С грехом пополам окончила учебу. Получила диплом. Появилась надежда получить работу. Я мечтала, что смогу прокормить себя и маму честным трудом. Но устроиться куда-нибудь оказалось делом нелегким. Куда бы я ни обращалась, любой начальник, от которого зависело мое трудоустройство, прежде всего спрашивал: «Когда тебе удобно?» Ну, ответишь ему, что никогда, — и все, прощай, больше и разговаривать не будет. Женщины, приходившие после меня, получали работу, и я понимала, в чем тут дело. Поверь, такое зло брало… Одному я все-таки намекнула, что не против сходить с ним куда-нибудь. Так он вызывал меня каждый день, приставал с вопросом: «Когда же?» — все туфли у него в приемной истоптала…
Служанка унесла поднос, подала воду вымыть руки и молча исчезла. Фынот продолжала свою исповедь:
— Но мне необходимо было получить работу. А для этого надо было сказать «да» кому-либо из тех, от кого зависела моя судьба. Среди них попадались всякие. Ничтожные лгуны, хвастуны, авантюристы. Ох уж эти наши мужчины! Выхода, однако, не было. Чтобы учиться, пришлось продать себя, чтобы получить работу — тоже нужно продавать себя. Вот с тех пор я и начала ненавидеть наш прогнивший строй… Хочешь как-то существовать — торгуй собой! Пришлось «подружиться» с приятелем нашего шефа, который и устроил меня сюда, в Министерство информации.
— С приятелем шефа?
— Да, нашего шефа. В первый же день, как я появилась в конторе, он вызвал меня в кабинет — и знаешь, что спросил? Разумеется: «Ну, к-когда т-тебе удобно?» Я была устроена временно и отказать ему не смела, хотя вид его вызывал у меня тошноту. Пожалуй, никакой другой мужчина не был мне так противен. Меньше чем через шесть месяцев меня взяли в штат. После этого я сказала ему мысленно: «А теперь попробуй-ка лизнуть свой нос!» Но он не унимался. А тут недавно надумал заставить меня доносить на сослуживцев — очень его интересовало, что о нем говорят. Но с этим ничего у него не вышло. Правда, мне с большим трудом удалось от него отвязаться! Сейчас он со мной не разговаривает, смотрит как на врага…
С Эммаилафом я познакомилась недавно. То есть видела-то его и раньше: после того как меня перевели на постоянную работу, я сменила квартиру и случайно оказалась по соседству с Эммаилафом. Вот уж кто заядлый книгочей! Постоянно с книгой. Мы стали здороваться, как-то раз разговорились, а однажды в воскресенье он пригласил меня к себе.
Живет он скромно. В комнате мебели почти никакой: один стул, кровать и много-много книг. Он предложил мне чая и спросил: «Ты любишь читать?» Я ответила, что читала мало. «О, ты лишила себя самой большой радости в жизни, — сказал он. Порылся в груде книг на подоконнике и дал мне одну. — Вот прочитай, не пожалеешь». Пришлось прочитать. Когда я вернула ему книгу, мы долго говорили о ней. Это была «Смерть в Венеции» Томаса Манна. Я тогда далеко не все поняла в ней. Эммаилаф объяснил мне непонятные места. Следующую книгу, которую он дал мне, я прочитала с бо́льшим интересом. Так и повелось: он давал мне книги, я читала, мы спорили о них. Постепенно во мне пробудилась любовь к чтению. Вот какая это длинная история, — закончила она.
— Вы с ним близки? — спросил Деррыбье.
— Да. Но мы никогда не говорили о браке. Он шутит, что не может иметь двух жен. Ведь одна у него уже есть — это литература. Я все понимаю и не настаиваю ни на чем. Мы ладим.
Он никогда не спрашивает меня о других мужчинах. Не потому, что ему безразлично. Я знаю, он меня любит, а я люблю его. Иногда, совсем не для того, чтобы вызвать его ревность, я рассказываю ему о встречах с кем-то и своих увлечениях. Все, без утайки… «Это хорошо — иметь личный жизненный опыт, но не пытайся превращать человека в свою собственность. Главное, что соединяет людей, — это чувство, но не брак. Ведь брак делает одного собственностью другого. Любовь не в том, чтобы спать в одной постели и под одной крышей», — часто говорит он.
С ним я чувствую себя свободной. Обо всем могу сказать откровенно. У меня нет от него тайн. У него от меня — тоже. Ты думаешь, муж и жена всегда искренни друг с другом?
Раньше я его безумно ревновала, но теперь… все это в прошлом. Теперь уже ничто не может вызвать во мне ревность. Нас связывает любовь. И мне хватит ее до конца моей жизни… — Лицо Фынот просветлело — казалось, воспоминания об Эммаилафе согрели ее.
Деррыбье недоумевал, что это за любовь — без ревности. В этом есть что-то болезненное. «Либо они сумасшедшие, либо я ничего не понимаю», — подумал он о Фынот и Эммаилафе.
Фынот никогда ни с кем не говорила о своих отношениях с Эммаилафом, и все, что накопилось в ее душе, требовало теперь выхода. Она мысленно осуждала себя за эту исповедь перед Деррыбье — человеком, в сущности, посторонним. Вместо того чтобы узнать тайну Деррыбье, она открыла ему интимные стороны своей жизни. Не примет ли он ее за доступную женщину? Ну и пусть! Если даже и так, разве что-либо изменится?
— Ты очень откровенна, — произнес Деррыбье после долгой паузы.
— Не знаю, правильно ли ты меня понял. Вообще-то откровенность не в моем характере. По нашим понятиям, искренность означает распущенность или глупость. А я считаю, что без нее нет свободы мышления. Жаль, что у нас все слишком скрытные. Порассказала я тут тебе всякого. Не подумай, что я плохо воспитана. Ведь сладкое для одного другому может показаться горьким. Но в этом жизнь, — сказала она.
— Мне как раз понравилась твоя искренность.
— Если ты ценишь искренность, скажи, для кого был предназначен тот браслет?
Он больше не мог лгать этой девушке.
— Не для сестры, соврал я тогда. Браслет я покупал для любимой девушки.
— Ну и что ж, понравился ей подарок?
— Она ничего не сказала. — Он закусил губу.
— Вот почему ты ходишь сам не свой. Как ее зовут? — Искорка любопытства сверкнула в ее глазах.
— Хирут, — произнес он с дрожью в сердце.
Фынот заерзала на стуле, усаживаясь поудобнее. Деррыбье продолжал:
— Мне только и радости, что повторять ее имя: сама она для меня — запретный плод.
Фынот, затаив дыхание, слушала.
— Мы выросли вместе. Я был слугой в их доме. С раннего детства я обожал ее и поклонялся ей как идолу. Никогда не забуду, как однажды, когда мы были совсем детьми, слуги заставили нас поцеловаться.
То, что между нами глубокая пропасть, я стал понимать, когда немного подрос. Но от этого мое тайное чувство к Хирут только росло. Оно росло вместе со мной… Я взрослел и любил ее все сильнее. Наши детские игры стали для меня сладостным воспоминанием. Я поклонялся ей как божеству. Однажды мне показалось, что она отвечает взаимностью. Но потом… потом случилось непоправимое. Как-то она позвала меня к себе в спальню и… ну, ты понимаешь. Я был на верху блаженства. Думал, она любит меня. Наконец-то мы соединились. Оказывается, она просто посмеялась надо мной. Потешилась и отвергла. После того случая совсем перестала замечать меня. Всем своим видом давала понять, что терпеть меня не может. Пришлось уйти из их дома. Потом этот подарок. Даже спасибо не сказала… С тех пор я словно в аду. Места себе не нахожу. Могут ли быть более жестокие муки? Только не утешай меня. Чего я только не делал, чтобы забыть ее! Пробовал встречаться с другими женщинами. Не помогает. Обнимаю другую, а перед глазами Хирут…
Фынот с неприязнью подумала: «Что она собой представляет, эта Хирут? Наверно, одна из тех аддис-абебских пустышек, у которых за душой ничего нет. Блестящая погремушка — и только».
Вслух она сказала:
— В романах пишут, что любовь излечивается любовью. Человека можно забыть, если встретишь другого. Правда, в жизни не всегда бывает так, как в книгах. — Помолчав, Фынот добавила: — Это касается не только любви. Возьми революцию. Разве она такая, какой ее изображают в газетах?.. И все-таки ты должен взять себя в руки.
— Легко сказать! — Деррыбье безнадежно махнул рукой.
— Может, она отвергает тебя потому, что ты бывший слуга? Не ровня ей? Расскажи, как ты попал в тот дом.