Подкрасив губы, она продолжала свою обличительную речь:

— Забаву выдумал! Сидите в засаде хоть до скончания века — что в этом толку?! На какое чудо рассчитываешь? Разве ты не слышал, какая стрельба была вечером?.. Детей уводят из дома, и никого это не беспокоит. Пусть они борются, а мы дома отсидимся. Вот чудеса! Ну и мужчины пошли! Видно, не зря женщины начали носить брюки. Есть в этом какое-то предзнаменование.

Ато Гульлят скрючился на диване лицом к стене. Раздраженно ответил жене:

— Перестань ты зудеть. Привыкла всеми помыкать. Чего ты все: дети, дети?! — Его понесло. — Землю пахарю! Долой Эндалькачеу! Повесить его! Забыла пословицу: «От того, что заменишь горшок, вотт не станет вкуснее»? Создать временное народное правительство! Долой монархию! Молодежь кричала об этом больше всех. Вот и докричались. Накликали на нас беду. Болтать надо было поменьше…

Госпожа Амсале прервала его:

— Молодое поколение лучше вас. Эти люди готовы умереть ради того, во что верят. А такие, как ты, при первой же опасности сразу в кусты, сдались без единого выстрела, стоило лишь слегка припугнуть… — Она раздраженно поджала губы.

Ато Гульлят обхватил голову руками. Жить не хотелось от бесконечных упреков жены. Он чувствовал, как поднимается давление. Голова раскалывалась. Обдавало жаром. Болел желудок. Напоминала о себе печень.

— Оставь меня, мне и так тошно сегодня с самого утра, а тут еще ты!

Госпожа Амсале и не подумала посочувствовать мужу:

— Наверное, тебя тошнит от запаха той крови, что пролита в эти дни на улицах Аддис-Абебы.

— Умоляю тебя, ради всего святого, — взмолился он.

— Когда трус встречается со смельчаком, у него сердце в пятки уходит.

Ато Гульлят, поблескивая вспотевшей лысиной, повернулся к жене. Он едва не плакал.

— Тебе доставляет удовольствие оскорблять меня, я знаю. Но пойми же ты, нужна осторожность. Биться головой о бревно — это не героизм, а глупость. Зачем зря погибать? Если в бурный поток бросить камень, он не остановит течение. Надо суметь устоять, чтобы не сгинуть в водовороте событий.

— О, какой мудрец! Бог ты мой!

— Послушай, наконец. Нельзя все время безмозгло размахивать оружием. Нужна политика. Не только грубая сила, понимаешь? А умение лавировать, тактика. Нечего лететь прямо на огонь. Терпеливо, притаившись, выжидать благоприятного момента, а потом действовать. Это не есть трусость.

— Да-да, сидеть в засаде — ваша политика. Раньше хоть пытались изобразить воинственность, а теперь… А ну вас!

— Не торопи события. Все дело времени. Север страны уже взят. Осталась лишь Асмэра. Но она окружена. Горожане умирают с голоду. За несколько орешков арахиса отдают десять сантимов. Можешь себе представить! На востоке страны вся территория от Годе до Джиджиги в руках сомалийцев, Огаден полностью захвачен. Остались лишь Дыре-Дауа и Харэр[26]. Но и там тоже голод. Нет ничего, кроме сладкого картофеля. На юге, в провинции Сидамо, положение тоже тяжелое. Не лучше и в других провинциях. Рас Менгеша и генерал Негга приближаются с войсками к Гондэру. А в Аддис-Абебе сама видишь, какая обстановка. Люди в замешательстве. Все меньше охотников называть себя революционерами. Крестьяне укрывают хлеб, автовладельцы не дают машин, разруха, голод. Иностранцы разъезжаются. На предприятиях нет запасных частей, оборудование выходит из строя. Западные страны оказывают противникам Дерга моральную и денежную помощь. В военном руководстве усиливаются разногласия. В ближайшее время что-то должно произойти. В войсках свирепствуют дизентерия и оспа. Армия деморализована. «Родина-мать зовет!» Что осталось от родины? Революция ввергла страну в хаос. Но погоди, уже недолго терпеть…

— А, ничего время не решит! — не соглашалась госпожа Амсале.

— Да разве тебе что-нибудь докажешь?!

Ато Гульляту хотелось выйти на свежий воздух. Но тут зазвонил телефон. Госпожа Амсале кинулась к аппарату.

— Где вы были вчера вечером?.. Я столько раз звонила! Вот нынешняя молодежь — даже не понимаете, что о вас беспокоятся… Только о себе думаете… А где Хирут? Спит? Что ты говоришь?.. Наш Деррыбье?! Вчера? Ну и дела! — Она положила трубку.

Ато Гульлят, успокоенный тем, что с детьми все в порядке, совсем было собрался выйти на улицу, но, услышав имя Деррыбье, задержался.

— Что с ним? Попал в аварию?

— Хуже.

— Ну скажи же толком!

— Его избрали председателем нашего кебеле. Прогневили мы бога. Вот он и наслал беду на нашу голову. Ну и новость! Деррыбье. Кто бы мог подумать! — У нее подкосились ноги, она в изнеможении присела на стул.

Ато Гульлята чуть было не хватил удар. Он еле дотащился до дивана.

— Ну и ну! Действительно только камень остается лежать на том месте, где его положишь. Пока живешь, не перестаешь удивляться. Деррыбье большой начальник. Государственный деятель! Боже, что еще готовишь ты чадам своим? — Госпожа Амсале нервно рассмеялась, будто ее пощекотали.

Ато Гульлят перестал что-либо понимать. Не Деррыбье ли всегда называл его «мой господин»?!

— Кончено теперь с господами, — вырвалось у него. В сердце закрался страх — ведь Деррыбье знает о тайнике с оружием. Он вспомнил, как Деррыбье, обливаясь потом, копал яму, и сейчас ему представилось, что в ту полночь Деррыбье вырыл ему, ато Гульляту, могилу. Поверить чужаку — все равно что черпать рукой туман. Да, над ним повисал черный туман… тень смерти… Черт бы побрал жену! Проклятье! Если бы тогда она не уговорила его припрятать оружие, сейчас ато Гульляту ничто бы не угрожало. Он злился на свою глупость. «Но Деррыбье каков! Вот если бы мои дети были бы такими же, как он, настойчивыми, упорными…» — думал он. Оставалось надеяться лишь на то, что Деррыбье, став большим человеком, не держит на них зла. Они с женой относились к нему как к сыну. Разве может он теперь навредить им, предать тех, кто его кормил? Деррыбье не из таких, успокаивал себя ато Гульлят.

— Ну вот, дождались! Говорила я тебе…

Ато Гульлят никак не мог отдышаться.

— Надо было раньше думать, нечего теперь слезы проливать о разбитом горшке. Что делать? Может, пойти и заявить об оружии?

— Ты же только минуту назад утверждал, что все решает время. А теперь говоришь, надо сдать оружие. Ты меня просто удивляешь! Два языка на одну голову!

Он смутился: в ее словах была правда, неприятная и унизительная. Беда, когда муж и жена начинают осуждать друг друга.

— И все же лучше сдать оружие, чем погибнуть, — сказал он, отдавая себе отчет, что постыдно трусит.

— Терпеть не могу паникеров, которые умирают каждый раз при малейших затруднениях. И чего ты перепугался? — Госпожа Амсале скорчила презрительную мину.

— Ну а что ты предлагаешь?

— Деррыбье хоть и не родной нам, но мы его воспитали. Ничего плохого ему не сделали. Если я и покрикивала на него, то так же, как и на своих детей. Мы его выучили, устроили на работу. Он не должен забыть, чем нам обязан. Нет, он нас не подведет. Помнишь, как-то приходил к нам? Давай пригласим его и осторожно выведаем все. Может, он забыл об оружии — и слава богу. А если помнит и будет молчать, так нам больше ничего и не надо!

Ато Гульлята не удовлетворило предложение жены.

— Нечего собак дразнить, сатану искушать. Позовем Деррыбье к себе, напомним ему об оружии, так он же нас и выдаст. Не ты ли сама твердишь, что человек меняется: завтра он будет совсем не таким, каким был вчера.

Госпожа Амсале косо взглянула на мужа:

— Да, это точно! Человеку верить можно лишь после его похорон. Но говорят же, что дым и смелый человек всегда находят выход. Почему бы нам не попытаться? Хоть он и чужой, но чем черт не шутит! Авось нелегкая вынесет. Может, сумеем договориться. Что ему стоит забрать у нас оружие тихонько, без шума, да и помалкивать?

Ато Гульлят не дослушал ее:

— Оставь ты, пожалуйста. До чего же ты наивна! Кому нынче охота другого выгораживать? Разве не знаешь — челядь только и мечтает, как бы выдать своих хозяев. Кто донес на фитаурари Белячеу, что у того на заднем дворе оружие? Слуга — и заметь, его считали самым преданным. Сегодня не только слуги предают своих хозяев, но и родные дети — родителей. Никто никому не верит. Злое время. Видать, придется нам пойти с повинной, — закончил он.