Она превосходно изображает страсть. Улыбается ему, глядя в глаза. Она грациозна, естественна, ни тени фальши. Настоящая звезда кино.

Он принимает её игру за чистую монету. Заведясь не на шутку, он ловко опрокидывает её на спину, ухитрившись не выскочить из неё, и начинает вколачивать в неё член. Кровать сотрясается, матрас пружинит, подкидывая её бёдра ему навстречу. Не переставая играть и стонать, Валери вспоминает, как видела по телевизору работу строительного копра — здоровенная машина забивала в землю толстые бетонные сваи. Сейчас с ней делают что-то очень похожее.

Профессионал над ней потеет, уперев руки в матрас, и через некоторое время с жутко ненатуральным рёвом вытягивает из неё член и кончает ей на живот. Валери ожидает, что будет всего несколько капелек, но австриец удивляет, выдав пару хороших струй, заляпавших ей живот и грудь — может, в порно он всё же чего-то добьётся. С обожанием глядя на него, Валери кончиками пальцев размазывает по коже липкую дрянь.

— Снято! — выкрикивает режиссёр.

Глаза Валери сразу становятся холодными, улыбка сходит с лица. Ей протягивают салфетки, и она тщательно вытирает пальцы, а потом начинает стирать сперму с груди.

Назвавшийся Джонни Хардманом австриец глядит на неё с обалдевшим видом. Налитый кровью пенис быстро опадает.

— Я слышал, в художке новые натурщицы, — доносится до Валери голос Надиви.

— Так и есть, — отвечает ему режиссёр. — Я видел фотки. Некоторые вполне ничего. Я бы взял их в работу.

— Завтра заеду к ним на урок, — говорит Надиви, и они оба мерзко гогочут.

Валери знает нескольких девочек, которые пришли в порно через художественную школу. Надиви знакомится там с натурщицами, с молодыми художницами и предлагает им сниматься. И ещё она знает, что у него страсть к новеньким. «Пользованные» его почти не интересуют. Кроме некоторых, включая Валери.

Обтеревшись салфетками, она надевает бельё. Принимать здесь душ не хочется, тем более что там уже плещется австрийский профессионал. Лучше дотерпеть до дома, чем оставаться здесь.

Тем более, что Надиви уже ушёл.

— Всё в порядке? — на всякий случай спрашивает она крутящегося рядом режиссёра.

— Да, всё отлично, — говорит он. — Вот если бы все так умели с первого дубля, а то иногда бывает по…

— Можно мне забрать деньги? — обрывает его Валери.

Режиссёр захлопывает рот, замешкавшись, спешит к сумке и возвращается с солидной пачкой купюр.

Отдавая деньги, он низко наклоняется к Валери.

— Слушай, а хочешь сняться у меня в фильме? — он говорит так тихо, что его едва слышно. — Плачу я больше, чем твой продюсер, и всё пойдёт только тебе.

— Я работаю через продюсера, — она встаёт и начинает одеваться. — Поговори с ним.

— А ты сама разве не решаешь, что тебе делать?

Валери натягивает майку так резко, что шов в подмышке с треском рвётся.

— Всё через него.

Ей уже стоит огромных усилий оставаться бесстрастной. Спокойствие перерастает в боль.

Как хорошо, что можно наконец выйти из этой клятой студии.

На улице уже почти темно, лишь алеет небо на западе, но Валери всё равно надевает солнечные очки — огромные, зеркальные, закрывающие едва ли не половину лица. Снимает их она лишь в машине.

Доехав до дома, она запирает дверь и некоторое время смотрит в окно на пустую улицу, образованную редкими частными домами в один-два этажа. Никаких подозрительных прохожих. Никаких незнакомых машин.

Уйдя в гостевую, она находит в телефонном списке контактов человека без имени, чей номер никогда не определяется. Через защищённый мессенджер она пишет ему короткое сообщение.

«Завтра Надиви приедет в художественную школу. Будет на уроке. Будет смотреть новых натурщиц».

Можно не беспокоиться, что адресат может находиться в другом часовом поясе, что он может быть занят. Валери никогда не видела его, только говорила с ним по телефону несколько раз. Дольше всего они разговаривали тогда, когда он её вербовал.

И сейчас ответное сообщение приходит сразу же.

«Прекрасная работа. Я передам информацию агенту на месте».

Валери бросает телефон на кушетку, рывком открывает прозрачную сдвижную дверь, выходящую на пляж, сбрасывает одежду прямо на пороге и идёт к маленькому деревянному пирсу. Ветер остужает полыхающую кожу. На груди, на животе, между ног всё ещё чувствуется грязь. Разбежавшись, Валери бросается в море.

Через минуту её начинает отпускать. Перевернувшись лицом вверх, Валери неспешно загребает руками, и грязь растворяется в холодной воде. Её место занимает пустота.

Пустота ширится, вытесняя всё, все мысли и чувства. Всё опять нормально, не хорошо и не плохо. Хотя бы ненадолго.

— Я рад, что вы всё же согласились.

У доктора Мабуши мягкий, вкрадчивый баритон. Вблизи он производит гораздо более сильное впечатление, чем через бинокль. Тело у него мускулистое и сухое как у бегуна. Кожа чёрная как уголь, свет высекает матовые блики у него на лбу. Выраженный пресс, выделяющиеся косые мышцы.

Здесь, в его номере, никак невозможно поверить, что он на самом деле преступник, босс Синдиката.

— Я тоже рада, — говорит Кэти, отпивает из бокала и ставит его на стол.

Они сидят рядом друг с другом на большом диване. Мабуши поглаживает её по голому колену.

Наташа помнит, как он стоял на балконе позади своей спутницы, как сокращались мышцы его пресса. Сейчас на нём лишь свободные серые штаны с низкой талией, и, похоже, нижнего белья он не носит. В правой штанине угадываются очертания внушительного мужского достоинства.

Наташа отводит взгляд, сделав вид, что изучает обстановку.

Номер Мабуши куда больше, чем Наташин. Они расположились в большой гостевой, но есть и ещё несколько комнат. Здесь хватило места и двум просторным диванам, и столику с бутылкой вина и закусками. Панорамное окно в номере доктора выходит не на соседний корпус, а на живописные зелёные холмы.

Свет в номере слегка приглушён. В воздухе тонкие ароматы фруктов и вина. Кэти полулежит на плече мужчины. Они оба внимательно смотрят на Наташу.

— Вам здесь нравится? — спрашивает Мабуши.

— Да, здесь здорово, — отвечает Наташа.

Не важно, имеет ли он в виду свой номер или весь отель. В обоих случаях Наташа ответила бы одинаково.

— Как вы обычно отдыхаете? — спрашивает он.

Наташа неуверенно пожимает плечами. Ей впервые стало неудобно за то, что ей нечего вспомнить: за всю свою жизнь она ещё ни разу не выбралась отдохнуть. Поездки с семьёй на юг России здесь, во всей этой роскоши, даже неудобно вспоминать.

— Я, в общем, больше работаю, — отвечает она.

— И чем же вы зарабатываете на жизнь, Наташа?

— Я делопроизводитель в логистической компании, — Наташа быстро выпаливает заученную легенду и делает большой глоток, чтобы скрыть неуверенность.

— Такая красота заперта в офисе, — Мабуши окидывает её взглядом с головы до ног. — По-моему, это преступление.

— А чем вы занимаетесь? — спрашивает Наташа.

— Можно сказать, я международный консультант, — отвечает он. — За свои годы я успел узнать многое, и теперь даю людям советы, учу тому, чему когда-то научился сам. Этим и живу.

Наташа кивает. Ей неловко. Она не знает, как продолжить беседу.

Кэти рассеянно водит пальцем по груди мужчины, и Наташе становится неловко вдвойне.

— Знаете, давайте перейдём на «ты», — Мабуши берёт бокал и наклоняется через стол к Наташе. — Я знаю один немецкий обычай. Смотрите, мы переплетаем руки в локтях…

— Предлагаете выпить на брудершафт? — Наташа оживляется. — Да, я знаю!

Брови доктора очень натурально взлетают, он сразу становится куда моложе, чем казался.

— У вас тоже так делают? В Африке это всех удивляет. Только в Кейптауне я встретил девушку, которой не пришлось объяснять!

Наташа придвигается к столу, и они выпивают. Он целует её в губы. Его борода мягкая, а поцелуй неожиданно приятный. Через долгую секунду она отстраняется.