Вот тут они сразу напряглись. И стали задавать вопросы. Но интересовали их не подробности, а то, была ли она после виллы где-то кроме больницы.

И ещё они очень хотели забрать камеру. Агата наотрез отказалась ее отдавать.

Полицейские не позволили никуда позвонить, и явно обрадовались тому, что у Агаты нет телефона. Уходя, они оставили у палаты охрану в лице юного курсанта. С самого их ухода Агата гадает, поставили его охранять её или не дать ей уйти.

Бенуа не знает, что она здесь. Не знает, в какую беду она угодила. И не знает, что у неё есть доказательства на Надиви.

Нужно добраться до телефона. Нужно вернуться в свой номер и связаться с Бенуа. Рассказать ей всё. И тогда уже и Агентство, и Интерпол возьмутся за Надиви. Он сядет как минимум за изнасилование гражданки другого государства.

Но для этого нужно покинуть палату. Чистую, светлую, безопасную палату, где полно других людей, и куда постоянно заходят вежливые заботливые медсёстры.

Агата остаётся в койке. Под одеялом она прижимает к себе камеру.

Дежурящий у входа курсант вчера заходил. Приятный парень, совсем молодой, недавно из академии. Они чуть-чуть поболтали, и он пообещал, что теперь Агата в безопасности. Она сделала вид, что верит в него.

Никакой безопасности Агата не чувствует. Спит она отвратительно. Ей постоянно снится, что железная рука впивается ей сзади в шею и топит.

***

Когда в палату входят двое мужчин, Агата сразу понимает — они пришли к ней. Оба темнокожие, крепкие, в лёгких пиджаках, совсем не нужных в этот жаркий полдень. Полы пиджаков одинаково топорщатся слева, у подмышки.

Это не те, кто брал у Агаты показания. Эти ей сразу не нравятся.

Агата быстро делает несколько движений под одеялом. При этом смотрит она в лица мужчин в пиджаках — на психологических тренингах в Агентстве учили, что так можно спровоцировать ответный взгляд в глаза. Пусть смотрят на её лицо, а не на руки.

Мужчины становятся над койкой Агаты. Под их взглядами она замирает, как испуганная мышь.

— Агата Горак? — спрашивает тот, что повыше. Второй щерится, очевидно, пытаясь изобразить дружелюбную улыбку.

Агата кивает, пытаясь улыбнуться в ответ.

— Мы из центрального полицейского управления.

Высокий небрежно взмахивает удостоверением перед лицом у Агаты. Его напарник не сразу находит своё.

— Мы переводим вас в другую больницу, — говорит высокий. — Здесь сложно обеспечивать вашу безопасность. Идёмте с нами.

Агата открывает рот, подыскивая слова. Мысли сверкают с быстротой молний.

— Меня ведь уже охраняют, — говорит она. — Этот курсант, Мирсо — он очень ответственный. Ни на минуту не отходит от меня. Я к нему привыкла. Он тоже поедет с нами?

— У Мирсо сегодня выходной, — говорит тот, что пониже.

— Он приболел, — добавляет высокий.

— Ясно, — тянет Агата. — Передайте ему, пусть поправляется.

Она старается не выдать волнения. Потому что курсанта у дверей зовут Талем, а не Мирсо.

— А может, я лучше останусь здесь? Понимаете, я в больнице в первый раз, и здесь мне всё нравится, а в новой больнице, может быть…

Высокий нетерпеливо перебивает:

— Понимаете, этот человек, который на вас напал, очень опасный тип. Вам нужна защита получше, чем парень у дверей. Вставайте, машина ждёт.

Пациенты замолкают, подозрительно косясь на высокого. Он смягчается и говорит уже тише:

— Мы вам поможем. Где ваши вещи?

— У меня ничего нет.

У Агаты правда ничего, кроме больничной робы на голое тело. Даже шорты у неё забрали как вещдок. Она встаёт и всовывает ноги в шлёпанцы.

— Ваша камера, — высокий протягивает руку. — Дайте её мне, и пойдёмте.

— Ничего, я сама, — Агата прижимает камеру к груди. — Знаете, мне надо в туалет.

— Нам нужно спешить.

— Я быстро! — нарочито громко говорит она. — Пожалуйста, мне очень надо!

Мужчины снова ловят на себе подозрительные взгляды пациентов.

— Хорошо, — хмурясь, говорит высокий. — Я вас провожу.

Они втроём выходят из палаты. Тот, что пониже, остаётся у дверей, а высокий идёт рядом с Агатой. Он чуть заметно улыбается, поняв, что они направляются в глухой коридор, выйти из которого можно только вернувшись к палате.

Агата уверенно шагает к двери в самом конце, туда, куда ведёт длинная очередь из женщин с полотенцами и тюбиками шампуня в руках.

— Это душевая, — говорит её провожатый, когда они подходят к двери.

— Да, женский туалет на ремонте, а здесь есть биде, — врёт Агата, поворачивая дверную ручку.

— Знаете, будет лучше, если… — начинает фальшивый коп.

— Если зайдёте вместе со мной, то, боюсь, вас неправильно поймут, — Агата кивает на женщин в очереди.

Она уже собирается юркнуть в дверь, когда ей на плечо ложится тяжёлая рука.

Агата вся сжимается. На миг ей кажется, будто она захлёбывается в бассейне.

— Оставьте мне камеру, — говорит мужчина. — Вам с ней будет неудобно.

Он глядит на неё холодно, зло. Неизвестно, на что он готов пойти здесь, при свидетелях, но Агате не хочется это проверять.

— Да, конечно. — она нехотя отдаёт ему камеру.

— Я верну, как только вы выйдете, — он улыбается одними губами. — Я никуда не уйду.

Агата входит в душевую. Там моются несколько женщин, и они оглядываются на Агату, когда та пробегает к окну и откидывает жалюзи. Ручки поддаются плохо, но, распахнув створку, Агата видит то, что искала — пожарную лестницу слева от окна. Схватившись рукой и поставив ногу на поперечину, Агата перескакивает на лестницу отработанным на альпинистской стене броском.

Здесь четвёртый этаж. Подворотня далеко внизу, и у Агаты на миг кружится голова от высоты. Но этот страх — ничто по сравнению с чувством невидимой руки на шее.

Она быстро спускается, держась за крашеный металл закостеневшими руками. Карту памяти, вынутую из камеры ещё в палате под одеялом, она держит в пересохших губах.

Хуже всего то, что она понятия не имеет, что будет делать, когда спустится.

***

Что хорошо в солнечных очках — не привлекая внимания окружающих, они позволяют изменить внешность. У Валери очки зеркальные, в половину лица. Она всегда надевает их, когда выезжает в город. Хотя бывает это редко. С каждым годом всё реже.

У больницы людно, и припарковаться было бы сложно, если бы Валери не приехала ещё на рассвете, когда здесь не было ещё никого. Ей удалось поставить свой синий седан у тротуара недалеко от входа. Отсюда отлично видны раздвижные стеклянные двери, автоматически расходящиеся и сходящиеся перед людьми, и большие белые буквы «Святой Сальвадор» над входом.

Никто не просил её приезжать. Не звонил ни продюсер, ни режиссёр, ни абонент без имени. Валери захотела это сделать сама — так сильно, что проснулась среди ночи, проспав всего пару часов. Впервые за долгое время появилось что-то такое, чего по-настоящему захотелось.

Только приехав к больнице, она поняла, что не придумала, что делать дальше. Ни Надиви, ни холуй, звонивший ему при Валери, не обмолвились о том, как зовут девушку с видео. Спрашивать в больнице о поступившей к ним жертве изнасилования глупо. Так можно лишь вызвать подозрения.

Валери ждёт, наблюдая за входом, изредка сигналя машинам, пытающимся припарковаться вторым рядом и заблокировать ей выезд. Радио, заменяя бормотание телевизора, выдаёт попеременно то слащавое пение, то натужно бодрые мелодии. Слушая манерных диджеев, старательно копирующих энергичную манеру своих американских коллег, сложно представить, что на западе Ревалии прямо сейчас идёт война. А сама Ревалия будто бы не входит в лидеры по уровню коррупции и организованной преступности.

Если бы Валери лет десять назад сказали, что она переедет сюда, она ответила бы, что никогда не совершит подобную глупость. Лет десять назад юная Валери Ремей ещё не знала, что значит плыть по течению. И не могла предположить, куда это течение может занести.

Что ещё там, в Будапеште, она придёт на фотосессию для эротического журнала к незнакомому фотографу. Что не сможет отказаться, когда фотограф будет настойчиво предлагать ей выпить, чтобы «раскрепоститься».