Ответа долго нет. Агата чувствует, как в комнате сгущается воздух. Когда наконец раздаётся сигнал, у неё вздрагивает рука.

«Идёт. Но я тоже ставлю условие: ты будешь там одна. Если замечу ещё кого-то с тобой, всё отменяется. Идёт?»

Сердце у Агаты колотится сильно и часто. Все смотрят на неё с тревогой, и она кажется себе ещё более беззащитной.

Сжав зубы, сделав над собой усилие, она пишет ответ.

«Я согласна».

Весь день сижу, уставившись в кухонное окошко. Там нечего разглядывать — разве что такой же низенький многоквартирник с маленькими клетушками вроде нашей с отцом. Время тянется медленно, и при этом чудится, будто утро было только что, хоть уже и вечереет. Кажется, за весь день я так и не встала из-за стола.

За стенкой, в единственной комнате, орёт телевизор. Оказывается, я уже успела отвыкнуть. Не могу вспомнить, когда в последний раз была дома целый день и целую ночь подряд.

Тянет что-то. Мешает думать. Мысли медленные и короткие. Так было, когда меня отлупили до сотрясения. Только вчера-то меня никто и пальцем не трогал. Но голова так же отключается и не хочет работать.

А думать надо. Надо куда-то пристраивать свою рабочую задницу. Клуб закрыли. В новый просто так не возьмут, а поручиться за меня теперь некому. Да и не надо никому говорить, что я работала в «Каса Нове». Могут подумать, что та самая крыса, из-за которой накрыли клуб — это я. Поди докажи потом, что это не так.

Неизвестно, что делать дальше. И в голову ничего не лезет. Денег немного. Я и сиделке велела не приходить, раз уж я торчу дома.

На улицу придётся вернуться, вот что. Обратно на панель. От этого и мутно на душе.

Нет, не от этого.

Эти звери убили Джен! А я ничего не сумела сделать. А могла бы. Могла бы! Могла ведь?!

Почему я не попыталась вытащить её из клуба? Дура, никчёмная дура…

Умываюсь прямо из-под кухонного крана. Тошно. Не думается ни о чём.

Ноги сами несут в комнату.

Отец глядит в телевизор. Там какой-то сериал. Ящик орёт невыносимо, и я делаю потише. Папа не возражает, хоть он и глуховат уже. Он всё так же глядит на экран. Вряд ли он понимает, что именно видит.

Тут же отгоняю эту мысль. Это я умею.

— Я не знаю, как поступить, пап.

Обнимаю его, утыкаюсь лицом в морщинистую шею. Это он, папа. С ним всегда спокойно. С ним можно говорить о чём угодно, всегда было можно. Если у малышки Лиссы были проблемы, она шла к папе. Не решаются школьные задачки — к папе. Обидели мальчишки — к папе. Рассадила коленку — к папе. Ничего не изменилось.

Он похлопывает меня по спине, как всегда. Как раньше. Он всегда так делал. Какая бы у него ни была стадия, он меня помнит. И сейчас смотрит как всегда, и морщинки у него вокруг глаз так собираются, и он улыбается, и…

— Всё хорошо, — говорит он, заглядывая мне в лицо. — А где Лисса?

Ничего, к этому я тоже привыкла. Он помнит, какая я была лет в двенадцать, а взрослую может и не узнать.

Нет. Нет. Ни хрена я не привыкла.

— Ничего, пап, — я сажусь на пол, прислонившись к его креслу, глажу его по руке. — В Америке такие клиники, знаешь… Они тебя там вылечат. Они умеют. Всё у нас будет хорошо.

Он глядит мимо меня и кивает. Я знаю, что он меня не слушает. Он сейчас где-то там, в своих воспоминаниях. Что происходит здесь, он не понимает.

Ему уже не помогут. Ни в Америке, ни в Швейцарии, нигде. Я ничего не могу для него сделать.

Ничего не могу сделать. Ни для Аиши. Ни для Джен. Ни для него.

— Лисса у меня славная, — говорит папа, улыбаясь. — Знаете, она всего в жизни добьётся, когда вырастет. Она у меня славная девочка.

Он кивает кому-то — наверно, тому, кому это всё рассказывает. На меня он не смотрит.

Роняя пульт, я делаю телевизор погромче, на всю. Потом бегу на кухню и плотно закрываю дверь. И уже там реву в голос.

Из всех людных мест Агата выбрала маленькую католическую церковь на окраине города. Возможно, стоило назначить встречу на каком-нибудь вокзале, в кинотеатре или хотя бы в кафе, но выбор она почему-то решила остановить именно на церкви.

На место Агата приехала на машине Валери — та сама предложила. Кирк настаивал, что ему лучше тоже поехать, но Агата всё же отказалась от его помощи. Когда она уже выходила, Райя молча дала ей свой пистолет.

У Агаты тогда возникло дурацкое ощущение, будто это родители собирают её в школу. Только вместо коробки с обедом теперь пистолет.

В церкви Агата села на одну из длинных деревянных скамеек — они все старинные, спинки вытерты добела тысячами прикосновений. Прихожан почти нет, кроме Агаты здесь всего шесть человек, но она всё равно не может отделаться от мысли, что за ней следят. Что она выглядит странно в куртке в этот жаркий вечер. Что пистолет во внутреннем кармане выпирает и притягивает взгляды.

Агата поняла наконец, почему выбрала именно церковь: место людное, но не слишком. В толпе, под десятками взглядов, она бы сошла с ума от напряжения.

Она выдерживает минут пятнадцать, потом она идёт в исповедальню и задёргивает за собой шторку, оставив маленькую щель, чтобы видеть скамейки.

Ощущение чужого взгляда пропадает.

В куртке становится жарко. Агата кладёт пистолет себе на колени, поверх бросает куртку. Палец держит на спуске. Это непрофессионально, но так спокойней.

Кто-то входит в кабинку за перегородкой. Через решётку не видно лица, только голову, укрытую свободным платком.

— Решила поговорить в исповедальне? — спрашивает женский голос. — Поэтично.

Агата только сейчас понимает, что вошла в ту часть исповедальни, которая предназначена для священника.

— Кто ты? — спрашивает Агата.

— Кающаяся грешница. Пришла замолить грехи. Не волнуйся, я не посмею лгать на исповеди.

Под курткой Агата направляет ствол пистолета в деревянную перегородку, туда, где сидит собеседница. Из-за решётки слышится невесёлая усмешка.

— Зачем ты меня позвала? — спрашивает Агата.

Незнакомка некоторое время молчит, будто не зная, что ответить.

— Вам не рассказали, зачем вы здесь, — говорит она. — Не сказали о конечной цели ревалийской операции. Агентство не пытается уничтожить организованную преступность в стране. Вся деятельность Агентства направлена на то, чтобы наладить взаимодействие Синдиката и американских спецслужб. Агентство подконтрольно ЦРУ — этого нам… вам тоже не сказали.

— Этого не может быть, — говорит Агата неуверенно.

— Тише, — говорит незнакомка. — Не прерывай мою исповедь. Я расскажу, что знаю. А ты уже решай, что с этим делать.

Агата кивает.

— Сейчас во главе всего Синдиката остался один Асаб. Мабуши… убит. Надиви уехал из страны, и что-то мне подсказывает, что его тоже нет в живых. Агентство устранило тех, кто не нужен или неудобен в структуре Синдиката. Асаб, похоже, согласился сотрудничать.

— Откуда ты это знаешь?

Незнакомка некоторое время молчит.

— Доктор Мабуши любил разыгрывать из себя всезнающего мудреца, но кое-что он действительно знал. У него было много осведомителей в Синдикате, много знакомых в госструктурах разных стран…

Она усмехается, смотрит в сторону и продолжает странным пьяным голосом.

— Знаешь, я думала, что это чушь, когда в кино разблокируют телефон покойника, приложив сенсор к его пальцу. Оказалось, это правда работает. По крайней мере, если труп ещё тёплый. Если застрелила его пару минут назад.

Агате вдруг хочется ворваться в соседнюю кабинку, стянуть с незнакомки платок и посмотреть ей в лицо.

— Вас сдал Синдикату Куратор, — говорит незнакомка. — Он ведёт свою игру — я не знаю зачем. Но он подставлял оперативников и агентов, накалял ситуацию, и теперь, видимо, добился своего. И вы стали ему не нужны. А может, Асаб потребовал ваши головы как доказательство честности Агентства.

— Я не верю, — говорит Агата.