— Уже знаешь? — спросил я свою приёмную дочь.

— Про Даньку? Да, Сергей рассказал. Ужасно.

— Как Василиса?

— Рыдает в комнате.

— А ты?

— А я не рыдаю. Но это не значит, что мне не жаль. Он был хороший. Весёлый. Очень… Очень живой.

Глаза у Насти заблестели и она, отвернувшись, промокнула их рукавом пижамы.

— Прости, мы ничего не могли сделать.

— Я знаю. Я ведь тоже не смогла. И что от меня толку?

Сейчас она без очков и её пронзительные синие глаза смотрят, кажется, прямо в душу.

— Иногда обстоятельства сильнее нас, — изрек я тупую банальность. Ничего лучше в голову не пришло.

Настя вздохнула, покачала головой и ушла к себе.

Сложно разговаривать с взрослеющими детьми. Даже самые правильные фразы звучат фальшиво и плоско. Прав был покойный полковник, писатель из меня хреновый. Когда так нужны хорошие убедительные слова, я жалобно блею какую-то пошлую чушь. Бездарный писатель, никчёмный муж, бесполезный отец. Жизнь удалась, одним словом.

Сделал то немногое, что могу — отнёс Алистелии тарелку блинов с мёдом и стакан молока. Ей надо хорошо питаться, она троих кормит.

— Ну что ты, муж мой, — смутилась она, — я и сама…

— Ешь-ешь. Да не вставай, я тебе поднос сейчас поставлю. А то детей разбудишь.

Алька сидит в кровати, откинувшись на высокие подушки, обложенная спящими младенцами, сворачивает блины, подставляя ладошку под капающий мёд, откусывает ровными белыми зубами, запивает молоком, облизывает мёд с ладони. Мило.

— Ой, у меня же теперь руки жирные и липкие!

Я принёс ей влажные салфетки из ванной, она вытерла руки и лицо. Такая трогательная, что я не удержался и поцеловал её в губы. Она охотно откликнулась, но, кажется, удивилась. Мы впервые поцеловались вот так. Не как прелюдия к сексу, не как дежурное подтверждение брака, а просто… Просто захотелось. Очень мягкие губы, вкус масла и меда, запах младенцев и молока. Может быть, это именно то, что мне и надо? Ухаживать за женой, радоваться детям, подавать блины в постель? Пусть кто-нибудь другой спасает этот злой холодный Мультиверсум, где люди делают друг с другом всякие гадости…

Я часто думаю про себя что-то такое. А потом появляется Ольга.

— Даже не спрашивайте, чего мне это стоило, — отрезала она, шарахнув о стол сундучком-ковчегом.

— Ничего себе… — сказал Иван.

— Охренеть, — добавил Зелёный.

— Можно на него посмотреть? — спросила Настя.

— Смотри, — разрешила Ольга, — но только недолго. Мораториум теоретически нас прикрывает, но кто знает этих Чёрных…

Она откинула крышку сундучка — там, в точно по форме вырезанном ложе, лежат две фигурки, похожие на шахматные. Не то туры, не то ферзи, не то слоны, не то чёрт пойми что. Не кони, это точно. Очертания их как будто немного текучие и изменчивые — то, вроде, кажется, что это люди. То, вдруг, проглянет что-то насекомое. И чем больше присматриваешься, тем меньше понимаешь, что перед тобой.

Настя посмотрела на них сквозь очки, потом подняла их на лоб и уставилась синими своими глазами.

— Как тебе? — осторожно спросил я.

— Это что-то невообразимое, — ответила она растерянно, — и неописуемое. Как будто у нас на столе Вселенная.

Ольга вынула две части рекурсора и поставила широкими основаниями на стол.

— Любуйтесь, только не трогайте. Я сейчас.

Мы смотрели, завороженные этой странной незаметной и неуловимой текучестью форм. От них веет тем непередаваемым ощущением, которое приводит оператора к реперу, но при этом и другим, отзывающимся иначе. Чтобы описать его, не придумано слов.

— На анальные пробки для жопы Мироздания похоже, — сказал грубый Зелёный.

— Вот, — Ольга вернулась с третьей частью. Такой же, но серой. Поставила рядом.

— А если соединить серую с белой или серую с чёрной? — задумчиво спросил Зелёный. — Что будет?

— Но-но, — нервно ответила рыжая, — даже не думайте. Говорят, этой штукой создан Мультиверсум, и она же может его уничтожить. Не то чтобы я в это верю на все сто процентов, но это точно не то, с чем стоит экспериментировать дома в гостиной.

Она аккуратно взяла фигурки со стола и уложила в сундучок. Они легли каждая в своё углубление, хотя пять минут назад она вынимала оттуда две, и никакого места для третьей не было. Крышка с лязгом закрылась.

Сундучок вызывал странное чувство — с таким, наверное, президент смотрит на ядерный чемоданчик. Ощущение потенциальных возможностей. И хочется, и колется…

— И что мы будем делать с этой коллекцией абстрактного искусства?

— Устроим инсталляцию? — догадался я. — Их же надо куда-то в каком-то порядке вставить? Три предмета, это… Сколько вариантов?

— Гуманитарий, да? — с жалостью сказал Зелёный, обращаясь к Ивану.

— И не говори, — укоризненно покачал головой капитан.

— Факториал трёх, — снизошёл бортмеханик к моей дремучести, — сиречь шесть. Шесть вариантов расстановки трёх предметов. Это комбинаторика, наш гуманитарный друг!

— В инструкции пишут про три, — возразил я.

Переведённую Алькой инструкцию от Хранителя мы изучили вдоль и поперёк, почти ничего не поняли, но про три я помню точно.

— Значит, число вариантов будет ограничено каким-то условием, которое нам пока неизвестно.

— Например, числом участников, — мрачно сказала Ольга.

— Нас тут больше трёх, определённо, — удивился Иван.

— У нас есть три индивидуальных комплекта, в которых можно дойти. Мой костюм — это раз. Корректорский защитный комплект Даниила, я забрала его из локали Комспаса, — Ольга выложила на стол свёрток. — И такой же комплект Насти.

— Но я хотела сама…

— Даже и не думай! — рявкнули мы с Зелёным синхронно и уставились друг на друга.

— Объясни ей… папаша, — махнул он рукой и откинулся на стуле, скрестив на груди руки.

— Настя, — осторожно сказал я, — я понимаю, что Корректоры рано взрослеют, и что ваша ответственность…

— Не надо, пап. Я знаю, что ты скажешь. Я не согласна, но не стану спорить. Не сейчас. Забирай.

Она отстегнула защёлки широких браслетов, положила их на стол и пододвинула ко мне.

— Но только попробуй не вернуться! — добавила она очень серьёзно. — Я пойду за тобой даже без них.

— Ну, вот и определились, — сказал с облегчением Зелёный, — уверенно подгребая себе сверток с Данькиным комплектом.

— Эй, экипаж, а я? — спросил Иван.

— Кэп, — проникновенно ответил бортмех, — твоё дело — капитанское! На тебе дирижабль, дом, хозяйство, дети, бабы, коты… На кого ещё можно это оставить, сам подумай? Ты у нас самый… э… взрослый. Ответственный, положительный, находчивый, технически грамотный…

— Прекращай!

— Не, кэп, я не шучу. Кто-то должен остаться. Ты не оператор и не проводник, у тебя нет способностей глойти.

— У Ольги тоже нет!

— У неё есть костюм. Сам подумай — ты хотел бы оставить свою семью на попечение Ольге?

Я думал, Ольга обидится, но она эти инсинуации демонстративно проигнорировала. Кстати, если выбирать, то я тоже за Ивана. Он мужик не склонный к сомнительным авантюрам и, опять же, при дирижабле. Не даст детям пропасть. На себя я бы в этой ситуации не поставил, а он — справится.

— В общем, при свидетелях объявляю, — посерьёзнел вдруг Зелёный, — если я не вернусь, все то немногое, что можно считать моим имуществом, остаётся жене. Включая долю в дирижабле и оплату за спасательные экспедиции, которую нам должна Конгрегация. Управление этой долей поручается Ивану Рокотову, в обмен на обещание не бросить мою семью без помощи. Можете считать официальным завещанием.

— Ну что ты, Сергей, — смутился Иван, — я бы и так…

— Присоединяюсь к заявлению, — сказал я. — Конечно, моя семья — тот ещё подарок…

— Ребята, ну что вы! — капитан не знал, куда деваться.

— А у меня ничего нет, — сказала Ольга, — и заботиться мне не о ком. Так что я не буду пускать сопли пузырями, ладно? Давайте не затягивать проводы. Мало ли кто припрётся на этакий приз.