— Экое говённое место, — признал я это, наконец, вслух.

— Странно, что УИны работают, — удивился Артём.

— Не странно, — ответила Ольга, — там кроме акка почти ничего нет. В винтовке куча электроники, она и сдохла.

— А порох, спички?

— Не знаю, — раздражённо ответила она, — я тут тоже в первый раз.

— Пойдемте отсюда, — сказал я, рассматривая неаккуратно фрагментированные тела, — пока новых не навылазило. Чудом же отбились…

Когти на руках у них ничуть не уступают зубам, и мне повезло, что удар пришёлся на браслет. Но руку всё равно отсушило, сильные твари. Теперь мы будем готовы, но и их может оказаться больше.

— И всё-таки, что-то же они тут жрут? — рассуждал Артём, когда мы отошли подальше. — Значит…

— Оглянись, — мрачно перебила его Ольга, — увидишь, что именно.

Мы оглянулись синхронно — над тремя мёртвыми телами сидели на корточках два живых. Одно грызло отрезанную руку, другое — ногу. Они повернули слепые зубастые хари нам вслед, но предпочли готовые блюда потенциальным. Или решили отложить нас на десерт. И выстрелить-то в них не из чего…

Я хотел было повторить про «говённое место», но решил, что все и так прочувствовали. Тем более что во рту пересохло, а мерзкая безвкусная вода из бутылки как будто не утоляет жажду. Когда я засовывал бутылку обратно в рюкзак, пластиковая застёжка клапана рассыпалась в руках. Что-то мне это совсем не нравится. Подёргал рукав куртки — вроде ничего, держится пока. Не хотелось бы дойти до места голыми.

Теперь мы все видим движение. В развалинах справа постоянно мелькают тени. Мы с Артёмом идём с УИнами, держа палец на кнопке включения, Ольга сжимает в руке нож. Не сомневаюсь, что она умеет с ним обращаться, но лучше бы не доводить до поножовщины. Винтовку она просто выбросила, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. Идти и так трудно, на плечи как будто мешок с песком взвалили. Сколько идём — непонятно. Часы не работают, свет не меняется, расстояние трудно определить, потому что все вокруг серое и одинаковое.

— Их всё больше, — тревожно сказал Артём.

Твари уже не скрываются, откровенно сопровождают нас, двигаясь в развалинах параллельно дороге. Их там много, сколько именно — не понять. Если разом кинутся — нам хватит. Но они не кидаются почему-то, хотя подбираются ближе и ближе. Может, мы их впечатлили расправой над их коллегами, и никто не хочет быть первым и стать кормом для товарищей?

Но вот момент настал — впереди вышли на дорогу. Пять. Или шесть. Серые, гадкие. На некоторых обрывки ткани, которые, наверное, были когда-то одеждой. Так же, как эти были, наверное, когда-то людьми. Мы сближаемся, и становится видно, что они разные — как будто превращение в зубастый ужас Изнанки на разных стадиях. У некоторых даже кожа не до конца посерела. Вот впереди стоит явно из свежих — редкие пряди волос ещё не окончательно покинули голову, зубы лишь немного выдаются вперёд, раздвигая тонкие бесцветные губы, на талии перекрученная драная юбка, выше свисают пустыми мешочками высохшие груди. Это когда-то было женщиной, невесть как и за что попавшей сюда. Этак невольно поверишь в ад. Только без котлов, потому что тут их зажечь нечем. Ад серости и голода. У бывшей женщины есть глаза, и голод в них застыл лютый — видно, как она переминается с ноги на ногу, рефлекторно подёргивает руками, мечтая добраться до нас. Но стоит почему-то.

Мы остановились шагах в десяти. Печальная очевидность: если они нападут — нам конец. Кидаться на них врукопашную самим тоже не очень хочется.

— Обойдём? — неуверенно спрашивает Артём.

Мы сходим с дороги и осторожно, бочком, пытаемся обойти стоящих на ней тварей, но они тоже сдвигаются вслед за нами. К ним присоединяются другие и теперь их уже десятка два. Они идут, выстроившись полукругом, не приближаясь, но и не отставая.

— Нас куда-то отжимают, — сказала Ольга, — мне это не нравится.

Тоже мне новость. Мне тут вообще ничего не нравится.

Мы уходим всё дальше и дальше от дороги, пытаясь обогнуть загонщиков по большой дуге, но нас уверенно оттесняют в пустошь.

— Что это там? — Артём показывает в сторону.

— Похоже на упавший самолёт, — говорит Ольга.

Цилиндрический длинный корпус, неровные проёмы иллюминаторов и люков — действительно похоже на кусок фюзеляжа без носа и крыльев. Передняя часть грубо оторвана, в корпусе дыры, внутри всё ободрано до металла и всё же, всё же…

— Это не самолёт, — уверенно говорю я, — это гондола волантера. Вон, смотрите, следы крепления внешней палубы. А сверху кусок силовой балки от несущего баллона. В точности как у нашего. Я его весь облазил, с закрытыми глазами узнаю, наощупь.

— Говорят, раньше волантеров было много, — неуверенно сказал Артём, — а этот кусок давно тут лежит.

— Всё равно странно… Не бьётся тут что-то с хронологией событий. Волантеры — это Первая Коммуна. Наш был личным транспортом Инженера, который, если не врёт, до того, как подался в Хранители, входил в её высшее руководство. А Изнанка стала таковой куда раньше…

— «Если не врёт», — сказала скептически Ольга, разглядывая обглоданную дочиста гондолу, — ключевое слово «если».

— Не суди по себе, — не удержался я.

Артём посмотрел на меня укоризненно, но я не виноват, что его драгоценная рыжая красотка постоянно брешет мне с тех пор, как я её в первый раз увидел. Уж не знаю, откровенна ли она с ним, но что-то сильно сомневаюсь.

Твари остановились и не препятствовали осмотру обломков. Внутри осталось только то, что было из неизвестного лёгкого металла. Дивно прочный, он и здесь успешно сопротивлялся распаду. На силовых фермах и несущих балках остались серые шины энергопроводников, но вся обшивка, трубы, тяги и механизмы рассыпались трухой. О давней катастрофе можно судить только по следам на корпусе — передняя часть, где была ходовая рубка, оторвана по самую кают-компанию. Видимо, внешним взрывом. Я не эксперт по авиакатастрофам, но поставил бы на то, что взрыв был сверху — пробоины в верхней части, оборванные силовые подвесы, загибы металла по линии разрушения… Не знаю, может ли взорваться несущий баллон, но если да — то это он. На эту мысль наводит и то, что ни его, ни хвостовой части поблизости нет. То ли разнесло в клочки, то ли гондолу взрывом далеко отшвырнуло. Но всё, что я вижу тут, совпадает с нашим волантером до последней заклёпки. Здесь погиб его систершип. Если на нём был экипаж — не выжил никто. При таком взрыве выживших не бывает.

— Эй, Зелёный! — позвал меня Артём. Голос у него был довольно нервный.

Я выбрался из обломков и увидел, что, пока я там лазил, тварей собралось уже с полсотни, и они нас окружили. Похоже, терпение кончилось, и нас сейчас будут жрать.

— Давайте сюда, — скомандовал я.

Тут есть довольно узкий проход, и…

— Что будем делать? — мрачно спросила Ольга.

— Неправильный вопрос, — вздохнул я, — что будут делать с нами? Но, как паллиатив…

Я отмахнул УИном длинную и тонкую палубную подпорку. Срезав острый треугольник с ребром жёсткости с корпуса, прихватил его лучом к концу этой палки. Получилось лёгкое и прочное копьё длиной около двух метров.

— Это тебе, — вручил я его Ольге, — ты будешь гопломахерша.

— Гопло что?

— Гопломахерами14 называли гладиаторов, бьющихся копьём, — сообразил начитанный писатель, — а нас ты кем назначишь?

— Мирмиллонами15, — сказал я, отрезая небольшие куски обшивки и делая на них нечто вроде примитивных ручек, — наручи у нас уже есть, вот наши скутумы16. УИн сойдёт за гладиус17, луч короткий.