Если бы я не повезла ее к ведам, если бы оставила там на дороге, эта семья б исчезла.

А теперь может исчезнуть моя.

Боги считают это смешным.

Я провожу пальцами над чашкой чая, чтобы развеять поднимающийся дымок, когда снаружи сигналит машина.

— Туман? — почему-то встревоженно спрашивает Верба. Рутил кивает, откладывает пирог и выходит за дверь. — Он еще утром приезжал, я не стала с ним говорить. Это Туман, — повторяет Верба, видя мое непонимание, присаживается ближе. — Он тебя забрал тогда, у ведов.

Так то прибыл мой охотник. Я смотрю на перевязанную ладонь, пробую сжать и разжать кулак, получается лишь наполовину. Пальцы вроде слушаются, но не идут до конца. Рука неожиданно начинает подрагивать, и, перевернув ее, я вижу проступающую кровь. Сквозь смесь и ткань рана все еще кровоточит, стоит приложить хоть малейшее усилие.

А еще где-то есть Паук, наслаждавшийся моими пытками.

Дверь открывается, слышно Рутила:

— Нет. Не входи. — Дверь захлопывается, а мы с Вербой переглядываемся. Интересно, я должна ее успокаивать, или она меня?

— Они явно не дерутся, — все-таки выдаю я, потому что на вид Верба вот-вот лишится сознания от напряжения, а Иву мне на руки брать по-прежнему не хочется. — Ты отнеси дочь в колыбель, — мягко советую, стараясь не нагнетать еще больше. Верба не сводит глаз с двери и не слушает меня. Она очень напоминает моих девочек, и срабатывает скорее привычка, чем что-либо еще, когда я глажу ее по светлым волосам. Я не разделяю ее тревоги, но это не значит, что причины нет. Для нее Рутил важен, и поэтому, когда он возвращается, Верба облегченно выдыхает.

— Вождь сможет поговорить с тобой завтра. Приедет Туман и отвезет.

— Я поскачу на лошади.

— Чего? — опешив, переспрашивает Рутил.

— Я. Поскачу, — произношу чуть медленнее и разборчиво, всерьез сомневаясь, нужные ли слова использую. Большую часть своих лет я говорила на другом языке, а этот помню из детства. Могу и спутать.

— Это я понял. Почему?

— Люблю лошадей. — Пожав плечами, подхватываю сапоги и, пожелав добрых снов хозяевам, сама отправляюсь спать. Без раздражающей боли ночь проходит быстро, и, разомлев на мягкой кровати, я поднимаюсь не с восходом, а когда солнце уже довольно высоко. Повертев ладонью перед лицом и не заметив новых кровавых следов, натягиваю сапоги, непривычно блестящие, натертые жиром, принимаюсь заплетать косу вокруг головы, а короткий хвост подворачиваю внутрь.

В большой комнате уже хлопочет Верба и что-то вытачивает из деревянного бруска Рутил.

— Если соберешься завтракать, все на столе, — говорит она и уходит с корзинкой влажного белья на улицу. Я киваю, прохожу к принесенным вчера стеблям и, убедившись, что они достаточно подсохли, принимаюсь счищать внешний слой, потом снова вымачиваю, разделяю на волокна, гибкие и эластичные, и сплетаю тонкую нить. Рутил наблюдает за мной, но не вмешивается. Вернувшаяся Верба уходит к Иве, тоже ничего не спрашивая. Что там за ночные разговоры в супружеской кровати, что она больше не вьется рядом?

Сплетенную нить я кладу в чашку с водой, чтобы она набухла и стала толще. Отжимаю лишнее, протягиваю Рутилу и прошу:

— Отрежь вот здесь.

Хвала Богам, он не то, что Верба, и не оставляет ножа без присмотра. Отвлекшись от будущей игрушки для Ивы, Рутил легким движением делит нить на разные части. Ну вот, теперь с этим можно работать. Короткий отрезок я привязываю к середине длинного и начинаю плести узелками. Левая рука слишком повреждена для такой мелкой работы, и я часто морщусь, когда узелок ложится неправильно. Приходится переделывать. Рутил каждый раз поворачивает голову на мое шипение.

— Лошадь я тебе достал, — вдруг говорит он. — Спокойная, как раз для твоей руки.

— А здесь с этим сложно? — не отвлекаясь от плетения, спрашиваю я.

— Еще как, — вступает подошедшая Верба. — Мне пешком пришлось до вед идти.

Я окидываю ее невысокую фигуру, еще не восстановившуюся после беременности, и с укором смотрю на Рутила. Она бы не дошла.

— Многие жеребята рождаются мертвыми, многие умирают после.

— А у палача машина есть, — как бы между прочим напоминаю им. Верба садится рядом и с любопытством наблюдает за моими руками.

— Это нить, — я сама объясняю, так как она боится спрашивать. Другого ей знать не нужно.

Верба начищает овощи к обеду, когда с улицы доносится залихватский свист, а потом раздается стук в дверь.

— Спокойно, — говорит Рутил, а потом добавляет, глядя на меня: — пожалуйста. — И убирает нож подальше.

Откладываю сплетенную ленту в сторону, когда дверь открывается, и я слышу его голос:

— Мира твоему дому, Рутил.

— С миром входи, Туман. — За моей спиной происходит движение, и, расслышав презрительное фырканье Вербы, я догадываюсь что сии приветствия просто ритуальные. Охотник проходит вперед, останавливается за спиной и кладет на стол оковы для рук.

— Не сверкай глазами, Верба, — дружелюбно говорит Туман. — Таково условие вождя.

Он садится рядом, а я поднимаюсь со стула, отхожу чуть в сторону, ближе к окну. Прижимаю перевязанную руку к животу и бездумно накрываю другой. Я знаю только его голос, и ни к чему смотреть в лицо. Так моя злость не обретет формы и развеется.

— Она хочет ехать на лошади. Думаю, с этим можно повременить, — говорит Рутил, и по звуку я слышу, как он двигает оковы. Лязг металла слегка нервирует, но ничего такого, чтобы могло вывести меня из равновесия.

— Что значит — на лошади? — удивляется Туман. — А если она рванет с обрыва? Я уже такое видел.

— Мое условие, — сухо произношу я, не оборачиваясь. На мгновение в комнате повисает тишина. Прозвучало слишком дерзко? Я облизываю пересохшие разбитые губы и все равно смотрю в окно.

Туман хмыкает и по звуку отодвигаемого стула я понимаю, что он поднялся. До боли стискиваю пальцы в кулак. Если он подойдет, чтобы снова нашептать на ухо гадостей, то мое мнимое спокойствие исчезнет.

Не оборачивайся. Не смотри. Не выдержишь.

— Твоя ответственность, Рутил, — бросает Туман и тенью проходит к двери. Он выскакивает на улицу, и я стремительно отворачиваюсь. Смотрю на Рутила и Вербу.

— О чем он? — говорю все так же сухо, потому что нельзя позволить себе другого.

— Когда я забрал тебя сюда, а не оставил у вед под надзором Тумана, вождь предупредил, что за любые последствия отвечаю я.

— Например?

— Если ты умрешь. Если умрет кто-то из наших по твоей вине.

— Почему ты мне не сказал? — я нисколько не понимаю Рутила. — Почему не оставил у ведов?

— Из-за меня… — вступает Верба, но замолкает, столкнувшись с тяжелым взглядом мужа.

— Я сам решил, — он говорит так, что и сомнения не возникает.

Тру ладонью лицо. Ну ладно Верба, она о последствиях не думает, но Рутил не кажется праздным юнцом, чтобы так глупо рисковать семьей.

— Ты ничем не обязана, — твердо произносит он, глядя мне в глаза. — Я поверил своей жене. И если это не окажется правдой, отвечать тоже мне. Ясно?

Я смотрю на Вербу, пытаясь уловить, о какой правде речь, пока она не разводит полы рубашки в стороны и не показывает небольшой след от ожога на животе. Ровно там, где я прикладывала руку, чтобы вернуть Иве биение сердца.

— Пришлось рассказать, как все было, — она виновато опускает голову. — Иначе они бы тебя не отпустили.

Наивная Верба, они и не отпустят теперь.

Решительно беру со стола оковы и защелкиваю на запястьях. Я еще не проиграла. В любом случае, сигануть с обрыва всегда успеется. Рутил с безнадегой в глазах наблюдает за этим, и мы поднимаемся.

— Я тоже поеду, — заявляет Верба. Рутил, вздохнув, кивает, никак не может ей в чем-то отказать.

— Разбалуешь ее. — Качнув головой в сторону убежавшей девчонки, я неодобряюще поджимаю губы.

Машина у дома утробно рычит, дожидаясь нас, Туман не выходит проверить мои оковы. Я подхожу к лошади и провожу рукой по ее морде, чуть склоняюсь, давая к себе привыкнуть, беру за поводья и тяну. Кобыла покладисто шагает вперед и слегка толкает меня носом, проходится губами по руке. Подпускает. Я подпрыгиваю и с большим трудом усаживаюсь верхом, тело моментально отзывается на чрезмерное усилие болью в ушибленных местах и ослабевших мышцах. Рутил и Верба с Ивой в корзинке усаживаются в машину, Туман трогает с места, и я пускаю лошадь вскачь следом за ними.