И что значат эти «закрытые обязательства» в нашем случае? Что мы теперь обычная семья? Ну, насколько у меня вообще может быть что-то «обычное»… Или что наша Судьба перестала быть общей, и теперь каждый пойдёт своим путём? У нас ведь сын растёт. И не факт, что он не станет вдруг пресловутым Искупителем, чёрт бы драл всю эту мистику. Но, если кому-то захочется-таки что-нибудь «искупить» нашим сыном, я, пожалуй, буду рад, что у его кроватки встанет Таира с кинжалом.

Три спасённых горянки меня тоже беспокоили. Уже начал побаиваться, что мне сейчас придётся ещё и на них жениться. Это меня Иван с Зелёным так троллили. С серьёзными рожами обсуждали, что, мол, по закону гор, я полностью отвечаю за всё, что делает моя жена. А раз она их спасла, то я считаюсь правоприобретателем. Они, мол, были по всем правилам Закава проданы замуж в Комспас, мы убили тех, кто их купил, а значит, теперь они, по всем понятиям, наши. То есть, мои — потому что жена не считается. Должен брать на содержание со всеми вытекающими.

— И не дай бог ты их всех удовлетворить не сможешь! — стращал меня Зелёный. — Это по закону гор повод для развода.

— А развод по закону гор знаешь, как происходит? — делал большие глаза Иван. — Ну, ты видел. Кинжал у каждой горянки есть…

Придурки великовозрастные. Взрослые дядьки, а туда же, дразнятся как школьники. Завидуют, что ли, моему многожёнству? Нашли, чему.

Таира меня успокоила — горянки на меня не претендуют, за спасение благодарны, но благодарность эта не зайдёт дальше, чем я захочу. Я не хотел. Я и так не высыпался между ночными вахтами, потому что Ольга и Таира, игнорируя существование друг друга, тем не менее, неизменно чередовались в моей каюте. Одна отрабатывала благодарность, другая, наверное, стресс снимала. Таира считает Ольгу моей четвёртой женой и ничуть этим не смущается — одной больше, одной меньше… Кем считает себя в этой ситуации Ольга — понятия не имею, а спрашивать боюсь. В общем, всё как всегда — женщины крутят мной, как хотят, а я плыву по течению и не рыпаюсь. Надеюсь, что оно как-нибудь само устаканится.

По возвращении в Центр Ольга извлекла из шкафа пустотный костюм. Он ей идёт — «железная леди» из комикса с уклоном в стимпанк.

— Есть предлог смотаться в Коммуну, — сказала она, чмокнув меня в щеку на прощание. — И лучше я это сделаю сама. Потому что потом меня добрым словом там не вспомнят.

И ушла, растворившись чёрным контуром на полушаге.

Опасное это дело — вот так, пешком, в одиночку, по Дороге. Смешно — и её опасаюсь, и за неё боюсь. Или не смешно. Давно запутался я в своих чувствах к этой женщине. Прекрасной и опасной, юной и старой, мудрой и безумной одновременно. Сказать, что я её люблю — соврать. Сказать, что не люблю — соврать ещё больше. К чёрту, пусть всё идёт, как идёт. В общем, моё обычное решение в любых непонятных обстоятельствах.

Ночью всех разбудил истошный, исполненный ужаса и боли женский вопль. Женщина кричала и кричала, не замолкая, надрывно и безысходно.

Полуодетые, кто с оружием, кто без, устроили импровизированный подъём по тревоге, собравшись в коридоре второго этажа.

Кричала Лемисина, сестра Алистелии. Она до сих пор не приходила в себя, но Алька, разумеется, различала своих сестёр. Смерть Фрисандры стала страшным ударом. Я чувствовал себя виноватым — что не успел, не спас, не сумел. Понимал, что ничего не мог сделать — и всё равно переживал. Только забота об оставшейся не дала Альке окончательно впасть в депрессию. Лемисина сидела, лежала, смотрела в потолок, молчала, не узнавала сестру и ни на что не реагировала. Вот, проснулась.

Копия моей белокурой жены кричит самозабвенно и безостановочно. Сидя на краю кровати, зажмурившись, сжав кулачки и раскрыв рот, она вопит: «А-а-а! А-а-а! А-а-а!». Лицо искажено гримасой ужаса и боли.

— Пустите, пустите! — сквозь столпившихся в коридоре и заглядывающих в дверь протолкалась Меланта.

Она ещё немного поправилась, хотя и не выглядит толстой. Такая приятная пышечка. С ней пришла неразлучная Эли. В последнее время они как-то окуклились вдвоём, из комнаты обычно выходит только Эли и только за едой. Дочь Меланты, маленькую рыжую Герду, выкармливает вместе со своей Вилорой и Таириным Конгратом принявшая на себя общие материнские обязанности Алистелия. Даже моё возвращение кайлитка почти проигнорировала — выбрела сонная в коридор, рассеянно обняла, поцеловала в щеку, пощекотала чуть-чуть пузырьками внутренней радости — и ушла обратно. А тут, поди ж ты, вылезла.

Меланта встала перед кричащей девушкой, наклонилась к её лицу, чуть морщась от громкого звука, положила ей руки на виски. Эли вскарабкалась на кровать и обняла Лемисину сзади за плечи.

Сестра Алистелии вдруг дёрнулась и замолчала. Закрыла рот, открыла глаза и из этих огромных фиалковых озёр потоком хлынули слёзы.

— Идите, идите все, — махнула на нас рукой кайлитка, — ложитесь спать, она больше не будет кричать.

— Ты поможешь ей? — тихо спросила бледная Алистелия.

— Конечно, Алька! Надо было сразу меня звать. Она страшно травмирована, но мы вытащим её, обязательно! Иди, отдохни и успокойся, а то молоко пропадёт.

— Спасибо, Меланта.

— Иди уже, — отмахнулась та, и снова положила ладони на голову девушки.

Я обнял Алистелию за плечи и повлёк к выходу.

— Пойдём, пойдём, там дети расплакались, разбудила их твоя сестра.

— Какой ужас, — сказала она, когда мы вышли, — за что они так с ней?

— Ни за что. Они просто делали, как им удобнее. Без злости и специальной жестокости.

— Это даже страшнее нарочного злодейства, — сказала она, прижимаясь к моему плечу. — Спасибо, что спас её.

— Прости, что только её.

Ну вот, ещё одни обязательства закрыты. Вернул выданный аванс. В целом, Старый Сева оказался прав и выбрал верно. Он действительно понимал про Судьбу. Теперь мы с жёнами ничем друг другу не обязаны, кроме общих детей. Что будет дальше? Не знаю.

Мы с Алькой пошли в детскую, где в четыре руки и две сиськи переодели, покормили и укачали младенцев. Хорошо, что у неё молока много — Меланта беременна и уже не кормит, Таира… Не знаю даже. Но пока чаще видел её с ружьём, чем с ребёнком.

Мне опять стало неловко — отец из меня такой же паршивый, как муж. Детьми вообще не занимаюсь, вот, в первый раз им подгузники поменял, папаша. Ну, хоть не перепутал, куда надевать, и то ладно.

— Как ты? — не очень тактично спросил я, но Алистелия поняла правильно.

— Тяжело. Очень тяжело. Но лучше, чем было раньше. Мне легче слышать её крик ушами, чем эхом в голове. Ты ушёл, а потом я почувствовала, что Фрисандра умерла, а Лемисина вдруг замолчала. Я подумала, что ты не смог их спасти и погиб сам. Что ты не вернёшься, что я осталась совсем одна. Таира ушла с тобой, Меланта хорошая, но…

— Занята собой, — мягко сформулировал я.

— Да, именно. Мне было страшно, одиноко и грустно. Теперь просто грустно.

— Всё будет хорошо, — соврал я, как врут все мужчины всем женщинам, — Меланта её вылечит. Кайлиты и не такое умеют.

Она ничего не ответила, только прижалась сильнее. От неё пахло мылом, молоком и детской присыпкой, и это оказалось неожиданно уютно. Мы так и уснули, обнявшись.

Утром обнаружил, что Алька напрочь отлежала мне руку и залила майку молоком, но мне показалось, что мы стали как-то ближе друг другу. Не знаю, почему-то мне кажется это важным. Наверное, я недостаточно султан. Младенцы проснулись и теперь попискивают недовольно, требуя кормёжки, мытья и прочих положенных им процедур. Второй раз мне это далось легче и, попеременно прикладывая детей к истекающей молоком жене, я всё остальное сделал сам. Мелочь, но я прямо гордился. Как настоящий отец. Почему меня не оставляет ощущение, что я им не слишком удачно притворяюсь? Смешно. Или нет.

На кухне Лена и Светлана наперегонки, в четыре руки и две сковородки, пекли блины. Выходило быстро и ловко, но за Лёшкой и Машкой не успевали, те сметали их на лету, не давая скапливаться на тарелке. К счастью, дети, хотя и прожорливы, но не бездонны, и вскоре укатились с кухни, отдуваясь, как два сытых колобка. Их место заняли мы с Настей.