавляющего. Нет, даже заметно ниже меня. Стройная. Но двигалась она с такой абсолютной уверенностью, что ни у кого бы не возникало ни малейших сомнений относительно того, кто из нас хищник, а кто – добыча. Я чуть попятился от нее. Чисто инстинктивно; шансов удержаться от этого у меня имелось не больше, чем заставить себя не дрожать от холода.

– Вот только обмениваться клятвами нам будет трудновато, если вы не можете говорить, – продолжал я. Голос мой показался неуверенным и жалким даже мне самому. – Э… Может, удобнее сделать это письменно, расписаться на чем-нибудь или что-то в этом роде.

Бледные руки вынырнули из складок плаща и откинули капюшон. Она тряхнула головой, и бледные шелковистые локоны, белее, чем лунный свет или мертвая плоть Ллойда Слейта, рассыпались по плечам.

На мгновение голос изменил мне. Край каменной столешницы чуть ударил меня под колени, и я неловко плюхнулся на него задницей.

Мэб не спеша, делая паузы между шагами, продолжала приближаться ко мне. Плащ медленно скользнул с плеч, ниже, ниже…

– В-вы, э… – пробормотал я, отводя взгляд. – Вам, д-должно быть, холодно?

Негромкий гортанный смешок сорвался с ее губ цвета мороженой ежевики. Голос гневающейся Мэб мог причинять физический ущерб здоровью. Голос Мэб, полный сыплющего искрами желания… в общем, он производил совсем другой эффект.

И холод почему-то сразу стал беспокоить меня меньше многого другого.

Ее губы слились с моими, и я бросил даже попытки заговорить. Какая там церемония – это был ритуал, древний как жизнь, как звери и птицы, как земля и небо.

Что произошло после поцелуя, я помню плохо.

Помню, как сияло надо мной ее тело, холодное, мягкое, безукоризненно женственное. Впрочем, у меня не хватает слов, чтобы его описать. Нечеловеческая красота. Эльфийское изящество. Животная чувственность. И когда ее тело оказалось поверх моего, наше дыхание смешалось – ледяная чистота и смертное несовершенство. Я ощущал ритм ее тела, ее дыхания, ее сердца. Я чувствовал, как холодный камень подо мной, древний холм под камнем, вся земля долины вокруг нас пульсируют в одном ритме с Мэб. По небу неслись облака, и по мере того, как она убыстряла темп, она становилась все ярче, пока до меня не дошло, что все призрачное свечение вокруг нас – не что иное, как бледное, приглушенное отображение красоты Мэб, скрытое за завесой, дабы не повредить неготовое к такому дивному зрелищу смертное сознание.

Впрочем, когда участилось ее дыхание, пала и эта завеса. И эта ничем не прикрытая, чистая красота обжигала меня.

То, что мы делали, не было сексом, чем бы это ни казалось со стороны. Нельзя же заниматься сексом с грозой, землетрясением или свирепым зимним бураном. Нельзя заниматься сексом с горой, замерзшим озером или ледяным ветром.

На несколько секунд я увидел всю ширину и глубину силы Мэб, а затем на мимолетное мгновение – слабый намек, неяркий отсвет ее помыслов. Когда наши сплетенные тела, отчаянно колотясь, приближались к кульминации, я закричал. А может, кричал уже давно.

А потом к моему крику прибавился крик Мэб, и наши голоса слились. Ногти ее впились в мою грудь, словно сосульки вонзились мне под кожу. Я увидел, как она выгнулась от наслаждения, и тогда ее зеленые кошачьи глаза отворились широко-широко, а рот приоткрылся, когда она прошипела: