Себле недовольно поднялась, и рукопись рассыпалась по красному ковру. Она не стала ее собирать — некогда было этим заниматься. Протерла глаза и, зевая, пошла открывать дверь.

— Я уж думал, ты умерла, — сердито сказал муж, грузно надвигаясь на нее. Подозрительным взглядом он обвел комнату, но не нашел компрометирующих признаков чужого присутствия.

Себле молча стояла перед ним.

— Ты нарочно так долго не открывала? — ревел он, сжимая кулаки.

Она боялась, что он ударит ее, такое уже бывало. Земене Алему часто приходил вечером домой не в духе. Тогда ему под горячую руку лучше не попадаться. После революции он очень изменился.

— Почему не спрашиваешь, где я провел вечер?

По его дыханию было ясно, откуда он явился. От него разило виски. Глаза налиты кровью. Темная кожа блестит, как кунжутовое масло. Земене вызывающе осклабился. Она не ответила. Хотелось сказать: «Где бы ты ни был, какое мне до этого дело?» Но не решилась. Только прошептала едва слышно:

— Скажи сам.

Когда Себле волновалась, она немного выпячивала нижнюю губу. Земене словно угадал ее мысли.

— А почему ты меня не спросишь? Или тебе безразлично? — Он приблизился к ней вплотную.

Себле не могла оторвать взгляда от его рук. Неужели ударит? От него всего можно ожидать.

— Ты будешь ужинать? — поспешила спросить она.

— Что ты можешь предложить? Разве ты знаешь, что такое приличная кухня? Нет, у тебя на уме лишь тряпки, косметика да работа. Что тебе еще известно? Может, ты вспомнишь, что ели дети, что пили, как падали и ушибались? Дрянь! И зарплата твоя — чепуха. Если посчитать, сколько денег раскрадывают в доме служанки, то это намного больше, чем твой так называемый заработок. Да и что у тебя за работа?! Я знаю, что ты прикрываешь ею! — Он презрительно сплюнул и продолжал: — Ты распутничаешь. И больше ничего. Мне досадно, что я сам, как нанятый, каждый день отвожу тебя туда и тем самым потворствую твоему распутству. Не будь я мужчина, если однажды не сверну тебе шею.

Земене распалялся. Он выкрикивал ругательства, хрипел, как расходившаяся лошадь. После революционных перемен в стране Себле не слышала от него ничего, кроме оскорблений. Она привыкла пропускать их мимо ушей. Отмалчивалась, что только усиливало его злобу.

— Ты молчишь от презрения ко мне, да? Почему не отвечаешь?

— Что говорить? — сказала она устало.

— Дура!

— Что тебе от меня надо? Чем я провинилась? Ты срываешь на мне свою злость за то, что я до полуночи ждала тебя? Я не могу больше терпеть такого издевательства. Ты меня измучил, опомнись, пока не поздно. — Нижняя губа ее опять выпятилась, приоткрыв ровный ряд жемчужно-белых зубов. Локон упавших на лоб волос делал ее луноликой.

— Угрожаешь? — не унимался Земене.

— Ладно, хватит об этом. Ужин подавать? — произнесла она вяло. Зевнула, так что слезы выступили на глазах.

— А что у тебя есть?

— Тушеные овощи.

Лицо его сморщилось. Он предпочел бы тушеное мясо или еще лучше — сырое с острой приправой. Назло Себле, Земене готов был расхваливать любую недоваренную похлебку, приготовленную в чужом доме. Ее же стряпню он всегда хает. Раньше она обижалась, старалась готовить повкуснее, а теперь, видя, что ему ничего дома не по душе, махнула на домашнее хозяйство рукой. Делала все лишь бы как.

— Ты предлагаешь мне тушеную капусту?!

— То, что есть. И этому надо радоваться. Сколько людей нынче голодает! Цены на рынке подпрыгнули до небес.

— Если бы умела вести хозяйство, моих денег хватало бы — по крайней мере на еду. Ты транжира.

Она рассердилась:

— Не только твоей, моей зарплаты не хватает. Жизнь стала дорогая. И если ты думаешь, что трудности только в нашем доме, то ошибаешься. Всем нелегко. Подтяни пояс и оставь меня в покое. — Она повысила голос. — Вместо того чтобы подстегнуть осла, ты хлещешь поклажу, которую он тащит на себе. Может, я виновата, что тебя лишили отцовского наследства? Иди и спроси людей, что сейчас происходит. Ты не получишь обратно тех земель, о которых каждый день с утра до ночи говоришь мне. И не думай, что я очень жалею о твоем былом богатстве. Вот так-то. Я все тебе сказала. Теперь делай со мной, что хочешь. Можешь даже убить, если вздумается.

Она приготовилась ко всему. Но Земене стоял как вкопанный. Выпучил глаза, словно его ударили по голове.

— Если бы это богатство мы наживали вместе, ты бы так не говорила, — сказал он остывая.

Себле только плечами пожала.

— Ты за него тоже спину не ломал, а получил в наследство. Но если бы мы и нажили его вместе, поверь, я все равно не расстраивалась бы. В жизни главное — любовь и согласие, а не богатство. Если живешь в мире, знаешь, что тебя любят, не хвораешь и имеешь интересную работу, то чего еще нужно?

— Все философствуешь? — оборвал он ее резко.

— Это не философия, а то, чем мы сегодня живем.

— Эти откровения ты почерпнула из газеты «Аддис Зэмэн» или из тех книжонок, которые постоянно читаешь?

— Неважно откуда, но это так и есть. Наступило время, когда, чтобы жить, необходимо трудиться.

Он покачал головой.

— Ох ты, работница! Грамотей! Мыслитель! Лучше бы отбросила свои дешевые книжки и подмела в доме полы. Занялась бы домашними делами. А то еще рассуждаешь о рынке! Знаешь ли ты, что такое наследственные земли? Я даю тебе денег достаточно, каждый месяц. Мы живем в собственном доме, за квартиру не платим. У нас только двое детей. И ты мне предлагаешь тушеные овощи, да и то пригорелые! А ведь тысячи людей получают гораздо меньше, платят большие деньги за жилье и живут в десять раз лучше нас. Ты думаешь, почему бы это? Потому что в доме есть хозяйка! А ты палец о палец не ударишь. До сих пор ты жила роскошно. Только и знала, что баклуши бить на работе да флиртовать с парнями, которые к вам приходят. Вспомнила ли ты хоть раз о доме? Распутница!

Он сплюнул и опять подошел к ней.

Себле отвернулась, боясь пощечины. Но он ее не тронул. Она посмотрела на него пристально и увидела на воротнике белой сорочки следы губной помады.

— Я-то не распутная… — сказала она.

— А кто же ты? — Он дохнул перегаром.

— Взгляни на свой воротник.

Муж развязал галстук, снял пиджак и сорочку. Он не носил майку и стоял голый по пояс.

— Ну и что? — сказал он, увидев пятно на воротнике.

— Может, это знак фирмы? — усмехнулась Себле.

— Дура!

— В другой раз, прежде чем целоваться с уличными девками, проси их вытирать губы. Да и чего целовать сорочку? Разве только для того, чтобы мне было труднее отстирывать?

Нижняя губа ее опять выпятилась. Других признаков волнения не было. Она не ревновала и потому не набросилась на него как кошка, не стала кричать, оскорблять, кидаться вещами. Просто смотрела презрительно. И он поежился от ее колючего взгляда. Ему не было стыдно, нет. Он досадовал на то, что жена не ревнует. Этого унижения он не мог стерпеть и ударил ее по лицу. Она отлетела к стене, но тут же вернулась на прежнее место. Стояла, даже руки не подняв, чтобы защититься, и молча смотрела ему в глаза. Ну вот, дождалась! Щека горела, но душевная мука была сильнее: с этим человеком она прожила пустые, бесплодные, никчемные годы. А ведь как поначалу все складывалось хорошо, сколько любви она ему отдала и сколько потратила усилий на то, чтобы принять его любовь. Но потом все пошло кувырком. Она проклинала свою судьбу. Скандалы, оскорбления, издевательства — вот что узнала она в его доме. Она до крови прикусила губу.

Были времена, когда не только мужчины восхищались ее красотой, но и женщины, скрывая зависть, любовались ею. А теперь красота ее увяла. Иссохли груди, которые раньше напоминали плоды дикого лимона. Нет былой свежести тела. Некогда ясный ум заржавел от домашней тупой жизни. Она напоминала себе стебель сахарного тростника, который долго жевали, высосали сок, а теперь выплюнули. Она чувствовала себя опустошенной, как изъеденный термитами улей. Жизнь над ней надсмеялась. Годы улетели безвозвратно, и сейчас слышно лишь эхо прожитых лет. Одиночество, вот что ожидает ее впереди.