Постепенно Агата понимает, что бешеные рывки прекратились. Она висит на его руке, вцепившись в его запястье, а он крепко держит её за волосы. Агата жадно дышит и кашляет от попавшей в горло воды. У неё уже нет сил бороться.

— Не вздумай сопротивляться, сучка, — шипит он ей в ухо. — Пойдём-ка в спальню.

Он выбирается из бассейна и вытаскивает её, грубо толкнув на пол. Агата всё ещё кашляет, пытаясь прийти в себя, но он не даёт отдышаться, хватает за шею и тащит за собой.

Его руки словно клещи. Агате едва удаётся дышать. В глазах темнеет, мелькают ступеньки, когда он ведёт её наверх.

Он толкает её на кровать лицом вниз, садится сверху и заставляет завести руки за спину. Что-то щёлкает. Запястья сдавливают кольца наручников.

— Так и лежи. Перевернёшься — убью.

Он отходит и что-то делает рядом с кроватью.

— Ты из Интерпола, да, тварь? — спрашивает он. — Вы что-то часто стали вставлять нам палки в колёса. Ну а теперь я тебе буду вставлять, — он гадко усмехается. — И в этот раз приятно не будет.

Повернув голову, Агата краем глаза видит у кровати установленную на штативе видеокамеру — похоже, она уже стояла здесь с самого начала.

— Любишь камеры, да? — спрашивает он, ухмыляясь. — Сейчас ты станешь звездой экрана. Хоть и ненадолго.

Вынув из ящика тюбик лубриканта, Надиви приближается к Агате.

Он наваливается, не давая пошевелиться, и коленями разводит ей ноги. Она чувствует, как ей между ягодиц льётся густая маслянистая жидкость.

Член упирается Агате в зад и грубо втискивается внутрь. Агата обещает себе не кричать, но он такой огромный, что она вопит в голос. Надиви мерзко смеётся, насилуя её.

Это продолжается очень долго. Кровать сотрясается от мощных толчков. Сквозь слёзы Агата видит красный огонёк работающей камеры.

***

Куратор отводит взгляд от экрана и устало потирает шею. Нужно сделать перерыв. Как бы там ни было, не стоит столько работать. Себя следует уважать.

Он переодевается в неброский, но дорогой костюм и выходит на улицу. В кафе за углом в этот час почти никого, и сегодня там тоже немноголюдно. Куратор садится за любимый столик, и официант тут же спешит к нему. Сделав заказ, он берёт оставленную официантом свежую газету и пробегает взглядом заголовки.

«Совет безопасности ООН выразил обеспокоенность ситуацией в Ревалии». «Сепаратисты не одни». «Слова поддержки ревалийским борцам за свободу».

Куратор оглядывает улицу. Тихо, как и бывает в ленивый будничный полдень. Проходящая мимо женщина ловит его взгляд и улыбается ему. Он отвечает ей вежливой улыбкой и возвращается к чтению.

Бумажная, настоящая газета по-прежнему приятнее веб-страниц и электронных документов. Похоже, с возрастом менять привычки всё труднее.

Официант приносит кофе и круассаны. Куратор откладывает газету и делает неторопливый глоток, смакуя напиток. Как и всегда, кофе здесь чудесный.

***

Когда он наконец слезает с неё, Агата лежит, не шевелясь и тихо всхлипывая. Это продолжалось долго. Больно до оцепенения. Агате больше всего хочется уснуть, а проснувшись, понять, что это был всего лишь кошмар.

Надиви садится на кровати и вытирает ладонью потное лицо. Поводив мутным взглядом, он встаёт, пошатываясь, идёт к камере и выключает её.

То, что будет дальше, он снимать не хочет.

Агата переворачивается на спину и скованными руками подтягивает под себя тюбик с лубрикантом. Колпачок открыт, жидкость выдавливается легко. Стараясь поменьше шевелиться, Агата размазывает её по правому запястью.

Надиви залезает на кровать и встаёт над Агатой в полный рост. Его взгляд не сулит ничего хорошего.

— Игры кончились. Пора спать, сука.

Глаза похотливой мрази превращаются в глаза убийцы. Агата, уже не скрываясь, ёрзает и рвётся. Она чувствует, как с её правого запястья слезает кожа.

Надиви наклоняется к ней и тянется к её шее.

Извернувшись, Агата выдёргивает правую руку из кольца наручников и изо всех сил бьёт ребром ладони ему между ног, прямо по болтающейся мошонке. Удар такой сильный, что обмякший конец подскакивает.

Надиви сдавленно вякает и содрогается всем телом. Агата пытается вскочить, но он быстро приходит в себя и хватает её за горло одной рукой — другую он не может отнять от отбитых яиц — и вжимает Агату в матрас.

Схватив его за предплечье, Агата подтягивает под себя ноги, сжимается в клубок, а потом резко вытягивается, сдавив бёдрами его шею, и вместе с собой заваливает его на бок, туда, где у него нет никакой точки опоры. Перевернувшись, она садится на него сверху. Его голова зажата у неё между ног.

Размахнувшись, Агата изо всех сил лупит его кулаком в лицо.

На тренировках после такого захвата с переворотом следовал чисто формальный добивающий удар, всего один. Но сейчас Агата молотит противника с таким остервенением, что кровь из его расквашенного носа брызжет ей на бёдра.

Опомнившись, она вскакивает и бросается прочь от кровати. Тяжёлая рука ложится ей на плечо, и она заученно разворачивается, сбрасывая хват, успевает увидеть осоловелые глаза и, не думая, с разворота бьёт его ногой в лицо, попав точно в челюсть. Надиви падает обратно на кровать.

Агата кидается к камере и начинает снимать её со штатива. Руки не слушаются, никак не получается разобраться с креплением. За спиной грохает что-то тяжёлое, и Агата подскакивает на месте, готовая бежать — но, развернувшись, видит, что Надиви свалился с кровати на пол.

Она замирает на месте. Мужчина не шевелится. Правильно сейчас связать его чем-нибудь, хоть проводом от камеры, а потом найти свою сумочку с ключами от наручников и заковать его, как и было предусмотрено на крайний случай. Но слишком страшно.

Страшно подойти к нему. Страшно, что он очнётся и опять схватит её. Её учили драться, учили задерживать, обезвреживать — но это всё было там, в безопасных тренировочных залах, на полигонах, а сейчас она здесь, голая, изнасилованная, едва не убитая и очень, очень уязвимая.

Надиви невнятно мычит и упирается руками в пол, пытаясь встать. Агата срывает камеру с креплений, сбегает по ступенькам вниз, хватает с тумбочки автомобильные ключи и вылетает на улицу. Заскочив в «Ламборгини», она вылетает из ворот и несётся по дороге. Она не думает, куда едет, стремясь оказаться как можно дальше от виллы, от отвратительной комнаты, от гадкой постели. На шее грубая рука. В лёгких будто полно воды.

— В больницу, — слова вылетают с истеричным всхлипом. — Мне надо в больницу.

Её трясёт. Руль едва не вылетает из рук. Самообладания хватает ровно на то, чтобы выбирать правильные повороты, ведущие к городской больнице.

***

Маоро Левиони перебирает медкарты, печатает направления, заносит информацию в компьютер, изредка поглядывая на больничный холл. Обычные дела работника регистратуры. Обычный день в больнице. Снуют туда-сюда пациенты. Встревоженные лица, нездоровый цвет лиц — у этого полопались капилляры на носу, этого весь отёчный, у того, наверно, что-то с печенью — он весь жёлтый. Забинтованные руки и ноги, выглядывающий из неловко натянутой одежды гипс, костыли и каталки — обычное дело, в больнице есть и травматология, и хирургия, и стационар.

Маоро уже давно равнодушен к чужой боли. Любой черствеет на этой работе, кто-то раньше, кто-то позже. По его наблюдениям, для этого в среднем нужен год.

Все эти люди, движущиеся в холле больницы, и сами равнодушны друг к другу. Спорят из-за места в очереди, ругаются, если кто-то пытается пройти к врачу без записи. Чем сильнее собственная боль, тем безразличней чужая.

Что-то происходит здесь. Что-то неуловимое, но достаточно необычное, что способно нарушить озабоченное движение в холле. Люди останавливаются, их лица вытягиваются. Они обращают взгляды в одну и ту же сторону. Ко входу.

На девушке ничего, кроме расстёгнутых светлых шорт. Дрожа и спотыкаясь, она идёт босиком, прикрывая предплечьем голую грудь, другой рукой сжимая видеокамеру. Косметика у неё расплылась, лицо заплаканное, хоть и красивое. Пациенты шарахаются от неё.