– Это тролль. Разумеется, сумел бы, – широко улыбнулся я. – Если бы не так устал и смог достаточно сосредоточиться, чтобы не взорвать себя вместе с ним. Когда я устаю, у меня нелады с прицелом.

Мы достигли конца моста, а значит, как я надеялся, границы территории Гогота. Я собрался опустить девочку на землю – она оказалась слишком тяжелой. Потом заметил голую ногу и окровавленные коленки. Вздохнул и продолжил путь по Норс-авеню. Если за полчаса я сумею добраться до следующего моста, расположенного в квартале отсюда, и вернуться по той стороне реки, возможно, мы еще успеем застать Ника.

– Как твоя нога?

Девочка пожала плечами, хотя ее лицо сморщилось от боли:

– Думаю, в порядке. Эта штука была настоящей?

– Спрашиваешь! – ответил я.

– Но это было… Это ведь не было…

– …Человеком? – закончил я. – Нет. Но черт побери, детка, вокруг не так уж много настоящих людей. Оглянись. Серийные убийцы Банди и Мэнсон, да и прочие твари. Прямо здесь, в Чикаго, существуют Варгасси с Маленькой Италией, ямайские банды и тому подобное. Животные. Мир просто кишит ими.

Девочка шмыгнула носом. Я посмотрел на нее. Она казалась печальной и слишком серьезной для своего возраста. Мое сердце оттаяло.

– Я знаю, – сказала она. – Мои родители такие же. Немного. Они на самом деле ни о ком не думают. Только о себе. Даже друг о друге не думают – лишь о том, что можно сделать друг с другом. А я для них – игрушка, которую можно засунуть в чулан и достать, когда придут гости, чтобы продемонстрировать, что я красивее и лучше их игрушек. Остальное время я им просто мешаю.

– Эй, да ладно тебе, – возразил я. – Ведь все не так плохо.

Она посмотрела на меня и отвела взгляд.

– Я к ним не вернусь, – сказала она. – Мне все равно, кто ты такой и что умеешь делать. Ты не сможешь заставить меня вернуться к ним.

– Вот тут ты ошибаешься, – ответил я. – Я тебя здесь не оставлю.

– Я слышала, как ты говорил со своим другом, – сказала она. – Мои родители пытаются вас подставить. Почему ты вообще этим занялся?

– Мне нужно еще шесть месяцев проработать на лицензированного сыщика, прежде чем я смогу получить собственную лицензию. И мне крайне не нравится идея оставлять одиноких детишек в большом гнусном ночном городе.

– Здесь хотя бы никто не пытается убедить меня, как я им дорога, мистер. Я видела кучу диснеевских фильмов о родителях, обожающих своих детей. О волшебной связи, которую якобы создает любовь. Но это туфта. Как ты и тролль. – Девочка положила голову мне на плечо, обмякла, и я почувствовал, насколько она устала. – Магии не существует.

Я молчал. Нелегко слышать подобное от ребенка. Мир десятилетней девочки должен состоять из музыки, смеха, дневников, кукол и грез – а не жестокой, голой, пресыщенной реальности. И если света нет даже в сердце ребенка – такой крошки, как эта, – на что нам вообще надеяться?

Еще через несколько шагов я осознал нечто, в чем не хотел себе признаваться. Тихий ледяной голосок пытался сообщить мне то, что я не хотел слушать. Я занимался чародейством, чтобы помогать людям, чтобы сделать мир лучше. Но сколько бы мрачных духов я ни победил, сколько потенциальных темных колдунов ни выследил, в темноте меня всегда будет поджидать новое, более ужасное зло. Сколько бы потерянных детей я ни нашел, десятки других сгинут навеки.

Сколько бы я ни сделал, сколько бы мусора ни убрал, это лишь капля в море.

Весьма неприятные мысли для усталого, потрепанного парня, чьи руки заняты десятилетней девочкой.

Мелькающие огни заставили меня поднять голову. Вход в один из переулков между зданиями был перетянут желтой полицейской лентой, поблизости стояли четыре полицейские машины с включенными мигалками. Санитары выносили из переулка носилки с накрытым телом. Сверкали фотовспышки.

Я в нерешительности остановился.

– Что? – пробормотала девочка.

– Полиция. Может, следует передать тебя им?

Я почувствовал, как она устало пожала плечами.

– Они отвезут меня домой. Мне все равно. – Она снова обмякла.

Я сглотнул. Асторы принадлежали к чикагской элите. Они обладали достаточным влиянием в старом городе, чтобы надолго засадить посредственного будущего частного сыщика за решетку. И они могли позволить себе дорогих адвокатов.

Это паршивый мир, Дрезден, сообщил мне тихий ледяной голосок. И хорошим парням не победить, если у них нет денег на дорогого адвоката. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как окажешься в тюрьме».

Мои губы искривила горькая улыбка. Женщина в полицейской форме заметила меня и, нахмурившись, принялась рассматривать. Я развернулся и пошел в другую сторону.

– Эй! – сказала женщина. Я продолжал идти. – Эй! – повторила она, и я услышал торопливые шаги за спиной.

Я поспешно укрылся в тенях и свернул в первый попавшийся переулок. Тени за грудой ящиков создавали отличное укрытие, и я затаился там вместе с девочкой. Скорчившись в темноте, подождал. Шаги приблизились, потом начали удаляться.

Я сидел, ощущая, как тяжесть и мрак въедаются в мою кожу, в мою плоть. Прижавшаяся ко мне девочка дрожала и не шевелилась.

– Оставь меня, – наконец сказала она. – И перейди через мост. Тролль пропустит тебя одного.

– Да, – ответил я.

– Тогда иди. Когда ты уйдешь, я выйду к полицейским. Или что-то вроде этого.

Она лгала. Не знаю почему, но я в этом не сомневался.

Она пойдет к мосту.

Мне говорили, что храбрость – это когда делаешь то, что должен, даже если тебе страшно. Но иногда я задумываюсь, на самом ли деле все так просто? Иногда мне кажется, что храбрость – это снова встать на ноги, когда силы твои иссякли. Обработать еще одну пачку документов, когда не хочется. А может, это обычное упорство. Не знаю.

Для меня это не имеет значения. Я чародей. На самом деле я не принадлежу к этому миру. Наш мир отвратителен. Возможно, он годится для троллей, вампиров и прочих мерзких, злобных существ, что наводняют наши кошмары, – в то время как мы прижимаем к груди учебники по физике и уверяем себя, что этих тварей не существует, – но не для меня. Я не стану его частью.

Я сделал глубокий вдох в темноте и спросил:

– Как тебя зовут?

Она ответила не сразу. Потом произнесла неуверенным голосом:

– Вера.

– Вера, – повторил я. И улыбнулся так, чтобы она почувствовала мою улыбку. – Меня зовут Гарри Дрезден.

– Привет, – прошептала она.

– Привет. Ты когда-нибудь видела что-либо подобное? – Я сложил руку чашечкой, призвал последние остававшиеся у меня капли силы, и кольцо на правой руке замерцало теплым светом. Он озарил лицо Веры, и я увидел на ее гладких щеках дорожки от беззвучно пролитых слез.

Она покачала головой.

– Вот, – сказал я и снял кольцо. Надел его на правый большой палец девочки, где оно немного болталось. Свет погас, и мы снова оказались в темноте. – Сейчас я тебе кое-что покажу.

– Батарейка села, – пробормотала она. – У меня нет денег на новую.

– Вера, ты можешь вспомнить лучший день в своей жизни?

Минуту она молчала. Потом едва слышно прошептала:

– Да. На Рождество. Когда бабуля была еще жива. Бабуля хорошо ко мне относилась.

– Расскажи мне об этом, – тихо попросил я, накрыв ее руку своей.

Она пожала плечами:

– Бабуля приехала в сочельник. Мы играли. Она любила играть со мной. И сидели возле елки, ждали Санта-Клауса. Она разрешила мне открыть в сочельник один подарок. От нее.

Вера со всхлипом втянула воздух:

– Это была куколка. Настоящий ребеночек. Мама с папой подарили мне Барби, всех, что выпустили в том году. Сказали, что, если не вынимать их из коробок, потом они будут стоить кучу денег. Но бабуля всегда заботилась о том, чего хотелось мне самой.

И тут я различил слабую улыбку в ее голосе.

– Бабуля любила меня.

Я убрал руку: кольцо мерцало мягким розоватым светом, уютной, заботливой теплотой. Вера удивленно вздохнула, а потом на ее губах заиграла радостная улыбка.