Молодежь! Вздохнул, подумав, что даже завидую им. На них нет греха убийства, который раньше клеймом ложился на каждого санклита при рождении. Ведь, чтобы жить, нам нужно было отнять жизнь человека. И потом мы существовали все также, взаймы, лишь оставляя после себя уродливый след из бездыханных тел. Бессмертные воры, наедине с вечностью, скитальцы по миру, проклятые вечной жизнью.

А им, нынешним санклитам, вечность подарена, без каких бы то ни было условий, жертв или тягот. Живите, радуйтесь, тратьте на добрые дела. Саяна всем, кто просил, давала свою кровь, моя родная, Дарущая Прощение и Благословение. И те, кто ее получил, эту рубиновую драгоценность, сам становился способен излечивать санклитское проклятие.

И что в итоге? Какие-то нелепые вспышки самомнения, упрямое нежелание принять чистую судьбу, фанатичное стремление быть настоящим санклитом – отнимающим жизни. И ведь не ради того, чтобы самому не сгинуть в лапах Голода, который пережевывает душу и заставляет искать жертву, забыв обо всем на свете.

Вовсе нет! Просто ради Охоты, удовлетворения инстинкта зверя, чтобы почувствовать себя хищником среди стада овец, годящихся только на то, чтобы быть зарезанными. События в Рыбинске стали тому примером.

Помню, как потемнело лицо Саяны, когда я лично доложил ей, ныне главе обоих санклитских кланов, о произошедшем. Это было как сказать человеку, который отдал почку на пересадку, чтобы спасти чужую жизнь, что тот, кому достался орган, выздоровел, а потом застрелился. Или отдать последнее в поддержку нуждающимся, а потом узнать, что они выбросили переданные тобой вещи на помойку.

На глазах моей любимой дрожали слезы. Она долго молчала. Мы прошли в душ и долго стояли под колючими струйками. Я чувствовал, как боль, обида, недоумение сменяются в ее душе на смирение. Он старалась понять их, простить, оправдать несовершенство – и как людей, и как санклитов.

Я в который уже раз замер тогда, пораженный этой силой Саяны. Потому там, наверху, ее и выбрали для такого нелегкого жизненного пути, доверив столь тяжкую ношу, что в здравом уме не пожелаешь нести никому.

- Я люблю вас, господин Горан, - томно выдохнули в этот момент мне в шею.

Вздрогнул, осознав, что санклитка уже забралась ко мне на колени, обвила шею и попыталась поцеловать.

- Прекрати, Наири! – оттолкнул, ощутив, как ее губы мазнули по моим, оставляя на них такую же липкую, как и сама санклитка, пленку помады.

- Я Алика! – обиженно протянула девушка, капризно надувшись. – Вы же были не против, я чувствовала! Вас тоже влечет ко мне! – она скользнула ко мне обратно. – Никто ничего не узнает, не думайте! – горячечным бредом полилось мне в уши. -  Это останется нашим страстным секретом! Да и сейчас, когда вы с женой не вместе, это даже не будет изменой!

- Пошла вон! – прорычал я, вновь оттолкнув наглую девицу и…

Натолкнулся на взгляд Данилы Хана, который прямо-таки сочился торжеством.

- Ректор за работой! – покачав головой, он ухмыльнулся. – Или кто ты тут, Драган? Учишь всю эту нечисть навыкам боя, говорят. Выходит, физрук? А ОБЖ не преподаешь? Табуретки там строгать не учишь? – прекратил улыбаться, глаза налились злостью. – Хотя вас, упырей, впору учить строгать гробы – в Рыбинске очень даже пригодятся, там несколько десятков ни в чем не повинных людей полегло от лап вашей хваленой молодежи новой волны!

- Не надо по этим отщепенцам долбанутым судить обо всех санклитах! – взвилась Алика, стиснув кулачки.

- Сгинь! - процедил Хан, метнув в нее ненавидящий взгляд.

- Да пошел ты! – отозвалась она.

- Драган, угомони любовницу, - Охотник вздохнул. – Я вообще-то с официальным визитом в твой бордель пришел.

- Алика, дверь закрой – с той стороны, - коротко бросил я и рявкнул, пресекая возражения, - живо, сказал!

Обиженная санклитка вылетела из кабинета.

- Кратко и по делу, Хан, - предупредил незваного гостя и сел за стол, с трудом унимая раздражение.

Когда Саяна не со мной, хочется крошить весь мир на оливье. И этому желанию очень сложно противостоять.

- В пятницу созываем всех для рассмотрения рыбинского дела, - явно с удовольствием сообщил Данила. – Охотники, Хранители, главы санклитских кланов – ты и Анна, Саяна в том числе, как ваш вышестоящий руководитель, Наблюдатели. Уведомление о явке на твой и-мэйл отправлено.

Уведомление о явке, видите ли! В такие моменты в Даниле явственно проглядывает отец – Шамиль Хан, и дед – кровавый комиссар НКВД. А если проигнорировать «приглашение» придти в принудительном порядке, дождусь ли черного «воронка» и товарищей с маузерами? Хотя, там будет Саяна, ради одного того, чтобы иметь возможность несколько часов ею любоваться, стоит явиться на этот шабаш.

- Ты про телефон слышал? – я усмехнулся. – Не стоило утруждаться, Хан.

- Зачем звонить, если можно придти и полюбоваться на твою несчастную рожу, Драган? – ожидаемо прозвучало в ответ. – Кстати, я вчера как раз прилетел в Стамбул, провел ночь с Саяной.

Как ни старался, не скрипнуть зубами на весь кабинет я не сумел. Не собирался принимать слова этого гада на веру, в Саяне никогда не сомневался и не собираюсь начинать. По поступкам, конечно, так не скажешь, но они продиктованы страхом потерять мое сокровище, яростью Драганов и той истовой любовью к Саяне, которая с каждым днем становится все сильнее.

- Ты заставил мою ненаглядную девочку страдать, Драган! – выплюнул Хан.

- Подбирай слова, тварь! – рывком поднялся из кресла, метнулся к нему и схватил за грудки.

С трудом удержался, чтобы не начистить наглую рожу. Лишь понимание, что именно этого Охотник и добивается, выбешивая меня, спасло. «Девочка моя ненаглядная» - удар в незаживающую рану в душе, напоминание о тех нескольких неделях, когда моя Саяна была его Саяной.

И пусть их свел тогда лишь Закон крови и боль, которая рвала душу моей любимой в клочья, Охотник всегда будет тыкать меня носом в те дни, когда я сидел в кромешной темноте в комнате в Стамбуле. И заставлял себя дышать – той верой, которая не давала сойти с ума. Верой в то, что мой Ангел вернется, хотя бы когда-нибудь, чем десятки, сотни, тысячу лет.

И однажды она пришла. Я не поверил Ильдару, когда он,  открыв дверь в мою личную преисподнюю, где я сидел в темноте, знаками показал – «Госпожа вернулась!». Скатился по лестнице кубарем, на не держащих ногах, не отрывая взгляда от ее лица, на котором только и глаза и остались.

И так стройная, она стала былинкой на ветру, исхудала настолько, что первым желанием было одно – подхватить ее на руки и тащить на кухню. Достать из холодильника все, что там есть – все то, что она любит, Ильдар закупал продукты каждый день, и накормить.

Я сжал тогда ее руку – сплошные косточки, убедившись, что это не галлюцинация измученного мозга, и душа наполнилась счастьем – как всегда, когда она рядом. До боли прикусил губу, уходя из ее комнаты, так хотелось прижаться к любимой! Варил потом любимый грибной суп-пюре Саяне, который она уплетала, заставляя меня улыбаться.

А затем был наш путь навстречу – медленно, шажок за шажочком, сводящий с ума томительный путь. Объятия, поцелуи, сводящее с ума желание и всепоглощающая нежность. Мы прошли его, снова став единым целым. Помню, как дрожал от счастья, когда она, утомленная страстной любовью, уснула в моих руках.

Я чувствовал себя так, как никогда прежде – Саяна была внутри меня. Вычерпала своего санклита до самого донышка и наполнила собой. Этому блаженству не имелось названия, да я и не хотел его знать, мечтая лишь об одном – не потерять ее вновь.

Потерял, конечно. И не раз. Каждая разлука убивала, возвращая в ад. Но мы все преодолели и были безоблачно, беспредельно счастливы – много лет.

Я усмехнулся и отпустил Данилу. У него не было всего этого. Лишь боль, воспоминания и мечты. Вкупе с пониманием, что его земные годы уходят, а Саяна остается недостижимым миражом. Мне впору жалеть Охотника. Именно эту желчь, накопленную годами, он и выплескивает сейчас, желая укусить побольнее, словно землеройка, взирающая на парящих в небесной высоте птиц, исходя завистью.